— носился по комнате Аркадий Петрович, хватаясь за голову руками. — Я и сам знаю, что кони не виноваты, — остановился он возле дочери. — Это ты правду сказала. Кони тут ни при чём... ну и что же с того?
Но он уже был неуверен, уже словно поблёк. Кровь отхлынула на место, усы слились с лицом, глаза утратили твёрдость холодного льда, в них уже светилось что-то покорное и виноватое, когда он поднял их на сына.
Он помедлил минуту и неожиданно спросил:
— А хватит ли у нас корма?
— Я достану уж... И сено у нас свежее есть.
Не дожидаясь больше, Антоша исчез в сенях.
— Навёл казаков!.. — пожал плечами Аркадий Петрович, снова заходя по комнате. — Я... и казаки!.. Кто бы в это поверил?..
В его руках уже не было таких резких, как прежде, линий.
Гнев сорвался, словно морская волна, что вдруг встала в зелёной ярости, а потом спала и с лёгким шипением поползла пеной по песку.
Сквозь открытые двери доносилось ржание голодных лошадей, которые входили во двор, и звенело оружие на казаках.
* * *
«Страшный день» начинался совсем не страшно. Под окнами бились и чирикали воробьи, солнце взошло такое весёлое, что смеялись окна, стены и даже постель, где спал Аркадий Петрович. Ещё не одевшись, он подбежал к окну. Тёплый воздух мягко толкнул его в грудь, а глаза сразу остановились на длинном ряде лошадиных блестящих крупов. Крепкие казаки, в одних цветных рубахах, чистили лошадей, и солнце играло на их голых по локоть руках, на загорелых шеях, на разлитой вокруг воде.
Он смотрел на солнце, на свои нивы, на множество ног — конских и казачьих, что одинаково сильно топтали землю, впитывал в себя шум птиц, фырканье лошадей, грубые брани воинов и вдруг почувствовал, что голоден.
— Савка! — крикнул он на весь дом. — Принеси кофе!.. — И шмыгнул обратно в постель, чтобы ещё хоть немного понежить старое тело.
А когда Савка принёс, он любовно посмотрел на ароматный напиток, понюхал ещё тёплый хлеб и выругал Савку за то, что корочка на сметане слишком тонкая.
Мишка сладко спала, свернувшись клубочком у ног на постели.
Март 1912, Капри