(Из цикла "Прощай, суржик")
Я сразу засёк его. Что это за птица, понял. Такой он... непохожий, понял, на наших. Не то чтобы одежда не такая. Рожа крепкая такая и сам здоровый, сытый совсем. И не турист, вижу. Сразу вижу: что за птица?
Подхожу к Ивану, показываю. Тот глянул и говорит:
– Шо-то он мне не нравиця. Какой-то он, – говорит, – не такой... И не турист, – говорит.
О! Иван тоже его, понял, сразу засёк...
– А ну, – говорю, – Ваня, а ну мы его проверим, что он за фрукт.
Мы с Ваней подходим к нему, а я, дурень, возьми да поправь козырёк.
Тот сразу и заметил. Мы к нему идём, но ж народу – пропасть, пока протиснулись, он возьми и пропади...
– Вот так, – говорю, – понял, Иван, прохлопали.
– Так это ж вы... – не договорил Иван, потому что я его перебил:
– А ну, – говорю, – Ваня, быстренько туда-сюда по базару и доложить, понял?
А Иван говорит и показывает:
– Да вон же он!
Смотрю и правда: стоит, приценивается в молочном ряду, понял. Такой мордатый весь, румяный и усы чёрные... Во! Усы. Не такие, как у нас носят. А длинные такие. Стоит, весь приценивается, но, понял, краем глаза на нас скалится.
– Я, Ваня, зайду слева, а ты стой вон с той стороны ряда, тут он и наш.
Ты давай стой, думаю, достоишься. Что тебе надо у нас? Стой-стой, ты у меня ещё поскачешь, голубчик. Потому что стоит он тесно так, что не убежишь, понял. Народ прижимает его к забору, а с другой стороны мы с Ваней. Без фокусов, понял, идём на него, но вижу – усатый сука уже косятся, уже ему не нравится, что мы его зажали. Мы подвигаемся, а он, как там стоял – так и прыгнул через забор – без разбега!..
Я на забор злой прыгаю – а не могу. Потом Ваня, умничка, меня подсадил, пока он меня подсаживал, пока я его туда вытаскивал, пока, значит, мы перелезали, – а он, сука усатая, уже за машинами, за машинами – пропал.
– Тьфу, – говорю.
– Ты б, – говорит Иван, – хоть бы кокарду свою задом наперёд повернул или ещё лучше снял её для такого дела. Может, тогда бы и взяли его. Смотри! – говорит Иван.
Вижу – а тот усатый сука до улочки уже доходит и сейчас начнёт спускаться, понял, вниз и скроется.
Ну, думаю, нет. Ах ты ж, думаю.
– А ну, – говорю, – Ваня, бегом марш!
Мы побежали, словно какие ненормальные, но он, пока мы добегали, уже, понял, завернул в переулочек.
Тогда мы, как ошпаренные, добегаем до переулочка – и что видим? Он уже проходит мимо хлебопекарни. Ну? И некому крикнуть – убежит! Так на наших глазах – возьмёт и исчезнет с них. Там же сразу лес начинается. Потому мы, как два ненормальных, понял, а он уже за редкие сосёнки скрывается, неспеша так в лесок заходит, будто просто тебе прогуляться, понял.
Мы насилу добегаем, я чуть кокарду с картузом не потерял, такой азарт у нас начался.
– Веди, Ваня, – говорю, – будь впереди. Потому что я ж тут леса не знаю, понял.
Вытаскиваю, бегом, своего "поема" из кобуры, мчимся так, что вылетаем на поляну, понял. А тот сука за кустами как раз мелькнул с другой её стороны, мы во всю прыть туда, а он уже в овраг спрыгнул. Мы, понял, и не увидели бы где, так затрещало ветками. Мы – туда...
Словом, поводил нас та сука по тому лесу, что говорить. Дважды, понял, заблудились. Так Ваня, умница такой, следы того мордатого на траве разобрал и мы снова – как учешем.
