Что же есть в человеке глава, если не сердце? Корень дереву, солнце миру, царь народу — сердце же человеку есть корень, солнце, царь и глава. Мать же что ли есть болящего сего отрока, если не перломатерь, плоть тела нашего, сохраняющая в утробе своей тот бисер: «Сыне, храни сердце твое!» «Сыне, дай Мне сердце твое!» «Сердце чистое сотвори во мне, Боже!» О блажен, сохранивший цело цену сего маргарита! О благодарность, дочь Господа Саваофа, здравие, жизнь и воскресение сердцу!
П и ш е к. Пожалуй, ещё что-либо поговори о сердце. Весьма люблю.
Е р о д і й. О любезная госпожа моя! Поверьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать, и беседовать о сердце не будет вам ни тягостно, ни скучно. Сей есть самый благородный глум. Любители же его наречены — «царское священство».
П и ш е к. Для чего?
Е р о д і й. Для того, что все прочие дела — хвост, сие же есть глава и царь.
П и ш е к. Ба! А что значит глум? Я вовсе не разумею. Думаю, будто иностранное слово сие.
Е р о д і й. Никак. Оно есть ветхославянское, значит то же, что забава, по-эллински (????????? — діатріба), сиречь провождение времени. Сей глум столь велик, что нарочито Бог возбуждает к нему: «Упразднитесь и уразумеете», столь же славен, что Давид им, как царским, хвалится: «Поглумлюсь в заповедях Твоих». Древле один только Израиль сею забавой утешался и назван был языком святым, прочие же языки, гонящие и хранящие суетное и ложное, — псами и свиньями. Сей царский театр и дивный позор всегда был постоянным и неразлучным всем любомудрым, благочестивым и блаженным людям. Всякое позорище ведёт за собою скуку и омерзение, кроме сего; паче же сказать: чем более зрится, тем живее рвётся ревность и желание. Ежели внутреннее отверзается, столь многочисленные и сладчайшие чудеса открываются. Не сей ли есть сладчайший и ненасытный сот вечности? Мир ненасытен, ибо не довлеет. Вечность ненасытна, ибо не тяготит. Сего ради глаголет: «Сыне, храни сердце твое». Разжёвывая, скажите так: «Сыне, отврати очи твои от сует мирских, перестань примечать враки его, обрати сердечное око твое в твое же сердце. Тут делай наблюдения, тут стань на страже с Аввакумом, тут тебе обсерваториум, тут-то узришь, чего никогда не видал, тут-то надивишься, насладишься и успокоишься».
П и ш е к. Но для чего, скажи мне, все сердце презирают?
Е р о д і й. Для того, что все его цены не презирают. Сердце подобно царю, в убогой хижине и в рубище живущему. Всяк его презирает. А кому явилось величество его, тот, пав ниц, раболепно ему поклоняется и сколько может, всё презрев, наслаждается и лицом его, и беседой. Слово сие: «Сыне, храни сердце твое» — сей толк и сок утаивает. Сыне! не взирай на то, что твоя телесная оболочка — убогая хижина и что плоть твоя — плётка и ткань простонародная, подлое, слабое и нечистое рубище. Не суди по лицу ни о чём, ни о ком, ни о себе. В хижине той и под убогой тою одеждою найдёшь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, скалу, гавань, Петра и спасение твоё. Быстро только храни, блюди и примечай. А когда снова Давид говорит: «Поглумлюсь в заповедях Твоих» — не то же ли это, что сказать так: «Наслажусь Твоего лица, слов Твоих, советов и повелений»? Само ведь величество его неизреченно удивляет прозорливца. Не пустой ведь вопль сей: «Исповедаюсь Тебе, ибо страшно удивил меня еси». В древние времена между любомудрыми восстал вопрос: «Что есть наибольшее?..» Об этом все размышляли долго, летом и зимою, ночью и днём. Появились о сем книги. Передавалось от учёных гор по всей вселенной многое множество ответов и разногласное эхо. Тогда-то смешались и слились языки. Востал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце... В сем столпотворении оказался муж некий, не учёный, но себе прозревший. Сей, паче надежды, обезглавил Голиафа. Смутилась и возмутилась вся музыка, поющая песни бездушному истукану, тленному сему миру, со златой его главою — солнцем. Злоба правде воспротивилась, но о скалу вся разбилась. Востали борющиеся волны, но победу достала славная сия слава: «Посреди (рече) вас живёт то, что превыше всего есть». О Боже, коль несогласна музыка без Святого Духа Твоего! И коль смехотворна премудрость, не познавшая себя! Сего ради молю вас, любезная госпожа моя, не смейтесь и не хулите отца моего за то, что ничему нас не научил, кроме благодарности. Я стану плакать, убегу и улечу от вас.
