Крик его,
Словно рёв раненого зверя, тревожил
Мёртвую тишину пустыни. Порою
Он пытался молиться, но с уст
Его гордые, богохульные речи
Лились. Окаменевшее долгой болью сердце
Лишь рвалось, но покориться не могло.
А дальше успокоился и сказал:
"Пусть так! Проклят я, я это знаю!
Кровь брата на моих руках. Я утратил
Наследство рая. Пусть так! Не место
Мне в нём. Но за всю боль безмерную,
За все те муки без конца, что вынес я
И выносить мне суждено, пока живу, —
Одного лишь желаю я, о боже!
Позволь лишь раз ещё, хотя бы на мгновенье,
Хоть издали взглянуть на рай!
Хоть оком бросить на то наследство,
Которое на веки вечные утратил я!
Лишь раз взглянуть! Лишь миг утешенья!
А там пусть идут все муки и кары,
Какие мне назначены судьбой!"
Так,
Простершись к небу руками, он молился,
Но с неба ответа не было.
Лишь солнце сыпало лучами ясными,
И канюк где-то в лазури прокричал,
Да шакал выл в пустыне.
"Нет, напрасно! —
Сказал Каин. — Голос мой проклятый
До бога не доходит. Сам я виновен,
Что небо не отвечает мне!
Когда-то было иначе, но прошло!
Пусть так. Но вот что я сделаю!
Есть ведь выход где-то в той стене,
Куда прогнал бог отца моего из рая.
Там, говорят, ангел с огненным мечом
Стоит на страже. Что ж, пусть стоит!
Пусть убьёт меня — мне всё равно.
Не убьёт — так паду пред ним на землю,
И там, в пыли, как червь, извиваться буду,
Молиться буду, кричать и рыдать буду,
Пока не исполнит он моей мольбы".
И поспешно, нетерпеливо тронулся в путь
Вдоль стены. Он думал: вход где-то близко.
Но день прошёл, и чёрная ночь прошла,
Ещё день, ещё ночь, и снова, и снова —
Стена тянулась словно в бесконечную даль,
И с юга солнце жгло перед ним,
А входа как не видно, так и нет,
Но Каин уже не поддавался отчаянию,
Не клял, не рвался. Он чувствовал, как неверие,
Словно гиена, издали кружило
Вокруг него и леденило дух.
Но он всей силы в себе собирал
И гнал эту тёмную мороку прочь,
И шёл, и шёл.
И вдруг — новый вид:
Посреди пустыни — высокая, острая
Гора. Омытый светом солнца, пик
Купается в небесной лазури
И шлемом искрится ледяным,
Слепя глаза. Ниже — голые скалы
Торчат, словно зубья
Грозного зверя, что пожрать хочет
На небе солнце. Ниже — поляны
Серо-зелёные, а ещё ниже — лес,
Могучий, дикий бор тонет в тумане.
Остановился Каин. Рой новых дум
Этот вид в душе его возбудил.
"Верно, —
Подумал он, — не в силах я дойти
До райских врат и лицом к лицу
Стать перед ангелом, с ним говорить!
Видно, для меня замурованы
Те врата. Хорошо! Просить я не буду,
А сам возьму эту милость. Вот гора,
Вершина её, пожалуй, выше,
Чем эта стена. Поднимусь на вершину
И оттуда рай увижу, успокою
Ту жажду, что в душе кипит!"
И, не раздумывая долго, тронулся
В новый путь. Весь тот труд, что прежде
Он испытал, был ничем в сравнении с этим
Странствием. Казалось, что та гора
Собрала все преграды и помехи,
Чтобы остановить его: потоки быстрые,
Леса непроходимые, тёмные ущелья,
Бездонные овраги и холодные туманы.
Лишь медленно, тяжело дыша, весь
Облитый потом, пробирался Каин
Всё выше и выше. Чем сильнее рвались
Его желания вверх, тем труднее
Была дорога, тем немощнее тело,
Тем больше тоска ложилась на душу.
В полусумраке он бродил день за днём;
Вечный лес шумел над ним тоскливо,
То стонал, то плакал, то ревел,
Ветрами битый. Лишь чувством одним
Ведомый, блуждал по нему Каин
И лез туда, где самые крутые
Вздымались стены. Вот кончился лес,
Но не кончилась Каинова мука.
