Разумеется, в своём отчёте я старался как можно ярче выразить своё возмущение этим кандидатом. Но представь себе мой испуг, когда высокопоставленный лишь улыбнулся, ласково покачал головой и сказал:
— Хорошо! Хорошо! Хитрец отлично сыграл свою роль. Так вот, помните, его кандидатура остаётся. Шляхтичу должны пообещать реванш при каком-нибудь другом случае и склонить его к отступлению, а попу...
— Этому достаточно только кивнуть, и он сразу сам отступит, — осмелился я перебить. За это меня смерили с головы до ног строгим взглядом, как школьника, сделавшего ошибку в азбуке!
— Не говорите глупостей! Поп должен выставить свою кандидатуру и с позором провалиться, чтобы ясно выявилась слабость его партии. Понятно?
Можешь представить себе, мой дорогой, что с этой аудиенции я вышел словно в ступе утрамбованный, весь обливаясь потом. Я почувствовал, что моя звезда бледнеет.
Я пошёл к дружески настроенному ко мне высокому чиновнику в ближайшей канцелярии, чтобы перед ним излить душу. Он с большим сочувствием расспрашивал меня о подробностях моей аудиенции, о политической ситуации в моём уезде, о настроениях населения и т. п. Я объяснил ему, как опасно впускать в моё спокойное стадо такого волка, как этот молодорусский кандидат. Он согласился со мной и обещал сделать всё возможное, чтобы устранить эту кандидатуру. Я даже с облегчением вздохнул. Мой приятель — это была очень влиятельная персона, так сказать, alter ego самого высокопоставленного, и он обычно брал на себя такие деликатные дела, которые высокопоставленный не хотел принимать на свой счёт.
В доброй надежде я вернулся на своё место. Приближался день выборов. Со шляхтичем я расправился быстро: помог ему получить во Флорианке ипотечный заём под его имение, и при этом имение оценили так высоко, что шляхтич был бы очень доволен, если бы при продаже получил столько же, сколько теперь взял в долг.
Остались теперь оба русина, и с ними у меня был настоящий крест. То один прибегал ко мне, то другой, чтобы очернить соперника и просить исключительной протекции у высокого правительства. Вот если бы ты это видел! Скажу тебе — мерзость! Поп принёс мне сертификат от митрополита, профессор — доверенное письмо от какого-то другого достойника. Поп говорил о профессоре, что это пьяница и безбожник; профессор обвинял попа, что тот тянет к схизме и баллотируется за московские рубли. А из Львова ничего не приходило, ни одной новой инструкции. Лишь за два дня до выборов пришла лаконичная телеграмма: "Пока всё по-старому".
Разумеется, я уже заранее сделал все приготовления и был спокоен. Прошёл ещё день. В уезде кипело, как в котле. Проводились собрания, оба кандидата забрасывали друг друга грязью и свои противные партии, сыпались корреспонденции, нападки, интерпелляции и опровержения, возбуждение росло до небывалых размеров.
Вдруг, уже после закрытия канцелярии, вечером, накануне дня выборов, приходит зашифрованная депеша из Львова. Хватаю её дрожащей рукой, срываю печать и читаю:
"На завтрашних выборах оба русских кандидата должны с позором провалиться, а вы сами должны быть избраны послом".
А под этим подпись моего влиятельного приятеля.
Можешь себе представить, что я почувствовал. В подлинности приказа не приходилось сомневаться, — я слишком хорошо знал стиль таких приказов, а в этом, в особенности, как мне казалось, заключался глубокий политический смысл. Но центр тяжести этого приказа я видел совсем в другом. Ведь уже был вечер, завтра должны были состояться выборы, причём одновременно в трёх городках, довольно удалённых друг от друга. Приказ пришёл поздно, а между тем от меня требовали блестящей победы. Очевидно, хотели испытать мою политическую догадливость и административную энергию. Я понял это: мне поставили трудную задачу, чтобы увидеть, способен ли я на ещё более трудные. Здесь решалась вся моя будущность. Я оказался как огненный скакун перед барьером. Отвага раздувала мне ноздри.
