Акварель
Из одинокой на всё татарское село кофейни прекрасно было видно и море, и серые пески берега. В открытые окна и двери на длинную веранду с колонками так и рвалась ясная лазурь моря, продолженная в бесконечность голубым небом. Даже душный воздух летнего дня принимал мягкие синеватые тона, в которых таяли и размывались контуры далёких прибрежных гор.
С моря дул ветер. Солёная прохлада манила гостей, и они, заказав себе кофе, теснились к окнам или садились на веранде. Даже хозяин кофейни, кривоногий Мемет, зорко следя за нуждами гостей, кидал младшему брату: «Джепар… он каве… бир каве!» [7] А сам высовывался в двери, чтобы вдохнуть влажный холодок и на миг снять с выбритой головы круглую татарскую шапочку.
Пока красный от жары Джепар раздувал в камине жар и постукивал туркой, чтобы получился хороший каймак [8], Мемет вглядывался в море.
— Будет буря! — проговорил он, не оборачиваясь. — Ветер крепчает. Вон на лодке собирают паруса!
Татары повернули головы к морю.
На большом чёрном баркасе, который, казалось, шёл к берегу, и впрямь сворачивали паруса. Ветер надувал их, и они вырывались из рук, словно огромные белые птицы; чёрная лодка накренилась и легла боком на голубые волны.
— К нам идёт! — окликнул Джепар. — Я даже узнаю лодку — это грек привёз соль.
Мемет тоже узнал греческий баркас. Для него это было важно, ведь, помимо кофейни, он держал лавочку, тоже единственную во всём селе, и был резником. Значит, соль ему была нужна.
Когда баркас приблизился, Мемет оставил кофейню и направился к берегу. Гости поспешили допить свои чашки и двинулись за Меметом. Они пересекли крутую узкую улочку, обогнули мечеть и спустились каменистой тропой к морю. Синее море волновалось и кипело у берега пеной. Баркас подпрыгивал на месте, хлюпал, как рыба, и не мог пристать к песку. Седобородый грек и молодой работник-дангалак, стройный и длинноногий, выбивались из сил, налегая на вёсла, но не могли подтолкнуть лодку к берегу. Тогда грек бросил в море якорь, а дангалак стал быстро разуваться и закатывать жёлтые штаны выше колен. Татары переговаривались с берега с греком. Синяя волна кипела молоком у их ног, затем таяла и шипела на песке, убегая в море.
— Ты готов, Али? — крикнул грек дангалаку.
Вместо ответа Али перекинул голые ноги через борт лодки и прыгнул в воду. Ловким движением он подхватил у грека мешок с солью, закинул его на плечо и побежал к берегу. Его стройная фигура в узких жёлтых штанах и синей куртке, сильное лицо, загорелое морским ветром, и красный платок на голове прекрасно выделялись на фоне лазурного моря. Али сбросил ношу на песок и снова прыгнул в море, окуная мокрые розовые икры в лёгкую белую пену, словно взбитый белок, а затем омывая их в чистой голубой волне. Он подбегал к греку и должен был ловить момент, когда лодка опускалась на уровень его плеч, чтобы удобно принять тяжёлый мешок. Баркас бился на волне и рвался с якоря, как пёс с цепи, а Али всё бегал от лодки к берегу и обратно. Волна догоняла его и кидала под ноги клубки белой пены.
Порой Али пропускал удобный момент, и тогда хватался за борт баркаса, поднимался вместе с ним вверх, точно краб, прилепившийся к борту корабля.
Татары сходились на берег. Даже в селе, на плоских крышах домов, несмотря на жару, появлялись татарки и выглядывали оттуда, словно пучки цветов на грядках.
Море постепенно теряло покой. Чайки поднимались с одиноких прибрежных скал, ложились грудями на волны и тоскливо кричали над морем. Вода темнела, менялась. Мелкие волны сливались вместе, словно глыбы зеленоватого стекла, незаметно подбирались к берегу, падали на песок и разбивались в белую пену. Под лодкой клокотало, кипело, бурлило, а она подпрыгивала и прыгала, словно неслась куда-то на белогривых чудовищах. Грек часто оглядывался и с тревогой смотрел на море. Али быстрее бегал от баркаса к берегу, весь забрызганный пеной. Вода у берега начинала мутнеть и желтеть; вместе с песком волна выбрасывала со дна на берег камни и, убегая назад, волокла их по дну с таким грохотом, будто там что-то огромное скрежетало зубами и рычало. Прибой через полчаса уже перескакивал через камни, заливал прибрежную дорогу и подбирался к мешкам с солью. Татары должны были отступить назад, чтобы не намочить обувь.
— Мемет! Нурла! Помогите, люди, а то соль намочит! Али! Иди же сюда! — хрипел грек.
Татары засуетились, и пока грек плясал с лодкой на волнах, с тревогой поглядывая на море, соль оказалась в безопасном месте.
Тем временем море наступало. Монотонный ритмичный шум волн перешёл в бухание. Сначала глухое, как тяжёлое дыхание, а затем сильное и короткое, словно дальний пушечный выстрел. На небе серым паутиньем тянулись облака. Разбушевавшееся море, уже грязное и тёмное, налетало на берег и покрывало скалы, по которым затем стекали потоки мутной пенистой воды.
— Ге-ге! Будет буря! — кричал Мемет греку. — Тащи лодку на берег!
— А? Что ты говоришь? — хрипел грек, стараясь перекричать шум прибоя.
— Лодку на берег! — крикнул во всю силу Нурла.
