СОДЕРЖАНИЕ
Из цикла "Невольничьи песни"
Еврейские мелодии
"Как Израиль достался врагам в плен…"
"Иеремия, зловещий пророк в железном ярме"
Эпилог
Забытые слова
Вече
"Всегда терновый венец…"
"Всегда терновый венец…" [1-й вариант]
Ритмы
"Куда подевались вы, звучные слова…"
"Разве только молниями летать…"
"Если б те лучи золотые…"
"Хотела б я уплыть за водой…"
"Нет! я покорить её не смогу…"
"Если бы вся кровь моя утекла вот так…"
"О, как же тяжко той дорогой ходить…"
"Почему я не могу взлететь ввысь…"
Мгновения
Lied ohne Klang
Святая ночь
"Вы счастливые, пречистые звёзды…"
"Платочки седые растаявшего снега…"
"Прохожу я, бывало, долины и горы…"
"Эй, пойду я в те зелёные горы…"
"Хочешь знать, чем на самом деле было…"
"Туча тёмная, а радуга ясная…"
"Ой, кажется – не грущу…"
"Ой, пойду я в бор тёмненький…"
Легенды
Сфинкс
Ра-Менеис
Жертва
Легенды
Саул
Трагедия
ИЗ ЦИКЛА "НЕВОЛЬНИЧЬИ ПЕСНИ"
ЕВРЕЙСКИЕ МЕЛОДИИ
"КАК ИЗРАИЛЬ ДОСТАЛСЯ ВРАГАМ В ПЛЕН…"
Когда Израиль достался врагам в плен,
пленника Вавилон сделал своим рабом.
И, склонив чело, поверженные бойцы
строили дворцы своим победителям.
Те руки, что храм охраняли когда-то,
с отчаяния за чужую работу взялись;
та сила, что на войне пропадала напрасно,
возводила фундаменты и прочные стены.
Всё пошло в дело: перевесло и шнур,
плуг, топор и лопата выводили стену,
каждый, кто имел инструмент, имел себе труд, —
только арфу певец повесил на вербе.
"ИЕРЕМИЯ, ЗЛОВЕЩИЙ ПРОРОК В ЖЕЛЕЗНОМ ЯРМЕ"
Иеремия, зловещий пророк в железном ярме!
Наверно, сердце Господь тебе дал из твёрдого хрусталя:
ты предвидел, что народ будет гнить в вражьей тюрьме, —
как же сердце твоё не разбилось от лютой печали?
Как ты мог дожидаться, сбудется ли слово твоё?
Роем стрелы вражьи на Божий город летели, —
наверно, чарами ты закалял тогда сердце своё,
что ломались о нём даже вражеские стрелы!
После войны ты на развалинах города остался один,
и горячие слёзы твои точили холодный камень,
и эхо разнеслось такое среди скорбных руин,
что и дальние потомки услышали твой плач.
Иеремия! Ты, вечная скорбь, тебя не постигну:
как же сердце твоё не разбилось от лютой печали?
Ведь горячий источник и скалу каменную рушит.
Так, твоё сердце было из твёрдого, прочного хрусталя!
2.12.1899
ЭПИЛОГ
То грустно вам, то радостно читать
повествованье о великой драме:
то хочется над вами зарыдать,
то запеть от внезапного порыва.
То был какой-то блестящий карнавал,
красная оргия бушевала на просторе,
казалось, налетел девятый вал
и прокатился бурей по морю.
Девятый грозный вал! В глубине
зевали чёрные пещеры,
но высоко вздымались гребни и,
трепеща огнём, казались непобедимы.
Льющимся пламенем вал на гору наступал.
Гора стояла твёрдо, крепко, неподвижно,
холодная и немая. Разбился вал,
утихла буря — больше валов не стало.
Остался на мелких волнах пустой шум,
а мелкие камешки бессильно грохотали.
Несчастные камешки! Тот прибрежный сброд
ни море, ни гора принять не хотели.
Девятый вал… Разве же это была вода,
что так напрасно разбилась о кручу?
То же соль земли, то же сила молодая
шла на смерть, на неминуемую гибель.
Ложилась молодёжь в гроб живая
с отважной улыбкой, словно безразлично.
