ВНЕ ИМЕНИ
Если кто-то думает, что поймать таракана легко, он сильно ошибается.
Прихлопнуть его, например, тапком – проще.
Но поймать таракана – это проблема, ведь он очень хорошо чувствует на себе человеческий взгляд.
А если нужно поймать несколько таких насекомых живыми – то целая морока. Особенно трудно это делать в темноте, – а они как раз тогда и выползают в поисках пищи. Пока высечешь огонь, пока зажжёшь свечу, пока заметишь добычу – а она уже и ускользнула.
Набегавшись за ними по кухне, маленький Карпо вдруг понял, как надо действовать. Он взял коробку из-под леденцов, накрошил туда немного мокрого сахара, прикрыл крышечкой и притаился в темноте.
Вот тут и возникает вопрос: а зачем малому белорусскому дворянину украинского происхождения Карпу Соленику, сыну титулярного советника, понадобились тараканы? Неужели ему не хватает благородных насекомых, например стрекоз или бабочек?
Конечно же, нет. Ведь он несколько раз ночью тихонько вставал, шёл на кухню, приподнимал крышку со своей ловушки и радостно смотрел, как оттуда высовываются злополучные усики пленённых насекомых. И так до тех пор, пока их не собралось немало.
Казалось бы: а при чём тут чернильница, наполненная... нет, не чернилами, а густым раствором мёда?
Вот когда субботние уроки закончились и гимназисты вырвались из класса, да и куратор тоже ушёл себе, – тогда из-под последней парты и выскользнула тайная тень маленького Карпа.
Тень развернула классный журнал там, где был список всех учеников. Потом обмакнула в мёд перо и тщательно обвела собственное имя и фамилию – и так несколько раз. Дождавшись, когда это творение подсохнет, малый озорник достал из ранца жестянку и поднёс её к уху. Внутри шуршали пленённые тараканы. Увидев, что крышка снята, они не успели улизнуть, как ловкая детская рука перевернула их прямо на развернутый классный журнал. И накрыла всё той же жестянкой!
Новая неволя имела то отличие, что теперь голодные тварюшки имели пищу – имя и фамилию Карпо Соленик, выведенные тушью и теперь щедро пропитанные вкуснейшим мёдовым сиропом.
Маленький сорванец приложил ухо к жестянке, с наслаждением слыша, как ловко орудуют челюстями ненасытные тараканы.
Разумеется, за выходной день они досконально выгрызли из бумаги каждую обведённую мёдом букву – а что не выгрызли, то высосали.
И когда в понедельник первым в класс вскочил Карпик, то, сбросив с журнала жестяную тюрьму вместе с её узниками на пол, с удовлетворением увидел, что на странице, где фиксировалось посещение гимназии, его фамилии и имени вовсе нет!
А что это означало? Это означало свободу.
Где же тут, в городке Лепеле, была свобода? Конечно же, на базаре. На торгу.
Однако мог ли там появиться во время уроков гимназист? В мундире, в картузе с кокардой?
Разумеется, нет.
Для этого нужно было прослизнуть незамеченным на почтовую станцию и надрезать ножницами хвост у старой казённой кобылы.
Потом спрятать в кустах мешок со старой одеждой, чтобы в нужный час переодеться в неё.
А дальше пылью измазать руки и лицо. Да не просто измазать, а сначала старательно зажмуриться – и уж потом тереть. Когда разжмуришься, то получишь на лице сеточку белых, не испачканных морщин. Совершенных!
Теперь оставалось только уложить кобылочий хвост под платок, создав себе косы, – и образ старой перекупки готов.
Юный озорник имел от этого немалое удовольствие. Теперь он мог, закинув за плечи мешок и положив туда ненавистную форму и ранец, бродить по базару, скрипучим голосом торговаться с перекупщицами и толкаться, и вкусно ругаться с покупателями.
Настоящее счастье, что тебя там не узнавали даже родственники.
Да что там родственники! Даже гимназический куратор, который прятался за лотком со сладостями – местом, самым привлекательным для юных нарушителей учебного режима, – никак не мог понять, почему эта смуглая бабка несколько раз толкнула его своим твёрдым мешком.
