Intermezzo Страница 3

Твоё печальное «ку-ку» стекало, как слёзы по плакучей берёзе, и смывало мою усталость.

* * *

Мы всё-таки встретились в поле — и молча стояли минуту — я и человек. Это был обычный мужик. Не знаю, каким я ему показался, но сквозь него я вдруг увидел кучу чёрных соломенных крыш, затёртых полями, девушек в облаке пыли, что возвращаются с чужой работы, грязных, некрасивых, с обвисшей грудью, костлявыми спинами… бледных женщин в чёрных, порванных передниках, что склонились, как тени, над коноплями… покрытых паршой детей вперемешку с голодными псами… Всё, на что смотрел — и будто не видел. Он был для меня как дирижёрская палочка, что вдруг вызывает из мёртвой тишины целую бурю звуков.

Я не убегал; наоборот, мы даже завели разговор, словно старые знакомые.

Он говорил о вещах, полных ужаса для меня, так просто и спокойно, как жаворонок бросал на поле свою песню, а я стоял и слушал — и что-то дрожало во мне.

Ага, человеческое горе, ты всё же ловишь меня? И я не убегаю! Уже натянулись ослабленные струны, уже чужое горе может играть на них!

Говори, говори…

О чём говорить? В этом зелёном море у него — лишь капля. Тому, к кому пришла горячка и задушила детей, тому ещё легче. А у него — пятеро ртов, как ветряков, — надо что-то кинуть на жернова.

«Пятеро голодных детей почему-то горячка не забрала».

Говори, говори…

Люди хотели голыми руками землю взять — теперь и имеют: кто ест сырую, кто копает её в Сибири… Ему ещё ничего: год вшивился в тюрьме, а теперь раз в неделю становый бьёт ему морду…

«Раз в неделю бьют человека по лицу».

Говори, говори!..

Как только воскресенье — люди в церковь, а он — «на явку» к становому. Но всё-таки меньше обида, чем от своих. Боишься слово сказать. Был тебе другом и единомышленником, а теперь, может, тайком продаёт. Оторвёшь слово, как кусок сердца, а он — собакам его.

«Ближайший человек готов тебя продать».

Говори, говори!..

Ходишь среди людей, как среди волков. Всё — на стороже. Везде настороженные уши, везде протянутые руки. Бедный у нищего тянет рубаху с забора, сосед у соседа, отец у сына.

«Среди людей — как среди волков».

Говори, говори…

Людей жрут парша, нужда, водка, а они в темноте поедают друг друга. Как ещё светит нам солнце и не гаснет? Как мы можем жить?

Говори, говори. Разожги гневом небесный купол. Покрой его тучами своего горя, чтобы были молния и гром. Освежи небо и землю. Погаси солнце и зажги другое на небе. Говори, говори…

* * *

Город снова протянул за мной свою железную руку к зелёным полям. Покорно я дал себя забрать, и пока железо дрожало и гремело, я ещё раз, в последний раз, впитывал в себя покой равнины, синюю дрему далёких просторов. Прощайте, поля. Качайте себе шум свой на позолоченных солнцем хребтах. Может, кто-то ещё услышит его так, как я. И ты, кукушка, с вершины берёзы. Ты тоже настраивала струны моей души. Они ослабли, изорванные грубыми пальцами, а теперь снова натягиваются. Слышите? Вот они даже зазвенели… Прощайте. Я иду среди людей. Душа готова, струны туги, настроены — она уже играет…

Сентябрь 1908 г.