Иван говорит:
– Давай на машину сядем. Чего его пешком ходить.
Я ему давай доказывать, что лучше не надо, потому что ещё услышат, да перебьют, как тех котят. А он уже залезает в одну такую, больше всего на "Жигули" похожую, только педалей нет и не видно, понял, где передачи. Но Иван упёрто своё:
– Там видно будет, где передачи, вот давай сначала заведём!
Как я его ни просил, ни отговаривал, что даже приказывал и пистолет показывал, он на то только непохмелённо матерился, что мы потихоньку и научимся в процессе езды. И дёргает за кнопки, а они только светятся. Я и выскочить, понял, боюсь, что он поедет без меня и останусь я один, как тот кизяк в цедилке. Машина не хочет слушаться, так Иван так разозлился, что меня дважды, клянусь, ментом обозвал. Потом я успокоился весь и придумал Ивану, что нам надо пойти сперва бензину поискать хорошенько, потому что она не поедет, только этим и выманил его оттуда. Пошли мы искать, искали-искали, но так, слава богу, понял, и не нашли.
Нашли женские платья, они Ивана немного успокоили.
Или когда он нашёл такую красивую материю, типа, понял, бархата, матери, говорит, наберу. Это ж надо так напиться, чтобы забыть, что никакой матери у него давно нет... А потом видит – шёлк. Понял, бросает тот бархат, берёт режет шёлк, говорит матери справлю на платье. И вот такое без конца с ним, как с ребёнком. Набьёт карманы, понял, шоколадом, а тут попадаем в карманные часы. Так он аж заплачет – шоколад же жалко выкидывать. Дурак, что выбросить жалко, а съесть – не лезет тот шоколад в испорченный макаронами желудок, а, понял, всё равно – съест. Что потом фольгой плюётся. Набьёт, наконец, часами карманы, когда видит – марки.
Он на тех марках ещё с детдома помешанный был, и, понял, тут именно такие марки, которых у него именно не хватало. Что ты будешь делать, ну? Когда на твоих глазах человек окончательно полудурком становится на тех марках.
– Брось, – говорю, – сука, не позорься за те бумажки!
Так он только скажет, что сильно ты понимаешь.
Когда видит – аж рыболовные крючки. Хоч плачь над ними, понял.
Не раз, понял, и ссорились. Не скажу, может, и я когда не прав был, но вот скажи ему, например, что направо пойдём, так он обязательно захочет что нет, надо налево. Выставит вот так своё прыщавое пузо и прёт туда. Хорошо, послушаем его. А тут, понял, книги... Идём-идём, что аж ползём уже, а им – ни конца, ни края. А я предупреждал. Молчит, гад, на это, только сопит. Аж когда уже кончаются те книги, то уже и ног нет. Так начинаются журналы...
– Что, – говорю, – надо было меня тогда послушать?
Так мы на тех журналах и заночевали.
Ну что характерно – ни души. И не видно даже следа, чтобы тут кто бывал. Вот от такой мысли нам уже совсем плохо становилось.
– Это ты меня сюда завёл, – матерится Иван, когда видим – дверь.
Толкаем – а там коридор такой низенький и весь выложенный опалубкой...
– О, – говорю, – нашли, наконец, слава тебе Богу.
Вот тут Иван и показал себя. Что побегу, говорит, и наберу себе и чего-нибудь для родственников, понял, поищу. Потому что мы ту дверь нашли, наконец, как раз в районе, понял, мешков с цементом. Как же я его ни держал, ни уговаривал, а он побежал-таки.
– Я ж недалеко, – говорит.
Ну и нет его. Ну что ты скажешь, понял? Он же почти пацан, несемейный. А мои там, боюсь подумать, свихнулись, это ж не шутка – милиционер пропал.
Когда аж прибегает Ваня, насилу я его успокоил – плачет. Говорит, что кругом одни мешки и цемент. Бежал, бежал, он, бежал, добежал аж до рубероида, плюнул и назад побежал.
– Ты, – говорит, – прав, эти двери, которые мы вот нашли, – плачет, – самые главные, чёрт же его знает, когда мы ещё раз такие двери среди этих коридоров встретим.
Всё правильно.
За этой дверью появился такой же ход, как и тот, что мы сюда залезли – деревом выложенный. Заплесневелый такой, и воздух будто тебе в подвале – портянками воняет. Фонари, понял, еле светят. И всё время по дороге нам попадаются такие небольшие комнатки, понял, с нарами, лежанками, солома, понял, по углам. Но нам некогда уже и рассматривать – мы вперёд по коридору, согнувшись, понял, чтобы головы не понабивать.