– Уважаемая, нельзя ли поосторожнее?
– Сам будь осторожнее, – услышал он на удивление скрипучий голос, – а то стал так, что честной женщине и проходу нет! Ни пройти, ни встать с товаром! – почти голосила "честная женщина". И ещё раз задела его мешком.
Если бы родители злонамеренного школьника узнали, как тот развлекается, то были бы совсем поражены. Вместо того чтобы учить арифметику или, скажем, закон Божий, их чадо шаталось между прилавками на базаре и понемногу училось передразнивать всех, кто для этого подходил.
А поспорить на базаре было о чём: и о цене, и о новых порядках, и о погоде... В самом деле, не было на белом свете такого, о чём нельзя было бы поругаться на базаре в тихом уездном городке!
Но главное, что теперь никакая перекличка в гимназии, никакая проверка не выявит отсутствия там Карпа Соленика.
Ведь его в журнале – нет!
Не стоит думать, что он прогуливал совсем все уроки. Некоторые, любимые – например, уроки словесности, – он не пропускал никогда. Потому что там преподавал мудрый учитель. А где были скучные учителя – ну, от таких сбежать и не грех.
А тогда шататься с мешком по чужим огородам и садам.
Красть овощи и фрукты? Да нет – обворовывать их охранников! Ведь на огородах непременно торчали симпатичные чучела, и у каждого из них можно было стащить что-нибудь из одежды.
Карпо нередко удивлялся тому, с каким мастерством порой было сделано такого рода сторожа-охранника. Так, что не только пернатые вредители принимали его за человека, а бывало, какой-нибудь прохожий снимет картуз и:
– Здравствуйте вашей чести!
Никто же не видит за пшеницей, что ног у чучела нет, что насажено оно на палку. Точнёхонько как кукла в вертепном театре.
И вот уже появляется на базаре маленький картинный "слепец", который гнусавым голосом выводит:
– Подайте слепому и незрячему, к работе негодному!
Вот с этим нищим и случилось настоящее приключение.
Однажды он, набрав милостыни, пошёл к лотку со сладостями и, по привычке, толкнул мешком куратора.
– Ты, старец, кого толкнул? – возмутился тот.
Так громко, что "старца" тут же схватил за ворот жандарм:
– Ты, такой-сякой, зачем господ толкаешь?
И отвёл в кутузку.
А после обеда отомкнул дверь и ужаснулся. Потому что там на лавке сидел аккуратный барский гимназистик.
– Как ты, такой-сякой, сюда попал? – удивился жандарм Пецко.
– Да это же вы меня схватили, обругали да ещё и обозвали проклятым бродягой. Ну и заперли здесь.
Тот ужаснулся! Ведь родители этого барчонка могут легко испортить его и без того непростую карьеру...
Откуда ж ему было знать, что мальчишка всё время, с тех пор как его заперли, тщательно вытирал с лица и пальцев "грим", а мешок и "костюм" запихнул в свой блестящий кожаный ранец, который прежде в том же мешке и прятался.
– Можете спросить у моего куратора – я ученик пятого класса нашей гимназии.
– Пьяного? – недослышал тот.
И снова подумал о своей горькой доле...
Выпустив из-за решётки школьника, он ещё несколько раз заглядывал туда и качал головой, отгоняя наваждение и призраков.
Но через несколько дней жандарм Пецко, на этот раз трезвый как стекло, шёл сквозь базарную толпу – и вдруг услышал до боли знакомое:
– Подайте больному, незрячему, к работе негодному!
Где? От кого он уже слышал этот гнусавый, надсадный голос?
Жандарм Пецко пошёл туда, расталкивая толпу. Уже было и схватил того бродягу, однако "дед" ловко выскочил из тряпья и вскочил за лоток. Жандарм с досады кинул тряпьё на землю и пошёл следом. Однако оттуда вдруг вышла старая седая женщина, толкнула мешком Пецко, пронзительно воскликнув:
– Честной женщине уж проходу на базаре нет!
Жандарм оттолкнул бабку и бросился за лоток, однако там не было никого...
Нищего словно языком слизало.
– Где же я его, такой-сякой, уже видел? – ломал себе голову страж порядка...