Его встретили низкие и раскидистые
Ползучие кусты кривых сосен
И колючих можжевельников. Словно из воды
В огонь он попал: густые колючки
На каждом шагу вонзались в тело,
Корни, как змеи, хватали за ноги,
А сонное холодное небо
Словно с насмешкой сверху глядело
На эту бесплодную муку.
Но Каин
Не остановился. Ведь вершина горы
В магическом блеске перед ним сияла,
Манила его! Хоть весь залитый кровью,
Изрезанный, исцарапанный, изодранный,
Он выдержал и этот страшный путь,
И легче вздохнул на поляне,
У родника, что в ущелье журчал.
Упал он, отдохнул, затем омыл
Всё тело в его прохладной воде.
Там и папоротник сладкий рос
На скальном обрыве; накопал
Его коренья и, ополоснув
В воде, поел, а остальное про запас
Спрятал. Так, отдохнув день,
Пустился дальше. Соскальзывают ноги
По мху твёрдому, напрягаются жилы,
Воздух льётся в уставшую грудь,
Словно холодное олово; огненные
Колёса крутятся перед глазами,
А ветер всё крепче, холоднее
Пронзает. Словно муравей, ползёт
Вверх Каин, да ещё и муравью
Завидует: тому всё равно — ветер,
Всё равно обрывы крутые и скользкие,
Всё равно усталость!
Вот убогая, серая
Минулося зелень — всюду голые скалы,
Мёртвые, грозные. Жизни тут и следа нет,
Лишь ветер свищет да орёл порою
Вскрикивает и терзает свою добычу.
Здесь каждый шаг неверный — верная смерть.
Здесь смерть на каждом шагу расставляет
Сотню часовых, алчных до добычи:
И дождь, и снег, и ветер, блеск солнца,
Орлы и камни — всё здесь с нею заодно.
И вот однажды — уже вечерело,
Как Каин стал на самой вершине —
Скелет жалкий, весь в ранах покрытый,
Продрогший весь и едва живой.
Последние силы собрав, стал он на голом
Льду. Могучие ветры кудрявили
Его волосы, рвали рваную одежду,
И кровь морозили в жилах. Каин
Не чувствовал ничего, весь остаток силы,
Всю душу он сосредоточил в глазах
И очи те послал в даль безмерную,
Туда, где в пурпурном сиянии
Купался величавый, ясный «город божий»,
И что же увидел он в нём?
Пусто всюду,
Лишь деревья одинокие уныло
Шепчут листвой, да цветы чудесные
Качаются на стеблях. А кроме них —
Ни души живой, ни звука.
Нет! Посреди рая, на площади —
Два дерева, самые высокие, пышные.
О, Каин хорошо знал те деревья
Из рассказов отца! Вот это справа —
Древо жизни: небесный гром
Вершину его рассёк, расколол
Весь ствол его до самой земли,
Но не убил живой его силы!
Оно растёт, пускает ветви вширь,
Пускает отростки новые кругом!
А то, налево, — древо познания
Добра и зла. Под ним клубится змей,
А на ветвях его много плодов
Понависало. Плод тот так блестит,
Манит, сияет, душу рвёт к себе!
Но вот подул ветер, и, словно град,
Посыпались плоды те на землю —
И все разом пеплом рассеялись,
Огнём расплескались, разлились смолой!
И видит Каин далее: в дымке розовой
Что-то зашевелилось лёгкое, прозрачное,
Словно мошкара. Пригляделся — это люди!
Это тысячи людей и миллионы,
Как пыль, ветрами развеянные, кружатся,
И тянутся, тянутся походом безмерным.
И все вокруг древа познания толпятся,
Все рвутся, толкаются, падают, встают
И карабкаются вверх, чтоб сорвать
Хоть плод один, хоть кисленькую ягодку
С древа познания. Потоки крови
И море слёз метят их путь — напрасно!
Кто-то укусит тот плод, и он
В пепел рассыплется во рту,
Огнём жгучим плеснёт. А вкусивший
Того плода становится ещё лютее,
Свирепеет на весь мир,
Мучает, режет и кует в цепи,
Валит и ломает то, что другой построил,
Жжёт, разрушает — просто безумцы!
А древо жизни стоит и тоскует:
Никто к нему не рвётся! На нём
Плодов немного, с виду невзрачных,
Спрятанных в листве и терновнике,
Так что и не вожделеет никто их.
