– Пила чай? Нет? всё меня ждала? Вот я, действительно, хорош! Видишь ли, там у Олеси время как-то само прошло. Я пришёл, она пела, я не захотел её перебивать, потом втянулся в разговор. Ну, а это уже надолго. Потом Олеся снова пела, – знаешь, ту: "Gdyby ja była". "Gdyby ja była gwiazdeczką na niebie"… – завёл Павел, но тут же сам себя прервал: – Здорово она поёт эту песню! Жаль, что ты не пошла со мной.
– А зачем бы я пошла? Ты же говорил, что только на минутку забежишь, – сказала Настя и улыбнулась, мягко глядя на брата; она хорошо знала, чем обычно заканчивалось это "на минутку к Олесе".
Настя приготовила чай на Павловом столе, отодвинув книги и тетради; начали пить – Павел за песнями и разговорами в гостях так и не выпил чаю. Настя расспрашивала, устроится ли завтрашняя прогулка, о чём говорили у Олеси, кто был у неё в гостях и т. п. Павел оживлённо рассказывал, вспоминал разные остроты, напевал разные песни и то и дело поминал Олесю – какой у неё голос, как интересно она говорит, как красиво поёт.
Настя смотрела на него ласковыми глазами и думала: "Вот оно счастье! Так и играет, словно вольная волна!" Ей казалось, что, может быть, скоро эта волна разлучит их с братом – унесёт его к милой жене в тихую пристань, а её, Настю, оставит здесь, на одиноком берегу, ещё более грустную и одинокую… Но ей стало стыдно за свою мысль. "Неужели мне жаль его счастья?" – подумала она и начала расспрашивать, прочитала ли Олеся уже те книги, что взяла у неё, пойдёт ли она вместе с ними в театр и скоро ли приедет итальянская труппа на гастроли. Но разговор почему-то шёл вяло; это даже Павел в конце концов заметил:
– Что с тобой, Настюся? Ты какая-то грустная, глаза такие усталые. Ты больна или у тебя горе какое? Я уже не первый день замечаю. Что с тобой?
Настя посмотрела на него, его глаза были такие искренние, будто заглядывали в душу. Она опустила взгляд и тихо сказала:
– Нет, со мной ничего. А что устала – правда, сегодня много прошла, да и в школе долго задержали.
Ей стало немного неловко за свой не совсем правдивый ответ, но что же она могла сказать? Павел был такой весёлый, счастливый…
Чай был выпит, Настя всё убрала, а Павел сел что-то писать на разрозненных клочках бумаги.
– Я тебе не помешаю, Павлуша, если буду играть? – спросила Настя.
– Нет! Ты знаешь, что мне это никогда не мешает, даже наоборот – работа как-то лучше идёт под музыку.
Настя села за фортепиано. Какое-то время было тихо, только скрипело перо Павла. Настя взяла громкий аккорд, потом отчётливо прозвучала первая фраза "Ich grolle nicht" и вдруг оборвалась. Нежная, тихая, кристально чистая мелодия зазвучала будто издалека, как светлый воспоминание из глубины души. Иногда эта мягкая мелодия становилась похожей на приглушённый стон, но потом лилась дальше, как прозрачный ручей, то напевая, то растворяясь, как сон. Пробуждались снова милые, давно забытые мечты, но вдруг они превращались в жалобный плач. Тихо и грустно звуки тосковали, рыдали навзрыд, но глухие аккорды заглушали печальный стон и сами собой стихали, умолкали… И тогда взвилась пламенная, громкая мелодия, гордая и буйная, полная боли и отчаяния, что задела все струны.
Бушевала буря, сквозь которую иногда прорывалась первая мелодия воспоминания, но она была печальна и прерывиста, и вскоре совсем утонула в волнах гордого отчаяния. Всё потонуло в них – светлые мечты, жалобные рыдания, смелые порывы и трепетные слёзы. Волны гудели всё сильнее, всё неспокойнее и тревожнее, оглушая сами себя. Всё быстрее и быстрее катились волны, заливали всё, разливались шире и постепенно успокаивались. Они шумели всё тише и тише, и из их гула рождалась песня, безнадёжная и мрачная, как туманная ночь на море. Едва слышно, как дыхание, прозвучала она и смолкла… Вдруг раздался громкий стон, словно крик сердца, и на низкой ноте оборвался.
Наступила тишина.
Руки Насти опустились, голова склонилась на грудь. Девушка была бледна и молчалива.
Павел обернулся, затем встал, подошёл к сестре и наклонился к её лицу.
– Что с тобой, Настюся? Тебе плохо?
Она не ответила, только порывисто обняла брата, прижалась к его груди и громко зарыдала, не сдерживаясь.
Брат больше не расспрашивал, молча целовал и ласкал её, как ласкают малое дитя.
Из её рыданий он понял, что любая утешительная речь здесь была бы напрасной.