Настоящие же чудеса начались на базаре тогда, когда там появился кукольник.
Откуда он туда пришёл?
Трудно сказать, ведь люди такой профессии ходили везде по Белоруссии и Украине, да ещё и в Польшу наведывались – то есть весь окружающий мир был опутан их странствиями.
Приносил такой человек огромный рюкзак, вынимал оттуда разобранный театр и быстро собирал его – небольшой, но двухъярусный. И вот на тех двух сценах появлялись герои.
Какие?
Такие же самые, как и зрители: тут тебе и цыгане, и шляхтичи, и попы, и шинкарь – все, без кого нет окружающей жизни.
Карпик прилип глазами к такому чуду, особенно когда на сцене все спорили или гонялись друг за другом. Так прилип, что впервые на базаре потерял бдительность.
– Вот ты где! – крепкая рука куратора схватила его за ворот.
Оба остолбенели. Куратор – потому что лишь только что сделал перекличку в школе, и все были на месте! Как же этот шалопай оказался здесь?
А Карпик неожиданно заплакал:
– Я виноват! Я тяжко виноват! Меня вызвали домой, потому что заболел папа, а я, грешник, задержался возле этих кукол, – размазывал он слёзы, удивляясь, откуда они, настоящие, неподдельные, у него появились.
Так громко он просился, что чуть не прервал спектакль, потому что уже зрители начали уговаривать куратора:
– Да отпустите же его!
– Да как же он кается!
Более того, даже бедная Рахиль со сцены, плача, протянула кукольные ручки к куратору:
– Отпустите младенца! Ведь только царь Ирод был неумолим к детям!
Такие аргументы смягчили жёсткое сердце школьного надзирателя.
– Беги, и больше на глаза мне не попадайся!
И отпустил.
И действительно, школьник больше ему на глаза не попадался.
Только каждый раз, когда куратор останавливался возле кукольной будки, он натыкался на каких-то странных зрителей – то на оборванного деда, маленького, но с гнусавым голосом:
– Ты смотри, что казак выделывает! – показывал он на сцену, хлопая куратора по спине.
Или на невысокую "бабку", лохматую, в большом платке:
– Стыдно на такое смотреть, – пронзительно кричала старушка прямо в ухо куратору, толкая его мешком.
Но сама смотрела.
Потом среди зрителей начал появляться чересчур пёстрый "цыганёнок", очень похожий своим нарядом на кукольного цыгана из спектакля, с таким же огромным кольцом в ухе:
– А мага фажера, а вага пажера! – толкал он локтем куратора по-приятельски, будто гимназический надзиратель мог понять его непонятный язык.
– Фон-фон, фон-фора! – напирал он, и куратор не мог сообразить, что эти непонятные слова только что звучали со сцены вертепного театра.
– Что-что? – переспросил он.
– Ты чавела паравела, – был конкретный ответ.
И уже не было предела его удивлению, когда среди зрителей начала появляться невысокая "монахиня", совсем закутанная в чёрное.
– Это грех, это грех, – громко шептала, тыкая измазанным пальцем в будку, и непременно задевала острым локтем куратора.
Тот, шарахаясь, убегал из толпы.
Конечно, каждый раз это был переодетый Карпик Соленик, которого каждый раз радовало собственное перевоплощение в новый образ.
И не только куратор, но и близкие родственники не узнавали его в тесной толпе зрителей.
В упор не узнавали!
Карпик сделал для себя великое открытие: все голоса в спектакле – мужские, женские и детские, оказывается, принадлежали одному человеку – кукольнику!
Вот так.
Каким же было счастье прикинуться нищенкой и дёргать за полу собственного отца, пока тот не подаст в грязную ручку "бабки" копеечку!
Это была вершина артистизма, и отец уже начинал пугаться, лишь только видел на улице "старуху", которая преследовала его.
Такая ни за что не отвяжется, пока не выпросит милостыню:
– Пожалейте нищую на лекарство странницу! – жалобно пищала она.
Старался не расхохотаться, видя в глазах своего собственного отца неподдельный испуг.
Так что отец понемногу начал обходить базар десятой дорогой.