Начался процесс. Сколько мы на него потратили — один бог знает. Я сам только адвокату и на гербовые марки насчитал больше семисот ринских. Община тянулась из последних сил, хоть и тяжело это ей давалось.
Потому что лес и пастбище остались в руках пана, и нам пришлось продать больше половины скота почти за бесценок — кормить было нечем. Остальной скот бродил — и до сих пор бродит — то по гусятнику, то по перелогам, то по огородам. Сады из-за этого погибли, пасеки исчезли, а скотина ходит — одна шкура да кости.
Семь лет длился наш процесс — как будто кто-то из громады семь лет жил без кожи. Мы совсем на нет сошли за это время, но пана не тронули — взялись за дело всерьёз. А он себе живёт. В каких судах мы только не побывали! И в поветовых, и в губернских, и в министерстве, и бог знает где. В одном проигрываем — подаём апелляцию, в другом выигрываем — пан подаёт, а конца всё нет и нет. Но наконец — господи, слава тебе! — дождались! Пришёл судебный пристав, принёс нам постановление из высшего министерства. Так и так, чтобы урегулировать спор между общиной и паном, создаётся губернская комиссия, которая должна выехать на место, осмотреть всё на месте, изучить документы, выслушать свидетелей и вынести окончательное решение. Обе стороны обязаны явиться в назначенный день на спорное место со всеми доказательствами. Решение этой комиссии будет окончательным, без права на апелляцию. «Ну, слава богу, — подумали мы. — Теперь, наверно, правда будет на нашей стороне, раз комиссия приедет прямо на место. Тут каждый сможет высказаться, каждого выслушают, а в таком случае должны же признать, что правда на нашей стороне».
Пан, получив такой же приказ, как-то побледнел, повесил нос, но потом, видно, что-то надумал, сел в бричку и поехал во Львов. Куда он ездил — не знаем, но двое наших людей, что тогда были во Львове, потом рассказывали, что видели его, как он гулял по городу с нашим адвокатом. Разумеется, рассказали это уже после того, как всё случилось. Достаточно сказать, что через два или три дня пан вернулся из Львова уже как-то повеселевший, даже радостный. Мы удивились, но ничего не понимали.
Навестили мы и своего адвоката. Тот был очень доволен. «Выиграем дело, — говорит. — Я сам буду с вами на месте, перед комиссией. Но за день до того приходите ко мне: войт, уполномоченные, свидетели, привозите все бумаги — надо пересмотреть и посоветоваться. Знаете, как перед битвой в войне готовятся — так и нам нужно. Приедьте пораньше, я каждому скажу, что и как говорить, потому что дело запутанное. А в полдень сядем в повозку и поедем в село, чтобы с утра быть на месте».
Послушались мы его совета, ещё и спасибо сказали. Собрались: войт, два уполномоченных и три старейших хозяина в селе в качестве свидетелей, взяли все старые бумаги — у кого что было — и поехали в полночь во Львов, за день до приезда комиссии. Пришли рано утром к адвокату — его нет, куда-то вышел, но обещали, что скоро вернётся. Ждём, ждём — нет адвоката. Уже десять, одиннадцать, двенадцать — всё нет. Проголодались, пошли к повозке перекусить. Возвращаемся — ещё нет. Что за несчастье? Уже первый, второй, третий час — пора бы и ехать, чтобы вечером доехать, а его нет. Наконец, около четвёртой — приходит.
— Ах, прошу прощения, — говорит, — прошу сильно прощения, господа газды, но не моя вина, что я так опоздал: был в суде, защита затянулась до сих пор. Но ничего страшного, всё ещё успеем. Прошу в мой кабинет!
— Может, поедем сразу в село? — говорю я. — Там бы пан и посмотрел бумаги, и объяснил, что говорить.
— Э, не к спеху, — говорит, — успеем. А бумаги — их недолго просмотреть.
Пошли мы с ним в кабинет и сели. Принесли кучу бумаг. Он начал читать — медленно, внимательно, иногда что-то у нас спрашивает, мы отвечаем, он снова читает... Уже полчаса, час, второй прошёл — а он всё читает. Мы, как на иголках, потеем, а он всё допрашивает нас, как на протоколе, читает, бормочет... Да это просто пытка! Мы ему по нескольку раз намекали, что пора ехать, а он всё: «Скоро, скоро!» — и дальше читает. В шесть часов, наконец, дочитал. «Ну, — думаем, — слава тебе, Господи, конец чтению — поедем!» Как бы не так! Теперь он начал объяснять нам весь процесс с самого начала, подробно, в деталях, будто мы вообще ничего не знаем. Говорит, говорит, а мы уж готовы из кожи вылезти — так бы и плюнул в него и ушёл. Но куда там! Дальше стал учить, как говорить перед комиссией — и действительно, учил толково! Всё стало ясно, каждый понял, что говорить, — аж приятно. Жаль только, что когда обучение закончилось — уже девятый час. Совсем стемнело. Тут он, будто только заметил, ещё и громыхать начало.
— Ого, уже вечер? — сказал он, оборачиваясь.
— Вечер, — ответили мы, будто приговорённые.
