То знание куда же
Ведёт потомков моих? Зверей, птицу
И себя мучают, землю разорили,
Ища, кого бы и что бы убить.
Всякий камень острый и твёрдый
Им на нож, на копьё, на стрелу сгодился;
У оленя для того срывают рога,
У зверя — зубы. Женщина говорила,
Что нашли они какой-то камень,
Который в огне растапливается, словно воск,
И научились делать из него стрелы,
Ножи и копья, твёрже и острее,
Чем из кремня. Вот куда ведёт знание!
Кровь, раны, смерть — его первые дары.
"Так зачем же мы желаем знания?
Значит, желаем смерти? Нет, неправда!
Разве я смерти Авеля желал?
Я жить хотел по-своему — больше ничего.
Разве стрелок желает смерти зверю?
Он хочет жить, ему нужно мясо!
Он хочет жить и должен защищаться,
Чтоб зверь его не съел! А тот, кто лук
И стрелы выдумал, желал ли он
Чьей-то смерти? Нет, он желал лишь жить,
Придумывал подмогу для жизни!
Значит — знание, то не желание смерти,
Не враг жизни! Оно ведёт к жизни!
Оно оберегает жизнь! Вот в чём вся суть!
Как та стрела, что убивает птицу,
Сама — не птица! Как тот нож, что режет,
Сам — не убийца! Так, значит, знание
Не виновато! Оно ни зло, ни благо.
Оно становится добрым или злым
Тогда, когда на зло или на добро употреблено.
А кто же его употребляет? Кто его
В руках держит, как тот стрелок стрелу?
Кто тот стрелок?"
Непривычный к размышленью,
Старческий ум, как раненая птица,
Метался, трепетал во тьме,
Но ответа на тот вопрос
Не мог найти. И снова в иную сторону
Повернулся,
"А что же то древо жизни?
Какая в плодах его сокрыта сила?
Неужто они бессмертье могут дать?
Похоже, нет! Те немногие люди
Там, в раю, что плоды те вкусили,
Под злыми ударами толпы
Умирали, казалось, и пропадали.
Так что же дал им тот плод? А! Догадался!
Они на смерть шли, как на веселье,
Умирали с улыбкой; из ран, из мук
Они своих палачей благословляли.
Что это значит? Значит, смерть им не страшна!
Значит, источник жизни был в их сердце!
Что же это за источник?..
Я видел: едва
Кто плод с древа жизни вкусил —
Прояснялся весь, святым покоем
Наполнялся, и голос поднимал, и звал
К себе всех, врагов заклятых,
Как друзей, обнимал, и был подобен
Тому пласту чистого мёда — сладкий,
И благоуханный, ясный и питательный,
Единым чувством святым до конца проникнутый.
Значит, чувство, великая любовь —
Вот источник жизни!"
И вскочил Каин,
Как зверь спуганный, и оглядывался
Вокруг, и шептал как в забытьи:
"Чувство, любовь! Неужто это так, о боже?
Неужто в этих двух словах малых лежит
Вся разгадка того, чего не даст
Ни древо познания, ни загадочный
Тот зверь не скажет? Бедные, бедные люди!
Зачем вы к тому древу прётесь?
Зачем от того зверя вы ждёте?
Взгляните в собственное сердце, а оно вам
Скажет больше, чем все звери могут!
Чувство, любовь! Так ведь мы их имеем в себе!
Могучее семя их в каждом сердце
Живёт, лишь вырастить, взлелеять его —
И разовьётся! Значит, и источник
Жизни мы имеем в себе, и не нужно
Нам в рай тисниться, чтобы его достать!
О боже мой! Неужто это может быть?
Неужто ты только шутил, как отец
С детьми шутит, в тот час, когда из рая
Нас изгонял, а сам в сердце нам
Вложил тот рай и дал нам в дорогу?"
В ту минуту Каин словно просиял.
Чудесный покой разлился вдруг
В его душе. Забылись все страданья!
И солнце грело, и земля светилась,
Вся в золото и розовый блеск одетая,
Как девушка, что из купели выходит.
На миг, опьянённый счастьем тем,
Он потерял память, и за грудь рукою
Хватался, и сам себе не верил.
"Боже!
Неужто это правда? Даже в моём сердце,
Гнилом, побитом и окаменелом,
Живёт ещё, растёт и цветёт
То райское семя, та святая любовь!
