Только цыганка, низко кланяясь жандарму, сказала: — Хорошо, паночку, хорошо! — Жандарм ещё раз оглядел пещеру, сплюнул с отвращением и вышел.
— Проклятые бродяги! — ворчал он, с трудом спускаясь со скалы. — Вот куда они запрятались! Но всё же я их нашёл. Ну, гляди, хоть теперь какой-нибудь "бельобунг" будет!
II
Войт Ластовецкий был, как всякий бойко, неграмотный, перед властью покорный и угодливый, а перед подвластными — упрямый той безоглядной упёртостью, что отличает человека с узким умом. Жандармы редко заглядывали в то село, и потому каждое появление жандарма вызывало в нём настоящий переполох. Люди эти, выросшие в горах и лесах, считали войтовскую должность тяжёлой ношей главным образом потому, что войт в любом случае обязан был являться перед разными "панами", наезжавшими в село, отвечать на их вопросы, исполнять их приказы. Кого однажды в общине силой "посадили на войта", тот обычно оставался на этой должности несколько или даже десяток лет, пока мог ходить, потому что никто другой не решался без крайней нужды взять на себя эту страшную честь.
Наш войт был недавно избран, так что ещё не вполне освоился с панами. Он немало испугался, когда жандарм поздним вечером вошёл в его хату. Но ещё больше он перепугался, когда прибывший "пан" рассказал ему о цыганах. Правда, войт знал, что цыгане сидят в скале; значит, испугался он не самих цыган. Испугался того, что жандарм таки и там "выследил" их и что теперь, наверняка, и его вместе с цыганами потащат в Подбуж.
— Ну, а вы знаете об этих цыганах? — спросил жандарм у войта.
— Да вроде знаю.
— Что же они, крадут?
— Да, мабуть, не без того, чтобы и не крали. Где ж цыган без этого выдержит! Только старый изредка что-то кует, будто бы работает. Но такая-то его цыганская работа!..
— Я так и знал, — проворчал жандарм. — Ну, войт, на вас лежит ответственность за них.
— На мне! — вскрикнул перепуганный войт. — Если они что украдут, то я за это должен отвечать?
— А так. Вы отвечаете за всё, что произойдёт в границах вашего села. У вас должен быть порядок. Такую цыганскую голытьбу нельзя пускать на самотёк.
— Ну, а что же я с ними должен сделать? Взять их на воловод, что ли?
— Где только встретите в селе — сразу арестовывать и отдавать жандармам в руки.
— Э, паночку, когда же вельможные жандармы к нам так редко заходят. А тут если я одного арестую, то другие возьмут да и подожгут меня.
— Подожгут! — крикнул жандарм. — Так они такие?
Погодите, наведём мы с ними порядок. Войт, этих цыган мне приглядите, пока я не вернусь с обхода! Я их заберу с собой в Подбуж.
— А когда пан вернётесь?
— Завтра, самое позднее послезавтра.
— Хорошо, скажу их приглядеть, — ответил войт, низко кланяясь жандарму.
Поев молока и будза (свежего овечьего сыра), жандарм улёгся на лавке, укрылся плащом и заснул. А тем временем войт не спал, хоть и лежал на постели.
"Не иначе как какая-то беда привела этого жандарма, — думал он, — что выследил цыган в таком укрытии, где их доселе никакая власть не замечала? И что теперь с ними делать? Если захочу их арестовать и доставить в село, то что толку, что их жандарм заберёт в Подбуж? Посидят в аресте пару дней, а потом выйдут на волю и наверняка попадут в Ластовки. Нетрудно, чтобы меня не обокрали или не подожгли. Что цыганину? Жандарм далеко, а цыган шляется множество: достаточно одну компанию задеть, так всех будешь иметь врагами. Ох, свет мой горький! Тьфу на твою голову! А может, вот что я сделаю! Ага, ага, так будет лучше всего! Если цыгане убегут, то что мне жандарм сделает? Ведь могут убежать ещё этой ночью, прежде чем я успел узнать от жандарма, что их нужно арестовать. Так будет лучше, точно лучше!.."
И с этой мыслью войт заснул где-то около полуночи.
А жандарм тем временем, хоть и спал на твёрдой лавке, видел сны о куда более приятных вещах — о "бельобунге", денежной награде и переводе в лучшие края, на Подолье, к русской границе, где можно было легко "сделать" толстую контрабанду: и заслужиться, и нажиться. Этот сон прибавил ему ещё больше охоты и уверенности. На следующий день рано утром он встал, собрался и, ещё раз строго наказав войту присматривать за цыганами, поспешно пошёл дальше, чтобы ещё сегодня дойти до цели своего обхода, а завтра вернуться в Ластовки.
Сразу после его ухода войт намотал на ноги тройные онучи, обулся в кожаные постолы, накинул на себя кожух, шапку-кучму на голову, через плечо перекинул барсучью суму с "цесарским орлом", а в суму положил пару овсяных лепёшек и кусок овечьего сыра. Так подготовившись, никому ничего не говоря, отправился к скале.
— Добрый день вам, Пайкуш! — сказал он, входя в пещеру.
— Доброго вам здоровья, пан начальник, — ответил старый цыган.
— А что у вас тут нового слышно? — спросил войт, по-бойковски не приступая сразу к делу.
— Плохо слышно, пан начальник. Был тут у нас вчера "кокорудза", хотел нас вести в село.
— В село? Э, он вас, дорогие, хотел вести в Подбуж, в тюрьму.
— За что?
— А я знаю за что? Должно быть, в других сёлах ему что-то очень наговорили на вас. Ведь недаром он за вами так охотился, что даже здесь вынюхал.