— Что ж теперь делать? Как ехать?
— Откуда я знаю, — говорю. — Сейчас ехать трудно, дорога плохая, да и далеко, через леса…
— И мы не знаем, что делать, — сказали наши.
— А во сколько комиссия приедет завтра?
— В десять утра.
— В десять? Ерунда! Переночуйте тут, а завтра пораньше встанем и как рванём — пыль столбом! В восемь уже будем там. Вон там, возле моего дома — шинок, хозяин надёжный, переночуйте там. Только смотрите — не опоздайте. Я вас ждать буду.
Что делать? Хоть и нехотя, пошли. Хозяин шинка уже, кажется, нас ожидал.
— Вы от пана адвоката? — спрашивает.
— Ага.
— Ну, ну, заходите, найду вам место. Спокойной ночи! Может, чего-то ещё хотите?
— Налей по порции водки, спать будет лучше.
Выпили мы, легли во имя Божие и уснули, как убитые. Сколько спали — не знаем. Просыпаюсь — день белый. Срываюсь, к окну — солнце высоко! Смотрю — все наши спят, как убитые. Господи, что это? Сон или явь? Крикнул я изо всей силы — нет, не сон! Все проснулись, к окну — а солнце уж за полдень! Неужели мы так долго спали? Беда страшная! Суетимся, как ошпаренные, а в голове шум, кости ломит! Зовём жида: — Сколько за ночлег? — Немного, всего шесть ринских. — Что? Как? Откуда? — А он, жулика, видя, как мы спешим, встал в дверях и улыбается, бороду поглаживает: — У меня все гости так платят!
Некоторые из наших начали торговаться — да где там! Пришлось отдать, сколько хотел, и вперёд — к адвокату. Прибегаем — дома нет. Утром ждал-ждал, потом сам поехал, велел передать, чтобы мы спешили за ним. — А бумаги? — Бумаги оставил. Вот, держите! — Вот тебе и всё! Уехал, а бумаги не взял. Господи милосердный, что тогда с нами делалось — страшно и представить! «Всё, — думаем, — уже без нас дело решили, громада проиграла. Что люди скажут? Какая нужда нас ждёт дальше?» Мы будто заранее всё это увидели, да и несложно было догадаться, что ждёт впереди!
Погнали мы домой — сразу не в село, а на пастбище. Никого. В лес — никого. А тут уж и вечер близко. В двор — там песни, смех, пир, музыка — пан угощает комиссию. Смотрим — и наш адвокат в комнате, красный, весёлый, разговорчивый. Сколько проклятий на него в ту минуту обрушилось — столько он вина в жизни не выпил! Мы словно окаменели, ничего не говорим, ни о чём не спрашиваем — зачем? Сами понимаем — всё пропало. Как столбы, стоим на крыльце, не знаем, зачем и кого ждём. Паны увидели нас, подняли хохот в комнате, но никто к нам не выходит. Панские слуги проходят мимо — смеются, насмехаются, толкают нас, но ни слова. Панские псы подходят, обнюхивают, некоторые рычат, некоторые отходят тихо. А мы — ничего, стоим, как неживые. Уже стемнело, в окнах зажёгся свет, паны и дамы затянули какие-то песни, на улице начал накрапывать дождь, а мы всё стоим на крыльце, с глазами, приклеенными к сияющим окнам, с дрожью в теле и отчаянием в душе.
Наконец, поздно ночью, открылись двери, и начали по одному выходить паны к бричкам. Первые — члены комиссии. Проходя мимо, самый толстый из них остановился, грозно на нас взглянул и сказал:
— А вы кто такие?
— Местные.
— Чего вам надо?
— Что с нашим делом?
— С вашим делом? Так вы только сейчас пришли это выяснять? Пьяницы чёртовы! Вам лес нужен? Пастбище? А не пойдёт ли вам попрошайничать? Идите домой и забудьте об этом! Прошли времена, когда вам жилось вольготно! Пропали, Иван, денежки!
Вся комиссия рассмеялась, села в брички и уехала. За ними вышел наш адвокат, крадучись, как вор, смущённый, будто пьяный.
— А, вы тут, вы тут? — лепетал он. — Ждал вас, ей-богу ждал! Почему не пришли?
— А много вам пан заплатил, чтобы вы нас в городе задержали, пока тут комиссия всё решит в его пользу?
— Что? Как? Оскорбление чести!.. — лепетал он, запрыгнул в бричку и умчался прочь.
— Чтоб ты себе шею свернул! — сказали мы ему вслед. Да напрасно — не свернул, пёс!
И вдруг появился наш пан, будто из-под земли. Стоял, покачиваясь, в открытых дверях.
— Га-га-га, — говорил он пьяным смехом, — панове громада, обыватели, буржуа, полномочные, как делишки? Как там процесець идёт? Ничего, ничего! А вот теперь вы у меня попляшете! Я вам покажу, как плясать под мою дудку! Я вас научу, как жить!
И сдержал слово! Придавил всех так, что и вздохнуть нельзя. Правда, громада не сразу сдалась. Подали апелляцию — её отклонили. Тогда мы решили отстаивать своё силой — и этим только себе навредили…