А спешит, садится сразу к ткацкому станку. Не потому ли, что Кролевцом поползли слухи, будто новая коммунистическая власть хочет уничтожить ткацкие станки и запретить ткачество?
Медленно под пальчиками девочки возникал рушник. Как удивительный ещё один язык – говорит к Николке узорами лучше, чем словами.
Когда Валюня шла уже домой, мальчишка любовался теми орнаментами, которые почему-то очень похожи на узоры и других народов, живших в Кролевце и гордившихся своими узорами на всех базарах – универсальный язык, только с другими надписями – словами.
Вот просыпается Николушка от тарахтения ткацкого станка, смотрит, как удачно у Вали вплетаются в основу знаки орнаментов. Как они медленно возникают, что сперва и не угадаешь, куда оно вплетается и откуда возникает.
Николка, опираясь на костыли, садится ближе к девочке и начинает помогать.
– О, ты гляди, уже и встал, уже и на поправку пошёл, – спрятал в усы улыбку отец.
– Может, из него хоть ткач выйдет. Ба, как он стал интересоваться ткачеством, – радуется тихонько мать.
Каким ткачеством?
К Валюше тайком светятся его глазёнки; да и она временами взглянет на него и тут же опустит глаза к ниткам.
И вот однажды она пришла, аж сияя, принесла немалый свёрток. Даёт Николке, он разворачивает – а там книги. А надо сказать, что во время недавней войны книги совсем обесценились, потому что людям было не до чтения.
Особенно до иностранного – его на базаре хватало, ведь новая большевистская власть разорила вокруг все имения, так что немало книг, которые почему-то не сгорели в водовороте так называемой гражданской войны, попали на сельские прилавки.
Молча подала книги Николке.
Тот развернул и просиял – это был толстый и непонятный "Фауст" Гёте. А ещё с красивыми картинками – "Госпожа Бовари" Флобера.
– Па-ні Бро-ва-рі, – по слогам прочитал отец.
– Не Бровари, а Бовари, – поправил его, глянув на обложку, сын.
В комнате воцарилась, неловко, тишина.
– Ой, – всплеснула руками Васса. – Где ты такое чудо взяла?
– Выменяла, – потупила глазки девочка.
– На что? – удивилась мама.
И вправду, что у малой было такого, чтобы выменять на такую важную вещь?
– Рушник отдала, – покраснела та.
– Как? – изумилась Васса. – А дома не выругают?
– Я им новый вытку, лучше, – кивнула на ткацкий станок, где гордился близкий к завершению рушник.
Отец Алексей не удержал улыбку:
– Ну вот, новость пришла. Где такое было, чтобы девка парню рушники ткала?
– Ткала, это ещё не значит, что сватала, – заступилась мать.
Валюня от такой поддержки стала смелее:
– Я тебе ещё их добуду, – тихо сказала она.
"Рушников? Ещё раз сватать будешь?" – подумал Николка и покраснел.
– Нет, книги принесу, они там недорого. Если на ткачество менять, – будто услышав его мысли, оправдалась она.
Дядька, нежно касаясь дорогой заграничной книги, шептал:
– Это ж сколько надо рушников выткать, чтобы на все нужные книги выменять? Эх, всё может сделать наш человек, даже ковёр. А вот книгу сделать – такого в нашем роду ещё не было. Что ж, дочка, будем работать да на грамоту менять.
Оленка снова потупила глазки:
– Ничего, пока руки есть, будем ткать.
Сказала и убежала.
Как же Николка снова и снова ждал, когда застучит станок под её тоненькими ручками, создавая неведомые узоры-письмена...
История человека в истории человечества
Николай Алексеевич Лукаш (1919–1988 гг.) – лучший украинский переводчик.
А ещё – педагог, языковед, литературовед, лексикограф; составил шесть словарей, некоторые уже ныне изданы.
Один из крупнейших знатоков нашего родного языка.
Блестящий знаток и других языков, полиглот, он свободно владел более чем двадцатью (!) языками, с которых и переводил ценнейшие шедевры. Потому что считал: в условиях имперской цензуры публиковать собственные правдивые художественные произведения не выпадает. Вот и решил обогащать родной язык с помощью перевода зарубежной классики.
Его перевод "Декамерона" Боккаччо в 1964 году неслыханно пополнил украинскую литературу утраченными, казалось бы, навсегда словами; он вообще изменил язык, заставив всех наших писателей писать иначе.
За это и подвергся гонениям со стороны тогдашней власти, был исключён из Союза писателей, его переводы запретили печатать.
В целом в его наследии переводы более трёх с половиной тысяч произведений.