Так индийская молодая вдова
идёт умирать на кострище мужа,
с вином в руке, весёлая и хмельная,
идёт обнять в огне любимого супруга.
Кто знает, любовь ли, или просто чад вина
ведёт её на кострище к браку?
О, то было огненное вино,
то, что опьянило молодёжь героическую!
По жилам разливалось оно,
паляло кровь, к хмелю непривычную,
правдивое «пьяное чело» из буйных грёз,
святой веры, молодого жара, —
и кто бы не кинулся от него в бой
с широким размахом взбунтованного вала?
Слёзы ли, цветы ли от нас принадлежат вам,
сражённые в расцвете сил герои?
Когда б и нам было так суждено
сжечь молодость и лечь при оружии!
Не то нам было суждено. Лучшие дни
своей весны мы встречали с тоской;
тогда как раз погасли все огни
и тёмное море покрылось седым шумом;
позванивание мелких камешков
навевало дремоту и досаду;
прошло время оргий, не было венцов,
и на вино не стало винограда;
старые мечи проржавели, — новых
ещё не выковали молодые руки;
все мёртвые были похоронены, а живые
не боевой мы учились науке;
стих карнавал, а те, что пили,
для нас оставили тяжёлое похмелье —
мы, рыцари без наследства, не могли
так шумно справить себе веселье…
О, вы, что пали в такую грустную весну,
когда ударили утренники-морозы, —
потомки не возложат венков вам на гроб,
вам не цветы пристали, только слёзы!
8.08.1900
ЗАБЫТЫЕ СЛОВА
То было уж давно. Мне минало семь лет,
а ей, пожалуй, исполнилось двадцать.
Сидели мы в саду, там всё как раз цвело,
и с каштанов сыпался белый цвет.
Она меня не баловала и не учила,
я бросала и игрушки, и книжки,
лишь бы с нею быть; она умела
одну забаву — плести венки.
Я подавала ей цветы, и листья, и травы
и глаз с её рук не сводила.
Казалось, она плела не для забавы,
а чтобы сделать оправу для слов.
В её речах слова катились, словно волны,
как слёзы по её измученных братьях,
в венке, казалось, бледнели белые цветы,
и вяли грустные слова на устах.
То снова рвались слова горячие, враждебные,
как грозные приговоры всем, кто лил кровь,
в венке пылали кровью дикие розы,
и слова цвели, как яркие цветы.
Шумел зелёный лист, а голос тот любимый
про золотую волю пел мне, —
в венке менялся золотом весенний ряст,
и золотым дождём лились песни…
То было уж давно. Давно минуло время
таких горячих, беспечных слов;
пожалуй, и сама она про них забыла —
кто заботится о венках, что в юности плёл?
И я забыла их, не припомню и слова
из наших долгих пылких бесед,
а только краска их, мелодия внезапная
теперь, как и тогда, мне будоражит кровь.
И та мелодия не может умолкнуть:
не раз, лишь только лист от ветра зашумит
или сверкнут против солнца яркие цветы,
она вдруг в мыслях зазвенит.
Словно кто её поставил на стороже,
чтобы душу в каждый час будить от сна,
чтобы не заглохли в сердце дикие розы,
пока весна опять не зацветёт.
9.07.1900
ВЕЧЕ
Ещё старость не пришла, а всё минувшее
не раз мне встаёт перед глазами,
и я гляжу так пристально, будто боюсь,
что больше мне не доведётся увидеть
тот садочек моих воспоминаний,
что переливается пёстрыми цветами
при свете грёз, словно при закатном солнце.
Вот и теперь восстал детский воспоминанье
и манит: взгляни на меня ещё раз!
Во дворе старого замка-руины
собрались мы на вече, все важные,
учёные головы, гладкие и кудрявые,
и возрастом немалы — кабы сложить
годы всех, пожалуй, столетие вышло б!
Мы все были на сборах, все двенадцать.
Люди осторожные, мы хорошо понимали,
что живём во время опасное:
поставили стражу у ворот, —
чтоб, если кто подойдёт, подала сигнал, —
и совет держали. Тайное общество
мы учреждали, и никто из «великих»
не должен был иметь туда доступ.