Принять решение, составить план и определить способы его выполнения — всё это для меня было делом нескольких минут. Я хотел показать, на что способен и как далеко простирается моя сила. В ту же ночь поскакали верховые гонцы во все стороны, телеграф звенел, евреи радовались, вся машина пришла в движение.
На следующий день во всех трёх городках меня избрали огромным большинством послом в краевой сейм.
Впечатление, которое произвёл этот результат выборов... Нет, кто сам этого не пережил, тому словами не передашь. Подумай: в первую минуту полное оцепенение, потом гомерический смех, потом кое-где вспышки ярости и крики отчаяния, а потом...
Он пренебрежительно махнул рукой, смочил горло свежей кружкой и продолжал уже спокойнее:
— Что сказали на это кандидаты? Ну, поп только пожал плечами и залез в свою нору, не сказав ни слова, а профессор, как бомба, влетел в мою канцелярию.
— Господин староста, — прохрипел он, едва сдерживая ярость, — что это значит?
Я молча показал ему телеграмму. Он побледнел, как стена, поклонился и ушёл, чтобы, не теряя времени, мчаться во Львов. Я с облегчением вздохнул. Я боялся пережить с этим человеком ещё худшую сцену.
Вот сижу себе совершенно спокойно за своим столом и пишу подробный отчёт о ходе выборов, когда вдруг бух мне экспресс-телеграмму из Львова! Открываю её и — остолбенел. Там было написано:
"Несчастный человек, что вы натворили!"
И подпись самого высокопоставленного.
Я уже начал догадываться о своей беде, но всё же собрался с духом и отправил ответную депешу, в которой дословно повторил вчерашнюю телеграмму. Через несколько часов получаю ещё две депеши из Львова. Одну от моего влиятельного приятеля, такого содержания:
"Несчастный друг! Я не посылал вам никакой телеграммы. Вы стали жертвой гнусной мистификации. С сердечным сочувствием ваш..."
Вторая депеша была от "его самого" и говорила коротко:
"Через три дня сложите свой мандат, объявите новые выборы и проследите, чтобы избрали профессора. Расходы на ваш выбор будут вам возмещены".
Что мне тебе ещё сказать? Через три дня я уже не был послом в краевой сейм, а через месяц львовского профессора избрали огромным большинством голосов. Одновременно меня отозвали с моего поста и назначили здесь, во Львове, на подчинённое место. Но я ещё не потерял надежды. Своим избранием, хоть и основанным на мистификации, я подал блестящее доказательство своей энергии и способностей. Надеюсь, что очень скоро найдётся для меня подходящее поле для работы.
Пан Замятальский оказался настоящим пророком. На недавних выборах в Государственный совет он уже занимал другое важное и ответственное место и снискал себе новые лавры. Но это уже не относится к делу.
Мы ещё говорили о его трагической судьбе, и я не мог удержаться, чтобы не спросить:
— Неужели так и не вышло на свет божий, кто, собственно, позволил себе вас так неслыханно разыграть?
— На свет божий? — воскликнул он с неподдельным испугом. — Что за мысль, мой дорогой! Такие вещи у нас никогда не выходят наружу. Ничто у нас не выходит наружу. Да и зачем? Мы и без того знаем, чья это была рука. Ты и так меня понимаешь, а если нет, ну, так тем лучше. Остальное — это служебная тайна.
Мы расстались друзьями, — расстались на этот раз, надеюсь, навсегда.
___________________
1 Кругом (нем.). — Ред.
2 Вот это слово (франц.). — Ред.
3 Торговля колониальными товарами и комната для завтраков во Львове, куда в 90-х годах любили заходить мелкие чиновники.
4 Сначала (лат.). — Ред.
5 Остолбенел (польск.). — Ред.
6 Второе "я" (лат.). — Ред.
7 Краковское общество взаимного страхования от огня.