Море вдается заливом в скалистый берег. У самого берега голые, дикие, серо-красные скалы, дальше – возвышенности, поросшие буйной зеленью: лаврами, магнолиями, оливами, кипарисами и пр., целая роща. Высоко над кручей небольшой полукруглый портик. Всюду по склону меж деревьями белеют лестницы, что спускаются к храму. С левой стороны, на самой сцене – большой портал храма Артемиды с дорической колоннадой и широкими ступенями. Недалеко от храма между двумя кипарисами статуя Артемиды на высоком двойном пьедестале; нижняя часть пьедестала образует значительный выступ, словно алтарь, на выступе горит огонь. От храма к морю идёт дорожка, выложенная мрамором, она спускается в море ступенями.
Из храма выходит хор тавридских девушек в белых одеждах и зелёных венках. Девушки несут цветы, венки, круглые плоские корзины с ячменём и солью, амфоры с вином и елеем, чаши и фиалы. Девушки украшают пьедестал статуи цветами и венками и поют.
Хор девушек
Строфа
Богиня таинственная, величественная Артемида,
Хвала тебе!
Хвала тебе, холодная, чистая, ясная,
Недосягаемая!
Антистрофа
Горе тому, кто дерзнёт посмотреть
На непокрытую богини красу,
Горе тому, кто руками нечистыми
Ризу пречистую богини коснёт, –
Тени, что лунным сияньем искажены,
Лучше будут, чем образ его.
Родная мать, взглянув на него,
Родного сына не узнает.
Строфа
Заступница крепкая любимой Тавриды,
Хвала тебе!
Хвала тебе, могучая, неумолимая
Богиня стрел!
Антистрофа
Горе тому, кто словами безстыдными
Сможет оскорбить грозную богиню,
Горе тому, кто не склонит смиренно
Гордый свой лоб у ног её!
Лучше уж лунный луч не достигнет
Океана глубокого дна,
Чем промахнётся стрела Артемиды,
В сердце безумца пылающее.
Из храма выходит Ифигения в длинной одежде и с серебряной диадемой на челе.
Строфа
Идёт богини жрица возлюбленная, –
Воздадим честь!
Воздадим честь; её сама богиня
Нам избрала.
Антистрофа
Из края далёкого, из края неведомого
Нам Артемида её привела,
Всё тайна в деве величественной:
Род её, племя и имя само.
В роще святой в ночь Артемидиную
Жертву таинственную мы приносили,
Там показала нам в сиянье серебряном
Сию девицу богиня сама.
Ифигения тем временем берёт большую чашу у одной из девушек и фиал у другой, третья наливает ей в чашу вино, четвёртая – елей в фиал. Ифигения выливает вино и елей на огонь, затем посыпает алтарь освящённым ячменём и солью, беря это из корзин, которые подают девушки.
Ифигения
(принося жертву)
Внемли мне, ясная богиня,
Склони свой слух ко мне!
Жертву вечернюю, ныне принесённую, милостиво прими.
Ты, что указываешь путь мореходцам,
На волнах заблудшим,
Освети сердца наши!
Чтоб мы стояли, тебя прославляя,
Сердцем и телом, и мыслью чистою,
Пред твоим алтарём.
Хор
Слава тебе!
Сребропрестольная,
Вечно-сияющая,
Дивно-могущественная!
Слава тебе!
Ифигения
Ты, победоносная, стрелами ясными
Тьму враждебной ночи низвергаешь, –
Нам милость свою яви!
Тёмные чары, тайные наслания Эреба,
Помоги нам сокрушить!
Хор
Слава тебе!
Сребропрестольная,
Вечно-сияющая,
Дивно-могущественная!
Слава тебе!
Ифигения отдаёт девушкам чашу и фиал, делает знак рукой, и девушки уходят в храм. Ифигения раздувает костёр на алтаре, чтоб ярче горел, поправляет украшения.
Ифигения
(одна)
Ты, серебролукая богиня-охотница,
Чести и целомудрия дев оборонительница,
Подай нам помощь свою…
(Падает на колени пред алтарём и в отчаянии простирает руки к статуе.)
Прости меня, величественная богиня!
Устами слова я эти молвлю,
А в сердце их нет…
(Встаёт, отступает от алтаря и смотрит на море.)
А в сердце только ты,
Единственный мой, любимый отчий край!