Ну вот что самое интересное, так это то, что я и ни разу не подумал о том, понял, что это ж я свой пост на базаре покинул и теперь там если что случится, ну? – так меня тот усатый мордатый за живое взял. Я нутром тогда почувствовал – важная птица какая-то... Ну какая?
Уже мы его сто раз теряли и снова находили, понял. Вот-вот! А он, гад, – и ни-ни. И не оглянется даже, идёт себе спокойненько, будто у себя дома, понял. Потом ещё раз потеряли его совсем, потом ещё раз вижу: за отдельным кустом блеснул его румянец и мелькнули те усы.
– Стоп, – говорю, – потому что куст стоит один посреди поляны, – Ванечка, спокойно, тут ему и капут.
Кустик этот так возле дерева стоит, что вокруг всё видно, как на ладони.
– Ага, – говорю, – это ты уже у нас и добегался.
Ставлю "поема" на боевой взвод, досылаю патрон, снимаю предохранитель – и вперёд! Доползаю до куста.
– Выходи, – говорю, – сука ты усатая такая. Потому что не знаю, говорю я ему, – что я тебе за это тут сделаю!
А он ни звука, понял.
Раздвигаю я левой рукой куст...
Нету.
И Ваня подползает, разводит руками.
Исчез, сука... Сгинул он, или что? Я тогда хотел Ивана послать на то дерево, что возле куста выросло, но Ваня говорит, что лезь сам.
– Я, – говорит, – не козёл по гладкому стволу, я не кошка, – говорит.
Действительно, дуб такой, что и не обхватишь и, что интересно, не зацепишься нигде. Ну, я уже тогда такой злой был, что хотел поверить, что тот усатый гад и на такое дерево вскарабкаться смог.
– Выпустили, – говорит Иван, – товарищ начальник.
Я туда, я сюда. Пусто. Что даже ветки осмотрел каждую, может, там где дупло есть, понял. Но никаких дупел там, на том дубе, обнаружить не пришлось. Мы уселись на траву. Во, что вытворяет, сука.
Сгинул.
Мы отдохнули и уже назад собрались, я, понял, о посте вспомнил. Это ж тебе не шутка – нет на базаре участкового и его активиста. А Иван достаёт нож, понял, и хочет ковырнуть сапог. Потому что у него там гвоздь задрался, его можно и понять – от таких скачек. Он ковыряет, а я себе сижу. И что сказать, от того тот нож у него из руки и выскользнул весь. И вонзился так прямо под самым кустом. Лезвием вниз, как его уронили, так и ткнулся... Но как?
Грохнуло, будто не в землю.
Я ж сижу – так будто ж подо мной зазвучало, понял, когда тот вонзился. Потому что нервы ж напряжены по самое никуда, чтобы не обратить внимания на такой факт. Что не в корень будто, а так, значительно крепче, понял, вонзилось то лезвие.
Но не буду забегать. Потому что мы тогда с Ваней переглянулись, понял. Он тогда тот нож со всего размаху – как загнал весь в землю! Грохнуло снова и крепко. Он тогда, понял, начинает там тем ножом ковырять. Сразу и открывается, понял, доска. Строганая, понял. Буковая вся. Доска-а!
Значит, недолго мы трудились, пока нам не показалась ляда. Такая, понял, как будто в погреб, только грубее. Вот такая. Я тогда как не удержусь, как схвачу нож сам, ковыр-ковыр, докопался до засовчика, – дёрг! – а оно так как по маслу, понял, легко так пошло, что хоть ребёнок бы поднял. Смотрим туда – а там ход. То есть заглядываем туда краешком глаза и что видим. Дощатая лестница такая, вся из бука, хорошо строганая. Но лезть туда я не полезу. Он, гад, выстрелит тебе в зад, а вылетит через рот. Это надо заранее понимать, такие дела. А Ивану говорю:
– Где это мы, интересно знать, Ваня, находимся хоть примерно?
Ваня, умница такой, говорит:
– Где-то в районе Синегоры.
– Ого, – говорю, – ага. А далеко отсюда река Спора?
– Нет, – говорит, – потому что она недалеко должна быть.
– Ну, тогда так, Ваня, мотнись бегом к реке и где бакенщик Зозуля живёт, знаешь?