Грек с тревогой закрутился и среди брызг и рёва волн стал распутывать цепь, вязать верёвку. Али бросился к цепи. Татары снимали обувь, закатывали штаны и становились помогать. Наконец грек поднял якорь, и чёрный баркас, подхваченный грязной волной, которая с ног до головы облила татар, двинулся к берегу. Группа согнувшихся мокрых татар шумно вытаскивала из моря, среди клокочущей пены, чёрный баркас, словно какую-то морскую тварь или огромного дельфина.
Наконец баркас лёг на песок. Его привязали к свае. Татары обтрусились и взвесили с греком соль. Али помогал, хотя иногда, когда хозяин заговаривался с покупателями, он украдкой смотрел на незнакомое село. Солнце уже стояло над горами. По голому серому выступу скалы лепились татарские домики, сложенные из дикого камня, с плоскими земляными крышами, один над другим, как карточные домики. Без заборов, без ворот, без улиц. Кривые тропки вились по каменистому склону, исчезали на крышах и появлялись где-то ниже прямо у каменных ступеней. Чёрно и голо. Только на одной крыше каким-то чудом росла тонкая шелковица, а снизу казалось, что она раскидывает тёмную крону прямо на голубом небе.
Зато за селом, в далёкой перспективе, открывался чарующий мир. В глубоких долинах, зелёных от виноградников и полных сизой дымки, теснились каменные громады, розовые от вечернего солнца или синеющие густым лесом. Круглые лысые горы, словно гигантские шатры, отбрасывали от себя чёрную тень, а дальние вершины, сизо-голубые, казались зубцами застывших облаков. Солнце то и дело посылало из-за облаков в дымку на дно долины косые нити золотого света — и они пересекали розовые скалы, синие леса, чёрные тяжёлые шатры и зажигали огоньки на острых вершинах.
На этом сказочном фоне татарское село выглядело грудой дикого камня, и лишь цепочка стройных девушек, возвращавшихся от чишме [9] с высокими кувшинами на плечах, оживляла каменную пустыню.
У края села, в глубокой долине, среди грецких орехов бежал ручей. Морской прибой остановил его воду, и она разлилась среди деревьев, отражая в себе их зелень, яркие халаты татарок и голые детские тела.
— Али! — крикнул грек. — Помоги высыпать соль!
За ревом моря Али едва расслышал.
Над берегом висел солёный туман от мелких брызг. Мутное море бесновалось. Уже не волны, а буруны поднимались на воде, высокие, грозные, с белыми гребнями, от которых клочья пены с треском отрывались и взлетали ввысь. Буруны шли непрерывно, подхватывали обратные волны, перескакивали через них и заливали берег, выбрасывая на него мелкий серый песок. Всюду было мокро, лужи оставались в береговых впадинах.
Вдруг татары услышали треск, и одновременно вода хлынула им в обувь. Сильная волна подхватила лодку и бросила её на сваю. Грек подбежал к баркасу и ахнул: в лодке оказалась дыра.
Он кричал от горя, ругался, плакал, но рев моря заглушал и его голос, и шум всей людности маленького забытого села. Пришлось снова вытащить лодку и привязать её. Грек был так огорчён, что, хотя ночь уже опустилась и Мемет звал его в кофейню, он не пошёл в село и остался на берегу. Словно призраки, бродили они с Али среди водяной пыли, сердитого бухания и сильного морского запаха, проникавшего до костей. Луна уже давно поднялась и перескакивала с облака на облако; при её свете береговая полоса белела от пены, словно покрытая первым мягким снегом. Наконец Али, соблазнённый огнями в селе, уговорил грека зайти в кофейню.
Грек развозил соль по прибрежным крымским сёлам раз в году и обычно продавал в долг. На следующий день, чтобы не терять времени, он велел Али чинить лодку, а сам отправился горной тропой собирать по сёлам долги: береговая дорога была затоплена, и со стороны село оказалось отрезанным от мира.
Уже с полудня волна начала спадать, и Али взялся за работу. Ветер трепал красный платок на его голове, а он возился возле лодки и напевал однообразную, словно морской прибой, песню. В положенные часы, как добрый мусульманин, он расстилал на песке платок и вставал на колени в молитвенном спокойствии. Вечерами он разводил над морем огонь, варил себе плов из подмоченного риса, что остался на баркасе, и даже собирался ночевать у лодки, но Мемет позвал его в кофейню. Там лишь раз в год, когда приезжали покупатели винограда, было трудно найти место, а теперь — просторно и свободно.
В кофейне было уютно. Джепар дремал у печи, увешанной блестящей посудой, а в печи дремал и тлел огонь. Когда Мемет будил брата окликом: «Каве!» — Джепар вздрагивал, вскакивал и брался за мех, чтобы разжечь огонь. Пламя в печи скалило зубы, брызгало искрами и поблёскивало на медной посуде, а по комнате расходился аромат свежесваренного кофе. Под потолком гудели мухи. За столами, на широких, обитых китайкой скамьях сидели татары; в одном углу играли в кости, в другом — в карты, и всюду стояли маленькие чашечки с чёрным кофе. Кофейня была сердцем села, где сходились все интересы жителей, всё то, чем жили люди на камне. Там собирались самые уважаемые гости. Старый суровый мулла Асан, в чалме и длинном халате, который мешком висел на его костлявом, загрубевшем теле. Он был мрачный и упрямый, как осёл, и за это все его уважали. Здесь был и Нурла-эфенди, богач, потому что имел рыжую корову, плетёную телегу и пару буйволов, а также зажиточный «юзбаш» (сотник), владелец единственной на всё село лошади.