Всё, всё, чем прекрасен короткий век людской,
Оставила я в тебе, моя Эллада.
Родина, слава, молодость, любовь
Остались далеко за морями,
А я одна на этой чужой чужбине,
Как тень забытого человека,
Что по Гадесовым полям блуждает,
Печальная, бледная, бессильная тень!
(Идёт на ступени портала и прислоняется к колонне.)
Холодный мрамор – вот и вся опора!
А как бывало я склоняла голову
К груди любимой матери
И слушала, как родное сердце билось…
Как сладко было держать в объятьях
Тоненький стан моего братика-мальца,
Моего золотокудрого Ореста…
Дочь Латоны, сестра Аполлона!
Прости своей рабыни этот помин!..
Хоть бы мне ветры принесли весть,
Жив ли ещё мой почтенный отец
И милая матушка… Сестра моя, Электра,
Уж замужем, верно. А Орест?
Он ныне, должно быть, на олимпийских играх
Достиг венцов. Как должно красиво
Лист серебристый оливы поблёскивать
Против златых его кудрей.
Но не за быстроту он венцы возьмёт,
Разве за диск, ведь всегда Ахилл
Венцы за быстроту имел. Жив ли он,
Мой Ахилл?.. Теперь уж не мой, –
Там, может, эллинка или троянская пленница
Зовёт его своим… О Артемида,
Спаси меня от самой себя, защити!
(Сходит снова вниз и садится на ближайшей ступени под кипарисом.)
Как зашумели печальные кипарисы!
Осенний ветер… Скоро и зимний
По этой роще зверем заревёт,
Закружится над морем вьюга,
И море с небом сольются в хаос,
А я сидеть буду пред скудным костром,
Недужная телом и душою больная,
Тогда ж у нас, в далёкой Арголиде,
Расцветёт вечная весна,
И пойдут в рощу аргосские девы
Рвать анемоны и фиалки.
И может… может, вспомянут в песнях
Славную Ифигению, что рано
За отчий край погибла… О Мойра!
Неужто тебе, суровой, грозной, подобает
Смеяться над бедными людьми?!
Стой, сердце раненное, смирись, гордое,
Разве нам, смертным, с богами спорить?
Можем ли мы бороться против силы
Землекрушителей и громовладцев?
Мы, из глины созданные… А кто создал нас?
Кто дал нам душу и священный огонь?
Ты, Прометей, наследие нам оставил
Великое, незабвенное! Та искра,
Что ты добыл для нас у завистливых олимпийцев,
Я чувствую жар её в своей душе,
Он, словно пламень пожара, непокорный,
Он высушил мои девичьи слёзы
В тот час, как я отважно шла на жертву
За честь и славу родной Эллады.
Вы, эллинки, что слёзы проливали,
Когда Ифигению на славную смерть вели,
Теперь не плачете ли, что ваша героиня
Даром в безвестности тихо гаснет?
(Становится пред алтарём.)
Зачем ты меня, богиня, спасла,
В чужбину далёкую завела?
Кровь эллинки тебе была нужна, –
Чтоб погасить гнев против Эллады, –
Так отчего ж не дала пролиться крови?
Возьми её, – она твоя, богиня!
Пусть она не жжёт жил моих!
(Достаёт из-за алтаря жертвенный нож, откидывает плащ и замахивается мечом против сердца, но вдруг роняет меч наземь.)
Нет, это недостойно потомка Прометея!
Кто смел на казнь идти отважно,
Тот должен всё отважно встречать!
Коль для славы родного отечества
Нужна такая жертва Артемиде,
Чтоб Ифигения жила на этой чужбине
Без славы, без семьи, без имени,
Хай будет так.
(Печально склонив голову, идёт к морю, останавливается на высшей ступени лестницы, что спускается в море, и смотрит долго в простор.)
Аргос, мой родной!
Я бы сто раз умереть предпочла,
Чем здесь томиться! Воды Стикса и Леты
Не смоют памяти о милом родном крае!
Тяжёлое твоё наследие, отец Прометей!
(Тихой, ровной поступью удаляется в храм.)
Villa Iphigenia, 15.01.1898 г.
ВЕСНА ЗИМНЯЯ
Посвящается М. Кривинюкову
Тихо и тепло, как будто и вправду весна.
Небо как будто вспыхивает временами от света ясного месяца,
Меняются белые облачка то серебром, то золотом.