А как порой, отбившись от толпы,
К нему кто подойдёт, попробует
Чудесных плодов и начнёт звать
Других, чтоб шли туда, — то, словно
Вороны, бросаются все на него,
И бьют, и рвут, и мучат, и калечат
Его, как за тягчайшую вину.
И вот два зверя на площади стали.
Один под древом познания сел,
Величавый, недвижный и суровый,
С лицом женским дивной красоты
И с телом льва. Как мотыльки на огонь,
Так люди-призраки роем безмерным
Его облепили, словно о чём-то спрашивают.
Глубокую тоску и адскую муку
В их лицах видно, тени их дрожат,
И очи, и души висят на устах
Чудовища. То молчит и не мигает
Глазами. Снова толпы людей теснятся
К древу познания, и бьются, рвутся
За плод его, едят — и снова возвращаются
К зверю, но покоя не находят,
Как листья осенние, гонимые и бьёмые
Грозными, встречными ветрами.
А другой зверь под древом жизни
Сел: с крыльями летучей мыши, с хвостом,
Как у павы, с когтями орла, с телом
Хамелеона и с жалом змеи.
Каждое мгновение он менялся и метался,
Манил к себе всех и всех уводил
От древа жизни. А кто в нём
Положил всю надежду и за ним
Слепо шёл, тот разбивался о камень,
В терновнике, в глубоких оврагах оказывался.
И поднимались руки, летели
Проклятия — не на зверя-обманщика,
А всё на древо жизни. «Оно —
Химера, обман и ложь!» —
Такой тяжёлый в воздухе гул стоял.
Глядел на это Каин, и словно
Ножом по сердцу резало его,
Ему казалось, что вся боль, все муки,
Все разочарования тех миллионов
В его душе бушуют, сердце в нём
Клещами жмут, терзают нутро.
И он закрыл лицо своё руками
И вскрикнул: «Ох, довольно, довольно, о боже!
Не хочу больше глядеть на этот вид!»
В ту же минуту солнце потонуло, тьма
Легла на землю и закрыла рай.
Но боль в душе у Каина осталась,
Нечеловеческая, острая боль. Он застонал
И на студёную ледяную площадку
Как труп свалился.
Холод ледяной
Разбудил его. Уже средь неба солнце
Яснело вяло, холодно смеялось,
Как преданная, обманутая надежда.
Где вчера рай виднелся, ныне встала
Подобно небесной стене, белая мга,
Словно завеса. Каин не жалел
О райском виде; он лишь один лишь слышал
В сердце голос: "Прочь отсюда! Прочь!"
И словно вор, что, в чужой амбар
Пробравшись, вместо клада дорогого
Раскалённое железо в руку схватил, —
Так Каин вниз спешил с вершины снежной.
Тяжёлые думы, словно над падалью вороны,
Кружились и каркали над ним,
И думал он: "Так вот чем бог дурил
Отца, меня и всех людей! Ведь верно,
Что без его ведома и воли это
Не случилось бы! Ведь кто же разорвал надвое
Жизнь и знание и сделал врагами
Их заклятыми? Разве не его то дело?
Тогда, когда особо в раю он
Те два дерева сажал, а кем ещё
Создал Адама, — уже проклял его,
Уже обрёк весь род его на муку,
На вечное горе! Ведь если знание
Есть враг жизни, то зачем же нам желание
Знания? Почему мы не камень, не растение?
Если хотел, чтоб мы не отведали
Плодов познания, зачем же посадил то древо
И тем плодам такую дал приманку?
Если хотел, чтоб мы живы были,
Почему ж сперва нам не велел отведать
Плодов с древа жизни?"
Как чайка,
Что вскрикивает над птенцами, над болотом
Летая, о тростник бьёт грудью,
То вновь к солнцу вывернется в полёте,
И всё кричит, и бьётся, и кружит, —
Так и Каинова дума-скорбь
В том безысходье металась, билась
Без выхода. Усевшись под скалою,
Он отдыхал, холодным потом обливаясь.
И, зажмурив глаза, он вновь увидел
Тот райский вид, и на новый путь
Думы его сошли.
"Что это — знание?
Неужто вправду так оно враждебно жизни?
Похоже, так! То знание несчастное
В моём сердце пробудило злобу
На брата, сделало меня убийцей —
За то, что он, не думая, попросту,
Хотел согнуть меня в ту же самую
Детскую простоту, из которой дух мой
Давно уже вышел.