Тогда лаз пошёл круто вниз – уже и скользко под ногами, потом, чувствую ладонями: стены пошли простые, выкопанные в голой глине, но тут Иван сзади поскользнулся, подбил меня – и мы поехали, стыдно сказать на чём, хватаясь друг за друга, чтобы не потеряться окончательно в сплошной темноте.
Что мы уже на улице – это я понял, потому что дождь идёт. Мы с Ваней катились с какой-то высокой кручи и совсем в глине вывалялись. Лазили мы потом, лазили, пока на ручеёк не наткнулись, понял, умылись, понял, немного и побежали, как полоумные, чтобы хоть ночью согреться. Бежали, пока не начало светать, и тут же я запретил Ивану навсегда про всю эту историю со схороном кому-нибудь вообще рассказывать. И хоть я нетутешний, как Иван, а приезжий, понял, но лучше всех в этих местных порядках разбираюсь. Поэтому и будем всем говорить, приказал я, что заблудились в лесу, и капут, чтобы нас там ни о чём не расспрашивали.
Какой крик был, понял, дома, когда я вернулся, – не для протокола. Но всё равно – тот свой день возвращения я прожил, можно сказать, спокойно. А уже потом началось, как прибежала моя старуха и кричит не своим, понял, голосом, что ты скотина; понял, врун про лес, в котором вы заблудились, что Иван, мол, рассказывал совсем не такое...
– Что рассказывал, понял?
– То, рассказывал, что вы нашли целое подземное царство какое-то и что всё там есть!
– Где и кому?
– На почте, он так кричал в телефон, потому что в районе плохо слышно было, что, мол, докладываю, что лично нашёл такое место под землёй и могу указать местонахождение. Раз пять повторял, и...
Я толкаю старуху в грудь и бегу, как ненормальный, к сараю. Завожу, понял, своего "ежа", по дороге подзаправился и за полтора часа был в области. Прибегаю, меня не пускают, понял, без доклада. Но заметили, что я не шучу, потому что именно мне тот злополучный бидон засмоленный вспомнился, то я и так, и сяк, что они встревожились и пропустили, что я насилу пробился и доложил наконец.
Короче, понаехало грузовиков, понял, только штук пятьдесят и все крытые, понял. Остановились все тайком в лесу. Подняли Ивана тёпленького с постели, а он, козёл, скис, понял, как увидел меня возле начальников. Пошли сразу в лес, утра не дожидаясь, понял, такая паника была. Искали-искали – ага! Найдёшь там что ночью... Иван-козёл раз двадцать только от бакенщика туда и обратно пробегал, понял, а след взять не смог. Набегался, умница, он той ночкой, что аж язык вывалил. Раз ума нет, считай, калека. Бегай, бегай, кто тебя, понял, за тот язык тянул. Ну, а меня не очень, потому что я нетутешний. Когда рассвело, он, козлина, ещё раз тридцать начинал от базара, но неудачно снова. А по рации начальство вызывалось каждые полчаса, понял, оно злое такое... Иван ста потом сошёл, а помочь не может. Вызвали тогда по рации солдат – целые полки. Как начали они тогда весь лес по камешку, по травиночке перебирать. А меня с Иваном-козлом на вертолёт, понял, посадили, военный, и целый день летали над лесом.
– Вот что ты, козлина поганая, наделал, – шепчу я Ивану, а он только губы кусает, молчит. Сидит весь и так гадко печалится...
Бывает, гляну – вроде оно! Понял, спускаемся. Выходим, понял, на землю – нет, не оно. Хоть и сильно похоже на то место: вроде и дерево, вроде и дуб и кустик, вроде есть – а не такие, понял. Что Иван, козлина, уже совсем замучился от совести. А вот мне сразу ясно стало, что мы в жизни, понял, того места не найдём. Можно и куст перенести с места на место, да и дуб тот в наше время при такой технике пересадить – это раз плюнуть, понял.
Хотя начальство всё и сильно злое было, понял, но нас тогда спасало одно – что в области уже не раз, понял, слышали про тот схорон и не два. И искали, выходит, его не впервые. Поэтому нам с Иваном и прогулы сразу отменили, и выговоры сняли. Так что, можно сказать, обошлось.
Но одно жалко: пришлось нам к протоколу добавлять вещественные доказательства – я две банки икры и пружину от амортизатора (чёрт её маму дери, она всё равно не подошла к моему "ежу"), а вот Иван – тот козёл лишился всех своих марочек, катушки к спиннингу, целой горсти рыболовных крючков, трёх блоков бритвенных лезвий...
Так ему, козлу, и надо! Чтобы не был таким козлом.