Едва на месяц наплывёт прозрачная туча,
Круг на ней засияет, как отсвет далёкой радуги.
Звёзды меж мелкими облаками словно водят таночки,
Снег на вершине холмов блестит так ярко,
Что кажется подчас, будто вспыхивают вдруг огни сторожевые.
Матовым серебром белеют крыши на домах,
Резкие тени вырезают балконы, тонкие балюстрады,
А кипарисы меж ними кажутся башнями замков;
Лист широкий магнолий тяжёлый, недвижный
Кованым серебром кажется;
Тень фантастическая латаний
легла на блестящий помост мраморный.
Лавры стоят зачарованные, ни один лист не дрожит,
Тихо в саду, тихо в городе, ведь поздний уж час.
Уж и на горе, в домах огоньков немало осталось
Золотом красным гореть. Всюду тихо,
Только поток невидимый горный,
словно жернов, шумит,
Песня временами услышится где-то, едва прозвучит…
Иногда на улице люди проходят беззвучно, как тени,
Море вдали колышется нежно, как грёза.
Лёгкие туманы вуалями сонные долины покрывают.
Тихо и тепло… И сон не берёт, и работа не спорится.
Я хожу по своему балкону, что длинный, высокий,
Словно корабельная палуба. Видны оттуда все горы,
Неба широкий шатёр и далёкое море,
Отсюда легче и мыслям летать по всем сторонам…
Долго я так прохаживалась, а грёзы и думы снувались,
Словно на коловрате прядиво тонкое;
порвётся и снова прядётся.
Часто летали мои думы в сторону родную, –
Снегом покрыта, закована льдом,
лежит она там, за горами.
Другие горы припомнились мне, улицы иные и дома,
Только тот же самый ясный месяц
освещает их в эту минуту.
Кто там спит? кто не спит?
у кого в окне видно свет?..
Вдруг зачем-то припомнилась строгая, мрачная постройка,
Ворота с тяжёлыми замками, стража и высокий забор,
А за оградой – вас, мой товарищ, в клетке тюремной.
Что, если вы не спите в сию минуту?
Что, если месяц сквозь решётку освещает стены пустые
Светом холодным и жутким?
Вы, может, в окно поглядели,
Может, вам видно при месяце город, и улицы, и горы…
Сон не берёт, и работа не спорится, ночь такая ясная и – долгая…
Вдруг я сошла с балкона и дверь заперла потуже.
Тяжко чего-то мне стало в том чарующем садике,
Звёзды вдруг задрожали, и небо потемнело,
Может, туман заслонил, может, взгляд мой изменился…
Ялта, 1898
"ПОРВАЛАСЬ БЕСКОНЕЧНАЯ БЕСЕДА…"
памяти C. M.
…Порвалась бесконечная беседа.
Трепещет она, как струна порванна,
В моём сердце. От единого слова
Раскрылась в душе моей гробовая тьма.
Восстала тоска, сном тяжёлым уснувшая,
Восстала великаном и досягла до туч,
Жалость зажглась, как прибой океанский,
Заговорил её страшный пожар.
Ох, тот пожар в других пробуждает силу,
Ту, что Бастилии тиранам разбивает,
Что из оков освобождает свободу милую, –
Во мне пробуждает он слова, слова!
Товарищ! я больше молчать не в сила х,
Лежит такое проклятие на мне,
Что мукой словом встречать я вынуждена:
Звонки они, мои думы грустны.
Времена немые не заглушат
Звонких думок, они звенят, звенят, –
Так узники руками едва лишь двинут,
А на руках их цепи звенят.
Пусть же звонят громко те оковы,
Я не стану их глушить. Когда б смогли
Они пробудить волну и вскрыть все раны
В сердцах людей, что мхом поросли;
Когда б тех цепей бряцанье могло ударить
Перуном в эти заснувшие сердца,
Спокойные лбы стыдом бы затмило
И напомнило всем, что оружье ждёт борца;
Когда б то оружье поднялось на битву,
Заговорило б так, словно туча грозовая, –
Тогда бы замолкли уже сами собою
И бряцанье оков, и такие слова.
14.07.1898
В ПУСТЫНЕ
Сказал господь: "Мне принадлежит месть!
Тот, кто не верит в чудеса господни,
Не достоин видеть их.