– Как же не знать.
– Давай дуй тогда к нему и скажи, чтобы динамита шашку дал и запал к нему, понял?
– Понял, – говорит, – не даст.
– А как не даст, то ты меня слушай, что я тебе говорю: скажешь, что я сам прислал и если паскуда старый не даст динамита, то чтобы на базаре со своими рыбами больше не показывался ни разу, потому что посажу, – говорю, – если ты ему всё так скажешь, как я говорю, понял, то он не откажется. И пусть ещё фонарь даст, только поярче, только не мешкай.
Ваня тут же исчез, умница, а я сижу возле ляды и что-то оно мне не нравится – будто оттуда, из норы, будто холодом каким тянет. Я её прикрыл, а сам лёг, отполз подальше, потом ещё раз переполз, потом ещё раз спрятался.
Тут ещё надо понимать. Коромыслый, что до меня тут на пенсию пошёл, мне как-то был проболтался. Он ещё при тех порядках тут участковым служил в районе и живым тогда остался, понял. Это надо знать, что за человек Коромыслый. Что в те времена тут никакой участковый, понял, дольше трёх дней не держался... Ну, может, он с лесом снюхался, чёрт его знает, как он тогда живым оставался... Но мужик он – крепкий, только после третьей полной рассказал такую историю. Что Николай Синюх как-то нашёл землянку в земле. В этом самом лесу. Ну и не раз там, мать, ночевал. Пока не нашёл в той землянке под стеной лаз. Под лавкой вот так, только под стеной. Ну, может, не он тот лаз нашёл, а тот лаз – его, потому что обнаружил он там бидон... Ну, конечно, деньги, думает. Партизанское золото – говорили тут и про такое, когда вроде партизанка отступала, то вроде бы закопала в своих лесах свои сокровища.
Запечатан он со всех сторон смолой был. Синюх, значит, распечатал всю ту смолу, а там не деньги и не золото никакое, а бумажки всякие лежат. Он, понял, очень загоревал был, а потом так нехотя начал был читать, что, интересно, там они пишут.
И что – списки. Всех их, кто тут только не действовал в нашем районе, тогда из них – кто тогда по лесам жил или так или иначе с лесом был связан. Все по порядочку! Кто, что, какую занимает должность, понял. Синюх же всё это читает, и ему страшно, понял, становится, потому что он каждого, там записанного, узнаёт! Тот теперь у нас – замсельпо, тот – директор интерната, понял, тот – завклубом, тот – директор, например, лесопилки, тот – главврач, тот – директор хлебопекарни...
Ну, Николай Синюх, ясное дело, сильно испугался – это ж тебе не игрушки. Потому что такие-то дела. Тут бы ему со страха назад тот бидон засыпать и запечатать смолой, закопать ту землянку землёй и забыть про её место. Так нет же тебе – жадность браконьерская потихоньку взяла у него верх над страхом, не говоря уже о разуме. Вот он тот бидон и притаскал к участковому, а им тогда как раз и был Коромыслый. Так и так. Что делать, потому что сколько, например, за такой бидон должны мне заплатить, спрашивает. Тогда Коромыслый послушал и говорит ему так, что ты этот бидон иди и брось в реку или ещё лучше – иди сожги. И никому про него не рассказывай, понял. И пить брось. Чтобы под газом кому случайно не брякнуть – а то капут.
А тот своё и своё, что это ж деньги большие должно стоить.
А участковый Коромыслый ему и говорит, что ты не деньги, ты лучше на кладбище военное сходи посмотри, сколько там, понял, могилок свеженьких. И что это, думаешь, тебе не указ?
Но Николай Синюх ему своё и своё, что, мол, за этот бидон большие деньги полагаются, вот только не ясно, сколько, то не выбрасывать же его. Не может понять браконьер, понял, ну никак! Тогда ему Коромыслый говорит так:
– Если уж ты те деньги так сильно хочешь заработать, то запомни хорошенько, не показывай этого бидона ни в районе, ни в области и даже не в Киеве.