Особенно ту театральную шопку, где его сыночек, переодеваясь, каждый раз отыгрывал нового персонажа из спектакля.
Очень удивляло то, как легко кукольник менял не только тексты, но и самих персонажей.
Увидев среди зрителей кого-то из почтенных господ, он сразу менял Казака на Солдата, а соответственно и язык его с украинского на московский:
– Ать-два-ать! Смирна всем стоять! – командовал он другими куклами. – Псирна, я каму я сказаль?
Особые перевоплощения получал его спектакль, когда рядом появлялся жандарм. Тогда всё переиначивалось – действие сразу переносилось на верхнюю сцену, исчезали шляхтичи и знахарки, попы и шинкарки, – и зрители вдруг оказывались за тысячи вёрст, аж в Иудее, где жестокий царь Ирод охотился на Рахиль и её невинное дитя.
"Запретить, или не запретить представление? А кукольника в кутузку замкнуть? – ломал непохмелённую голову Пецко. – А с другой стороны, оно ж, такой-сякой, о божественном писании рассказывает. Запретишь такое, то ещё и сам, гляди, такой-сякой, в кутузке окажешься..."
Он внимательно вглядывался в сцену, однако вроде бы ничего противозаконного там не находил.
Когда же он уходил, действие сразу переносилось на нижний этаж, где снова толклись торговцы, судьи, лекари, ростовщики, и всех их дубасил булавой Казак – к великой радости простых зрителей.
Карпик столько раз наблюдал это чудо, что уже пугал папу и маму, потому что во сне кричал:
– Ой, гадина, гадина, ой, уже и подползла и меня, Казака, укусила!
Мама шептала успокоительные слова, прикладывала компресс:
– Завтра ты в гимназию не пойдёшь. Будешь лежать, что-то ты сильно ослаб, во сне кричишь, Карпик.
– Ой, нет, мамочка, я очень хочу в гимназию, я очень-очень хочу учиться!
Он почти не лгал, потому что учился у кукольника лучше и умелее, чем в школе.
Ведь где тогда преподавали театральное искусство? Ни школ таких, ни тем более университетов тогда не было.
Разумеется, лишь на базаре этому и научишься.
Вот мама идёт из церкви, когда возле дома, прямо у ворот будто из-под земли вырастает небольшая бабка и дёргает её за рукав:
– Подайте на свечечку за здравие вашего сыночка Карпика!
Услышав такое, молодая мама дрожащими руками достала кошелёк, вытряхнула оттуда несколько монет.
– Держите, бабушка, – отдала деньги.
Та глянула себе в ладонь, а потом скрипучим голосом заметила:
– Это слишком много, пані.
И отсчитала несколько монет назад.
Мама такому удивилась.
Пошла дальше, оглянулась – а старуха будто сквозь землю провалилась...
Медленно вошла домой, разделась.
И первая мысль была: а как там сыночек?
Зашла к нему в комнату и с радостью увидела, что сидит он за уроками, склонив голову над книжкой.
Погладила его головку, поцеловала. И обрадовалась, когда увидела его весёлое личико с густым румянцем счастья.
Очень весёлое!
Что ж там такого смешного вычитал сыночек в учебнике, например, арифметики?
Тем временем кукольные спектакли на базаре понемногу начали меняться.
Например, кукла-Шинкарка начинала двигаться и говорить точь-в-точь так, как и местная знаменитая шинкарка Лявониха:
– У кого деньги есть, тот у меня пьёт, – а потом кукольник добавлял её пронзительным голосом: – Такому налью и водою долью...
Это вызывало неудержимую радость у зрителей!
Ведь каждый знал, как в шинке дурят пьяниц. Бывало, как кто-то там как следует напьётся, то ему наливала Лявониха уже даже не разбавленной водки, а чистейшей воды. И тот пил, да ещё и радовался, как много он способен выдудлить!
А ещё больше все радовались, когда на нижней сцене вертепного театра вдруг появлялся Жандарм. Опецьковатый, непохмелённый и потому очень злой.
– А ну, такой-сякой, чем вы тут все торгуете? Почему, такой-сякой, никто самогонки не приносит на торг? Неужели вы не понимаете, как у меня с утра голова болит? Ведь у шинкарки Лявоньки не похмелишься – так сильно разбавляет водой водку, что такой-сякой... Ну, спасёт кто-нибудь блюстителя порядка или нет?
Народ хватался за бока, хохоча, узнавая жандарма Пецко.
Кукольник тоже увлёкся собственным спектаклем, он аж пыхтел – так радовался собственному успеху. Он не знал, что местные пьяницы уже донесли шинкарке Лявонисе, что её в вертепном театре "изображают".
А также и про жандарма Пецко не преминули настучать, как он её разбавленную водку хлещет и ругает...
Вот она быстро помчалась к нему в отделение.
Принесла жандарму неразбавленной водки, налила, тот опрокинул, радостно крякнул, занюхал рукавом.
– Ну, что тебе, Лявониха?
– Ой, не только мне. Там, на торгу, вертепный театр наших людей против власти подбивает!
Как услышал это жандарм, так сразу протрезвел.
– Что ты мелешь? Ты думаешь, такой-сякой, что ты сказала?
Лявониха поджала губы и ещё раз налила водки блюстителю порядка.
– Думаю! Потому что он там такой гадкой куклой изображает вас!
Стакан с водкой застыл на полдороге к жандармовскому рту.
– Что-что-что?!
Он вскочил из-за стола и, схватив картуз, рванул из отделения.
Тем временем на базарной площади продолжался спектакль.