Дали все клятву торжественную
хранить секрет до самой гибели.
Какова же была цель у общества?
«Цель?» — «великие» уже бы не обошлись
без этого слова, а мы были искреннее:
у нас не было цели. Было усердие,
отвага, может, даже героизм,
и этого было довольно. К тому же
была в группе маленькая Жанна д’Арк:
тоненькая, бледнолицая, голосочек
звенел, как колокольчик, её глазки
голубые молнии рассыпали,
золотистые волосы развевались,
словно знамя. У нас её считали
представительницей великой силы.
Она сидела в замковой бойнице,
словно в нише, и вокруг неё
было ещё довольно весеннего неба
в той каменной рамке; солнце закатное
венцом её головку обливало красным.
Она держала речь, и в ней много
великих слов помещалось:
братство, равенство, воля, родной край…
Да, да, всё это было. А дальше слово
перешло в песню, и вся община
к звонкой речи присоединилась.
О, то были такие «красные» песни,
каких, пожалуй, не слыхал старый замок
и в те времена, когда алая кровь
ему красила твёрдые, седые стены.
«Закалённые ножи» были в тех песнях,
а в сердце певцов была любовь
к тем «великим», что были малыми
на пиру жизни. Летел тот пев
прочь за зубчатые стены и катился
зелёными лужайками к речке,
словно хотел уплыть за водой
к бедным сёлам, что маячили вокруг…
Зубчатая тень от замковой стены
всё длиннела, а потом и двор покрыла.
В бойнице небо стало тёмно-синим,
не стало уж красного веночка
на голове маленькой Жанны д’Арк,
а мы всё пели… Вдруг наша стража
нам подала сигнал: «Гуси, домой,
волк за горой!» — Всё смолкло вмиг:
«великие» шли!.. Под стеной затаившись,
мы видели, как фигуры нескладные,
пошатываясь и чертя «мысліте»,
бродили по замковому двору, —
«великие» шли с весёлой беседы.
Ой, видно, путь был долгий и трудный,
пожалуй, им там пришлось ночевать…
Тайное вече разошлось тайно:
крались маленькие ножки тихо
во тьме; никто не отзывался:
ручки сжимались молча на прощанье;
за воротами все врозь пошли…
Где вы, мои товарищи былые?
Мы разошлись, как тропинки в лесу.
Вспоминаете ли вы ещё замок
и все те речи, песни, тайны?
Или, может, вам — «великим», мудрым людям
теперь уже не до детских грёз?..
10.08.1901
"ВСЕГДА ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ…"
Всегда терновый венец
будет лучше, чем царская корона.
Всегда величественней путь
на Голгофу, чем ход триумфальный.
Так издавна было
и так оно будет вовек,
пока будут жить люди
и пока будут расти тернии.
Но станет венцом
лишь тогда плетеница терновая,
когда вольный душою человек
по воле венчается тернием,
помня о высшей красоте,
нежели та, что кричит на майданах:
«Эй, кто ко мне? Идите,
я каждому в руки даюсь».
Путь на Голгофу величествен тогда,
когда понимает человек,
зачем и куда он идёт,
не жаждая иных триумфов,
зная иную величность,
чем та, что с трона восклицает:
«Я с божьей милости царица,
ибо, гляньте, — сижу на престоле!»
А кто без отваги и без воли
на путь заблудился гибельный,
плача горько от боли,
даёт себя тернию ранить,
сил не имея настолько,
чтоб от колючек защититься, —
Боже, пожалей той крови,
что напрасно колючки напоит!
Лучше б она на лице
румянцем радости заиграла,
глаза кому-то веселя
где-то на невинном празднике.
30.11.1900
"ВСЕГДА ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ…" [1-Й ВАРИАНТ]
Всегда терновый венец
будет лучшим, чем царская корона,
всегда величественней путь
на Голгофу, чем ход триумфальный;
так издавна было
и так оно будет вовек,
пока будут жить люди
и пока будут расти тернии.
Но станет венцом
лишь тогда плетеница терновая,
когда вольный душою человек
по своей воле венчается тернием,
гордо и отважно сбрасывая
с себя цветастые украшения,
помня о высшей красоте,
нежели та, что кричит на майданах:
"Эй, добрые люди, идите,
я каждому в руки даюсь!"