О да! Я чувствую это! Теперь, по долгих
Годах проклятия, я возрождаюсь
И оживаю! Словно лёд весенний,
Так растаяла в сердце моём ненависть,
Мне так жалко всех людей
Тех бедных, ослеплённых! Я их так
Люблю — с их слепотою и лютым горем,
С их порывами к добру! Страшные,
Могучие искушенья ты им, о боже,
Расставил на дороге, а слабую
Натуру их создал! Вот это жалкое
Знание, которое, как искорку, хранят
И раздувают — что им с него! Тьма
И загадка сидит при нём на страже.
А ту дорогу, что ведёт к сердцу,
К искренней любви, другой зверь
Перегородил — химера быстрокрылая,
Которая манит и самую ясную правду
В призрак, в обман пустой превращает.
И мечутся они, как лист сухой
В осеннем ветре, — режут и мучают
Друг друга лютее лютых зверей,
И роются в земле, в небо рвутся,
Плывут по морю — в небе или за морем
Ищут рая, счастья, покоя,
Ищут того, что лишь в сердце своём,
В любви взаимной могут обрести!
"И что ж, неужто вечно им так блуждать?
Неужто никогда не найдут они
Дороги прямой? Неужто напрасно
Им дано то желание неусыпное?
Нет, жить желает каждый! И каждый
Для того и разум имеет, чтоб жизнь
От смерти отличить, и когда
Ему указать дорогу к жизни,
То, верно, не пойдёт он тропой к смерти.
Так я ж им эту дорогу покажу!
Я, прадед их, открою правду им,
Тяжким терпеньем вековым добытую.
Прижму их к сердцу и научу
Любить друг друга, отказаться
От ссор, раздоров, грабежа и убийства.
Я, первый убийца, искуплю свой грех
Тем, что отведу всех людей от убийства.
О люди, дети, внуки, сиротята!
Оставьте плакать о потере рая!
Я вам его несу! Несу ту мудрость,
Что поможет вам его добыть,
В сердцах своих рай новый сотворить!"
Так думал Каин и поспешным шагом,
С сердцем, полным тоски по людям,
Неугасимой тёплой любви,
Идёт к селу, и спотыкается,
Скупит минуты перевести дух.
Чтоб только скорее! Бьётся старое сердце,
Трепещет, словно птичка. Словно вихрь,
Старые, давно забытые воспоминанья
Встрепенулись, когда из-за холмика,
Словно синяя дымка, показался дым
Из людского жилища. Как дитя,
Он со всех сил на холм взбежал, встал
И долго-долго тем видом упивался,
Что раскинулся перед ним, — сто раз
Милее, чем недавний призрак рая.
Пышный пейзаж! В глубине его
Большое озеро, как лазурное
Хрустальное зеркало, что вдали
Сливается с небом. Берега, в роскошную,
Богатую зелень убранные, далеко
В воду вбежали рукавами,
Плещутся и любуются
Собой в тихом зеркале глубоком.
А ближе холмы, покрытые лесом,
Словно венком могучим отделили
Тот тихий угол от остального мира.
Смотри!
Там, в тихой заводи, не слишком близко
От берега, словно стая утят,
Село расположилось. На толстых сваях,
Вбитых в дно озера, стоят
Невысокие хижины, крытые тростником,
С навесами и широкими помостами.
Дым вьётся из крыш. Женщины в хатах
Перекликаются. По озеру,
Словно пауки, скользят лодки лёгкие —
То рыбаки большие сети тянут,
Кричат, гребут вёслами и к солнцу
Поблёскивают зубьями медных копий.
А напротив села, на берегу,
Площадь широкая, а на ней не пчёлы
Роем летают, не шмели гудят —
То молодёжь сельская гуляет. На солнце
Блестит обнажённое, смуглое тело,
Звучат серебряные голоса, лёгкий
Ветерок развевает чёрные волосы.
Одни наперегонки бегут, а другие
Водят крутые танцы, те собирают
Блестящие раковины у воды,
Те тугой натягивают лук
И в цель стреляют, а кое-кто
Вокруг старика собрались, что
Сидит на камне, бренчит на струнах
И что-то поёт.
Всё то Каин видел,
Как на ладони, плакал и смеялся
От радости. Он так давно не видел
Людей! И вид их мирной жизни,
Их трудов, забав и ежедневных утех
Таким ему чудесно прекрасным показался,
Что, очарованный, он встал на месте,
Глядел и глаз не смыкал, упивался
Тем видом, словно величайшим счастьем земным.