П и ш е к. Постой, постой, любезный мой Еродий. Ныне не только не хулю отца твоего, но и благословлю и хвалю его. Ныне начало мне, как утро зареет, так открываться, коль великое дело есть благодарность! Сотвори милость, ещё хотя мало побеседуй.
Е р о д і й. О добродейко моя! Пора мне за моим делом лететь.
П и ш е к. Друг мой сердечный! Я знаю, что отец твой есть милосердная и благочестивая душа, не разгневается за сие.
Е р о д і й. Чего ж вы желаете?
П и ш е к. Ещё о сем же хоть мало побеседуем.
Е р о д і й. Станем же и мы ловить птицу тысячу лет.
П и ш е к. Что это ты сказал?
Е р о д і й. Вот что! Некто монах тысячу лет ловил прекраснейшую из всех птиц птицу.
П и ш е к. Знал ли он, что уловит?
Е р о д і й. Он знал, что её вовек не уловит.
П и ш е к. Для чего ж себе пусто трудил?
Е р о д і й. Как пусто, когда забавлялся? Люди забаву покупают. Забава есть врачевство и оживотворение сердцу.
П и ш е к. Вот разве чудный твой глум и дивная діатріба?!
Е р о д і й. Воистину чудна, дивна и прекраснейшая птица есть вечность.
П и ш е к. О! Когда вечность ловил, тогда не всуе трудился. Верую, что она слаще мёда. Посему великое дело есть сердце, ибо оно есть вечность.
Е р о д і й. О любезная мати! Истину рекла еси. Сего великого дара и единого блага слепая неблагодарность, не чувствуя за тысячу мелочей, всякий день ропщет на промысл вечного и сим опаляется. Обратись, окаянное сердце, и взгляни на себя самое — и вдруг оживёшь. Почто ты забыло себя? Кто отверзёт око твоё? Кто воскресит память твою, блаженная бездна? Как воля твоя низвергла тебя во мрачную сию бездну, преобразив свет твой во тьму? Любезная мати, разумеете ли, откуда рождается радуга?
П и ш е к. А скажи, пожалуй, откуда? Я не знаю.
Е р о д і й. Когда смотрит на себя в зеркале чистейших облачных вод солнце, тогда его лицо, являющееся в облаках, есть радуга. Сердце человеческое, взирая на свою самую ипостась, воистину рождает предел волнений, иже есть радостная та дуга Ноeва:
Прошли облака,
Радостная дуга сияет.
Прошла вся тоска,
Мир наш блистает.
Веселье сердечное есть чистый свет ведра, когда миновал мрак и шум мирского ветра.
Дуга, прекрасная сиянием своим, как ты ныне потемнела? Денница пресветлая, как ты ныне с небес спала еси? Ау! Низвергла тебя гордость, дочь безчувственной неблагодарности, предпочтя хобот паче главы, сень преходящую паче мамврийского дуба. Ведь что кто обожает, в то себя и преображает. Удивительно, как сердце из вечного и светлого преображается в тёмное и сокрушённое, утвердившись на сокрушении плоти тела своего. Таков, если себе зол, кому добр будет? «Разумеющий же праведник себе друг будет и стези свои посреде себе упокоит». Сие есть истинное, блаженное самолюбие — иметь дома, внутрь себя, всё своё некрадомое добро, не надеяться же на пустые руки и на наружные околицы плоти своей, от самого сердца, как тень от своего дуба, и как ветви от корня, и как одежда от носящего её, зависящая. Вот тогда-то уже рождается нам из благодарности матери подобная дочь, по-эллински именуемая ??????????? (автаркия), сиречь самодовольство, быть самим собою и в себе довольным, похваляемая и превозносимая, как сладчайший плод истинного блаженства, в первом Павловом послании к Тимофею, в стихе 6-м так: «Великое приобретение — благочестие с довольством». Вот вам два голубиных крыла! Вот вам две денницы! Две дочери благодарности — благочестие и самодовольство. «И полечу, и почию». Да запечатлеется же сия беседа славою отца моего сию: основа воспитания есть: 1) благо родить; 2) сохранить младенцу юное здравие; 3) научить благодарности.