Путь на Голгофу величествен
тогда, когда знает человек,
зачем и куда он идёт,
не жаждая иных триумфов,
зная высшую величность,
чем та, что с престола восклицает:
"Я с божьей милости царь,
ибо, гляньте, сижу на престоле!"
А кто без отваги и без воли
даёт себя тернию ранить, –
силы не имея довольно,
чтобы от колючек защититься, –
Боже, пожалей той крови,
что напрасно колючка напоит,
лучше б она на лице
румянцем радости заиграла,
глаза кому-то веселя
среди беззаботного праздника.
Крик Прометея звучит
в бесчисленных веках по всему свету,
он заглушает собою
могучие громы олимпийские.
Тысячи тронов пало
и людских, и божьих,
но Титанова круча стоит,
словно вечная твердыня духа
того, кто, как ураган,
без устали искорку,
выхваченную с неба,
в могучее пламя раздувает.
Лучше звенят от этого
урагана потрёпанные струны,
чем в искусных руках
среброструнные золотые арфы,
стройно и тонко настроенные
на лесть и дифирамбы.
Так было всегда
и так оно будет вовек,
пока будут жить люди
и пока будут звучать струны.
Только крик Прометея
на струнах сумеют изобразить
руки того, кто в сердце
искорку небесную хранит,
род свой ведёт от Прометея
и предковское наследие чтит,
помня иную красу,
нежели ту, что на ярмарке вечно
руки к бубну приводит,
а ноги к пляскам безладным.
Тот потомок Прометея,
искусный к струнам драгоценнейшим,
руки до крови искалечит
об струны нескладные воловые,
сердца рыданием договорит
тех струн недосказанные печали, –
зная прекрасно цену и музыке,
и музыкантам, и струнам,
чистого золота песен
не продаст за златистую арфу.
[30.11.1900]
РИТМЫ
"КУДА ПОДЕВАЛИСЬ ВЫ, ЗВУЧНЫЕ СЛОВА…"
Куда подевались вы, звучные слова,
что без вас моя тоска немая?
Разлились вы, как весенняя вода
по ярам, по оврагам, по балкам.
Почему не встанете вы, как валы морские,
не крикнете смело до неба,
не заглушите тоски прибоем могучим,
не разобьёте грусти моей души
сильным, напрасным натиском бури?
Я не затем, слова, хранила вас
и поила кровью своего сердца,
чтоб вы лились, как отрава вялая,
и садились в душу, словно ржавчина.
Лучами ясными, волнами буйными,
проворными искрами, летучими звёздами,
пламенными молниями, мечами
хотела б я вас воспитать, слова!
Чтоб вы эхо горное будили, а не стон,
чтоб резали, а не травили сердце,
чтоб песней были, а не квилением.
Поражайте, режьте, даже убивайте,
не будьте только дождичком осенним,
горите или жгите, но не вяньте!
26.08.1900
"РАЗВЕ ТОЛЬКО МОЛНИЯМИ ЛЕТАТЬ…"
Разве только молниями летать
тем словам, что из тоски родились?
Почему бы им не взметнуться ввысь,
как жаворонка пенье, колокольчиком серебряным?
Почему не рассыпаться над чёрной пашней,
как звонкий дождь, просвеченный лучами?
Почему не заиграть кругом плясовым,
как те листочки, что срывает буря,
как алмазные снежинки в метель?
Разве только звезда тем ярче сияет,
чем темнота чернее вокруг неё?
Разве только в сказке вырастает калина
из убитого человека и чарует
всех людей своей дивной свирелью?
Разве только в сказке лебедь умирает
не с криком безумным, а с милым пеньем?..
26.08.1900
"ЕСЛИ Б ТЕ ЛУЧИ ЗОЛОТЫЕ…"
Если б те лучи золотые
в струны чарами какими превратить,
я б из них сделала золотую арфу, –
в ней всё было бы ясно – и струны, и звуки,
и каждая песня, что на других струнах
звенит, как голос ветреной ночи,
звучала бы на моей златистой арфе
тем пеньем, что раздаётся только в снах
детей счастливых.