Уже и зрители, глядя на сцену, начинали повторять за куклами слова:
– Если я, такой-сякой, протрезвею, – ревела кукла-Жандарм, – то на чём же тогда порядок держаться будет? А, такой-сякой?
Публика покатывалась со смеху.
Так никто и не заметил, как сзади к кукольному театрику подкрадывается настоящий жандарм Пецко.
Даже Карпик Соленик не увидел, – потому что тот крался осторожно, прячась за лавками...
А потом неожиданно ловко схватил кукольника за ворот.
– Вот я сейчас тебя!
Народ так и ахнул от неожиданности!
А больше всего сам кукольник – руки у него держались за кукол, и потому он никак не смог защититься...
Жандарм бил его тяжёлыми кулаками, кукольник пытался заслониться театриком, декорации от этого разлетались во все стороны.
Народ тоже кинулся бежать кто куда.
Лишь Карпик остался стоять на площади.
Он сжал кулачки, однако ими вряд ли смог бы помочь. Его зачаровало вот какое чудо: как много там, внутри оказалось кукол, которые при каждом ударе вылетали в пыль...
Жандарм на миг остановился, чтобы немного отдышаться, а потом потянул без сознания кукольника прочь с площади.
Остался только Карпик.
А также обломки театрика и множество разбросанных кукол.
Через мгновение мальчик опомнился.
Кинулся вперёд и начал поспешно собирать из пыли куски декораций, а главное – кукол.
Их было так много, что они не влезали в ранец. Поэтому он сложил их ещё и в шляпу, которая слетела с головы кукольника, и убежал оттуда.
В доме Солеников начались новые чудеса – исчезли все лоскутки ткани, ба, даже тряпки.
Однажды прислуга увидела, как на берегу пруда маленький барчонок Карпо старательно их стирал.
Старая женщина даже перекрестилась на такое видение.
Ещё больше она бы удивилась, узнав, что в глубоком глухом погребе барчонок запирается и тайком орудует там пилой, клещами и молотком.
Правда, иногда попадает не по гвоздю, а по пальцам, и его вскрики слышно аж наверху.
– Коты беснуются, – бурчала на это старая служанка.
И вот наконец настал тот час, когда посреди базара на площади появилась удивительная фигура. Невысокая ростом, она была одета примерно так же, как прежний кукольник. Большая шляпа покрывала седые пряди волос, которые закрывали измазанное личико.
Перед собой он нёс небольшой вертепный театрик, подвешенный на ремнях.
Да-да, это был переделанный школьный ранец, где рядами стояли кукольные актёры.
Впереди них была прибита настоящая шопка из двух сцен. Правда, не такая роскошная, как у прежнего Кукольника, но сделанная с огромной любовью.
– Эй, люди, люди лепельские! А не соскучились ли вы уже по лепельскому спектаклю? Вот я снова примандровал к вам и новую пьесу принёс на показ!
Люди, с недоверием озираясь, потянулись к площади.
Потому что оттуда звучало неожиданно сильным и пронзительным голосом:
– Это я, человек Сажка, на голове шапка, на спине латка! Подходите, подходите, да и узнаете – а хороша ли моя сказка?
На нижней сцене распахнулись дверцы, оттуда вышли куклы-персонажи, поклонились зрителям.
И новое представление началось...
История человека в истории человечества
Украинский театр заслужил восхищение у нашего и зарубежного зрителя. Начинался он с классиков – Карпенко-Карого, Садовского, Саксаганского, Заньковецкой...
А с кого начинались они?
С Карпа Трофимовича Соленика (Соляника) – странствующего актёра, который за недолгую жизнь сыграл главные роли более чем в 200 (!) спектаклях. Это была и высокая классика, и водевили. Как это ему удавалось? Он был великим мастером перевоплощения, а главное – имел редкий талант к театральной импровизации. В то время в Европе был разве что один такой актёр-импровизатор – Леметр во Франции.
Блестящее умение импровизировать позволяло Карпу Соленику даже... не учить тексты. Он выходил на сцену, слушал, о чём говорили там другие актёры, и тут же придумывал свою, собственную версию роли. Поэтому и пьеса становилась каждый раз иной, а зрители не могли налюбоваться таким переиначиванием.
Слава его гремела по всей Украине.
Даже Тарас Григорьевич Шевченко, который дружил с великим актёром Щепкиным, лучшей признавал игру Соленика!
Возможно, кого-то удивит двойственность фамилии Соленика-Соляника. Ничего удивительного в этом нет, ведь великий актёр ещё в юности прибегнул к своеобразной импровизации. Когда на западных землях тогдашней российской империи в 1831 году началась освободительная Польская революция, молодой Карпо Соляник из-за своей живой натуры также участвовал в ней. Арестованный с другими студентами-бунтарями по доносу, он ухитрился сквозь решётку просунуть руку к жандармскому столу и ловко исправить одну букву в списке подозреваемых – с "я" на "е" – и из Соляника стал Солеником.
– Вы не того задержали! – поднял он шум. – Вот, взгляните в мой паспорт! Там же стоит похожая, но другая фамилия!
И его выпустили на свободу. Однако он понимал, что ненадолго, и стал странствующим актёром. Ведь нигде лучше не скроешься от полиции, чем в передвижном театре, который всё время переезжает из одного города в другой.
Так Карпо Соленик промандровал всю Украину. Ему предлагали золотые горы, чтобы он переехал в российскую столицу на имперскую сцену и стал там ведущим актёром. Но он каждый раз отказывался. Почему? Да потому, что здесь он имел родного зрителя, которому были понятны все перевоплощения Карпа Соленика.