П и ш е к. Ба! На что ж ты поднял крыла?
Е р о д і й. Прощайте, мати. Полечу от вас. Сердце моё мне подсказывает, что не лечу за делом.
П и ш е к. По крайней мере поприветствуйся с дочерьми моими.
Е р о д і й. Сделайте милость! Избавьте меня от вашего типика.
П и ш е к. Мартушка моя поиграет тебе на лютне. Вертушка запоёт или потанцует. Они чрез верх благородно воспитаны и в моде у господ. А Кузя и Кузурка любимы за красоту. Знаешь ли, что они песенки слагают? И веришь ли, что они в моде при дворе у марокканского владыки? Там сынок мой пажем. Недавно к своей родне прилетел оттуда здешний попугай и сказал, что государь пожаловал золотую табакерку...
Е р о д і й. На что ему табакерка?
П и ш е к. Ха-ха-ха! На что? Наша ведь честь зависит, что никто удачнее не сообразуется людям, как наш род. Носи и имей, хоть не нюхай. Знаешь ли, как ему имя?
Е р о д і й. Не знаю.
П и ш е к. Имя ему Пышок. Весьма любезное чадо.
Е р о д і й. Бога ради, отпустите меня!
П и ш е к. Куда забавный скакун! Как живое серебро, всеми суставами владеет. Принц любит его, целые часы проводит с ним, забавляясь.
Е р о д і й. О сем его ни ублажаю, ни завидую. Прощайте!
П и ш е к. Постой, друг мой, постой! А о благом рождении не сказал ты мне ни слова? Так ли? О-о, полетел! Слушай, Вертушка! Что-то он, поднимаясь, кажется, сказал...
В е р т у ш к а. Он сказал, матушка сударыня, вот что: о благом рождении принесу вам карту.
П и ш е к. А когда же то будет?
Еродии не лгут. Он в следующем месяце мая опять посетил сию госпожу. Принёс о благом рождении свиток, но не мог ничем её утешить: столь лютая терзала её печаль. Никогда жесточе не свирепствует печаль, как в то время, когда сердце наше, основав надежду свою на лживом море мира сего и на лжекамнях его, узрит, наконец, опровергнутое гнездо своё и разоряющийся град ложного блаженства. Господин Пышок, перескакивая из окна на окно, упал на двор из горних чертогов, сокрушил ноги и был отставлен от двора. Сверх того, старшие дочери начали бесчинствовать и хамским досаждением досаждать матери. Вскоре она умерла, дом же стал пуст. Тогда, как железо на воде, всплыла на верх правда, что сильнее всего есть страх Божий и что благочестивая и самодовольная благодарность превосходит небо и землю.
Еродий, улетая, повесил на цветущем финике лист сей:
СВИТОК
о благом рождении чад ради благочестивых,
сострадательных и здравых родителей.
Сей в первую и вторую луну, сиречь в квадру,
Сей, выйдя из пиров и бесед священных.
Зрев мертвеца или страшный позор не сей,
Зачавшая сверх не сей, не в миру пьяна не сей.
Зачавшая да носит в мыслях и в зрелищах святых,
И в беседах святых, чужда страстных бурь,
В тихом бесстрастии, в созерцании святых.
Тогда сбудется: «И прошёл дух хлада тонка, и тамо Бог» (Книга Царств).
По сему гайстер вознёсся ввысь, воспев малороссийскую песенку сию:
Соловейку, сваточку, сваточку!
Чи бывал же ты в садочку, в садочку?
Чи видал же ты, как сеют мак?
Вот так, так! Сеют мак.
А ты, шпачку, дурак...
Сию песенку мальчики, составив лик, сиречь хор или хоровод, домашний его певчий во увеселение пели святому блаженному епископу Иосафу Горленку.
Аминь.
1 [Quadra] — четверть (лаг.).
2 XCITQE есть поздравление эллинское — радуйся! Салам — тур ское.