Вдруг крик поднялся среди детей: у лука
Струна порвалась. "Дедушка, дед Лемех,
Почините лук!" И дед бросил играть,
И лук взял, руками тщательно щупал
Со всех сторон, качая при этом
Седою головой. Каин
Сразу догадался, что он слепой.
Тот вынул из-за пазухи тетиву
И на рогатый лук натянул и брякнул
По ней. Словно ласточка, защебетала
Струна, и что-то словно ожило в деде.
"Эх, дети! — воскликнул он и поднялся с места. —
Стар я стал, слепой, а всё готов
Состязаться с вами в стрельбе".
"Го-го, дед Лемех за стрелу берётся! —
Закричали мальчишки. — Браво, дед!
Давайте с нами в цель стрелять!"
"Где же цель? Ведите меня туда,
Где становитесь!"
В эту минуту те, что бежали,
Увидели, как Каин приближался
К краю площади.
"Беда! Кто-то чужой
Идёт! Разбойник! Лесной дикарь!
Спасайте, дед!"
И, словно цыплята
От ястреба, они к деду сбежались.
Вздрогнул дед Лемех.
"Где этот дикарь?" —
Спросил сурово.
"Из-за кедра вышел!
К нам идёт!"
И Лемех ни слова
Больше не сказал, на лук новую стрелу
Положил и выстрелил.
"Стой, Лемех, стой! —
Раздался голос. — Я твой прадед Каин!"
Но в ту же минуту острая стрела
Ему попала прямо в сердце. Вскочил
Вверх Каин и лицом на землю
Упал, так что острие вышло в плечах,
А руки судорожно в землю врылись
И окаменели так.
"Ура, дед Лемех!" —
Крикнули ребята, но Лемех только
Махнул рукой. Он, как труп, стоял
Бледный, неподвижный, лук и стрелы упали
На землю.
"Что с вами, что с вами, дед Лемех?" —
Защебетали дети, но дед
Едва проговорил тихо: "Что сказал
Тот дикарь?"
"Сказал, что он Каин,
Ваш прадед".
"Каин? Этого не может быть!
Мой прадед Каин! Дети! Это ж было бы
Страшное несчастье, если б это было правдой!
Смотрите лишь, где он, что с ним?"
"Он упал
Вон там, у кедра, и лежит спокойно".
"Пойдём к нему! Может, он живой!
О боже, спаси меня от того горя,
Чтоб я кровь Каина пролил!"
И, спотыкаясь, весь дрожа,
Дед Лемех пошёл, а за ним гурьбой
Шли ребятишки. Хоть слепой, он прямо
Шёл туда, куда пустил стрелу,
Пока не споткнулся и не упал
На труп Каина.
"Это он! Это он! —
Как безумный, вскрикнул Лемех. — Дети,
Мы погибли, погиб весь наш род
На веки вечные! Каин смерть принял
Из моих рук! Бегите, зовите отцов,
Зовите всех сюда!"
И пока дети
Побежали за отцами, дед Лемех сел
У трупа и, дотрагиваясь рукой
До лица его и простреленной груди,
Завёл, словно над колыбелью младенца,
Дрожащею старою песнью:
"Слушай, Цилла, слушай, Ада,
Дому моего отра́да,
Глас звучит святой:
Кто над Лемехом глумится,
На том Лемех отомстится
За раз — семь раз.
А кто Каина убийца,
На том сам бог отомстится
Семьдесят семь раз".
Раз за разом, словно безумный, он пел
Эту песню. Уже собралось всё село
На весть тревожную. Все широким кругом
И труп, и убийцу обступили.
В конце словно очнулся дед Лемех
И, голову подняв, как бы спросонок,
Сказал: "Что, есть ли кто при мне?"
"Мы все здесь, дед!" — загудела громада.
"Так плачьте, дети! Это наш предок Каин,
Проклятый богом за убийство брата
И семикратно проклятый ещё за то,
Что приблизился к нашему жилищу
И смерть принял из моих рук! Та смерть
На нас проклятье божье навела
И месть на детей и внуков ваших!
Так плачьте, дети! Плачьте над собой!
А этого трупа, это проклятое тело,
Не дотрагиваясь, похороните,
Чтоб свет божий он не поганил,
Чтоб на него солнце не глядело,
Чтоб зверь, наевшись им, не озверел
И птица, наклювавшись, не подохла!
Носите камни и, словно собаку,
Завалите ими его, песком засыпьте
И обсадите тернами! Пусть вовек
Проклято будет место, где он пал!"
И кинулась громада с диким криком
И стоном забрасывать камнями
Мертвеца.