— Ой, ой, ой, боженьки наши, боженьки, — гуртом завыли цыгане, — что же нам теперь делать?
— Что же я вам, беднятам, посоветую? — сказал войт. — Он мне сказал присматривать за вами, пока сам не вернётся, и тогда отдать вас ему в руки.
— И вы хотите нас теперь арестовать? — сказал медленно, но с скрытой в голосе угрозой старый цыган.
— Бог с вами, Пайкуш! — сказал войт. — Что ж, я вас отныне не знаю, что ли? Я сказал сразу тому жандарму, что цыган — это ветер в поле: вот он есть, вот его нет. Кто его на привязь возьмёт? Вот знаете что — вот вам немного хлеба и сыра, берите это от меня и идите себе, куда хотите, чтобы я о вас ничего не слышал. Не хочу вам делать беды, но и сам не хочу из-за вас в беду попасть. Понимаете?
— Понимаем, пан начальник, понимаем! Да святой бог вам заплатит! — сказал цыган, кланяясь, а за ним начала кланяться вся его семья. Положив на каменном полу лепёшки и сыр, войт быстрым шагом отправился обратно в село, следя, чтобы никто его не видел. А в душе он смеялся, думая, каким злым будет жандарм, когда завтра придёт, а цыган уже и следа не останется.
III
Правильно говорят: горная осень — это всё равно что хорошая зима в долинах. Едва наш жандарм вышел за противоположную границу Ластовок, едва войт, завершив свою политическую миссию, вернулся обратно в село, как вдруг высокий верх Парашки, возвышающийся в виде огромного трезубца, покрылся густым туманом, или, как говорят, "закурился вдруг". Огромными клубами катился тот туман вниз, гонимый сильным, свистящим ветром. Через полчаса всё уже исчезло в вихрях и клубах снежной "метелицы", которая со всех сторон била в глаза и ослепляла пешехода, замазывала ему тропу перед ногами.
Ругаясь и сплёвывая раз за разом, жандарм боролся с метелью и шёл твёрдо вперёд. Уже недалеко было село, куда он собирался добраться на ночь — конечная цель его обхода. Ещё только надо было по мостку перейти на другой берег реки. Но это, собственно, было очень опасное дело. Река шумела под мостком, как бешеная, а сверху рвал ветер, дёргая за перила, словно мальчишка руками. Мосток был скользкий от снега, а ветер слепил глаза. Уже близко к берегу жандарм поскользнулся и упал в воду. Вода была неглубокой, но очень быстрой. В одно мгновение течение сорвало с плеча карабин, а с головы — шапку с петушиным пером. Большой камень-валун, который вода катала по дну, ударил его по ногам и сбил с них. Только с крайним напряжением сил жандарм выбрался на берег. Он был мокрый до нитки, продрогший и перепуганный. Чтобы согреться, бедняга бросился во весь дух к селу, к знакомому попу. Но хоть и недалеко это было, всё-таки, пока добежал до хаты, мокрая одежда на нём застыла на морозе, как кость, а из груди он не мог выдавить ни звука. Правда, на поповстве кинулись растирать его, согревать, спасать. Этот спас, а также его железное здоровье сделали так, что он не подхватил тяжёлой болезни, но всё же пришлось ему целую неделю пролежать в постели в сильной горячке. Весь тот неделю мело снегом, свистел ветер, крепил мороз, так что даже здоровому было небезопасно пускаться в горах в дорогу из одного села в другое. Лишь через неделю ветер стих, распогодилось, но мороз ударил ещё сильнее. Жандарм не захотел дольше задерживаться, хоть поп и не решался отпускать его пешком, ещё наполовину больного. Велел запрячь сани и отвезти его в Подбуж, куда уже заранее сообщил о своей беде.
Когда жандарм проезжал через Ластовки, вспомнил о цыганах, о которых совсем забыл в своей тяжёлой переделке. Он велел вознице остановиться у хаты войта, позвал войта к себе и спросил его:
— А что вы сделали с теми цыганами?
— Да что же мы могли с ними сделать, прошу пана, — ответил войт, почесывая свою патлатую голову, — когда мы их уже не застали.
— Как это не застали?
— А так. Как только пан от меня вышли, я сразу собрался и пошёл, чтобы их арестовать и доставить в село. Но в скале я никого не застал. Видно, испугались пана и той же ночью убежали.
— Ах вы бестии! — крикнул жандарм. — Погодите же, ещё я вас где-нибудь поймаю!
Войт поклонился, а про себя лишь улыбался, что ему удалось так хитро избавиться от беды. А жандарм, злой и раздражённый, закутался в свой плащ и в тяжёлый овчинный кожух, что дал ему поп в дорогу, и велел ехать дальше.
IV
Стрый скован морозом. Внизу под скалой проезд был свободен, а так как дорога там ближе всего, то жандарм велел везти себя в ту сторону. Едва выехали из леса, что чёрной стеной отделяет Ластовки от остального мира, как жандарм с каким-то беспокойством вперил глаза в тот большой утёс, что возник перед ним уже совсем близко. Вершина скалы не была покрыта снегом, потому что ветер сдул оттуда этот зимний пух и согнал его в нижние заломы. Ёкнуло что-то в сердце жандарма, когда он увидел всю вершину скалы, покрытую воронами, галками и другой падалью, которая то сидела, то кружилась целыми стаями вокруг и своим зловещим криком и гвалтом наполняла воздух.
Но что это? Из тёмного залома вверху, глубоко занесённого снегом, так же как и восемь дней назад, поднимаются едва заметные клубочки бледно-синеватого дыма.