І
– Как я тебя люблю, милый мой Володя, как я тебя люблю! – повторяла, задыхаясь, молодая, прекрасная девушка, судорожно обнимая шею молодого мужчины, своего жениха.
– Но, Оленька, что с тобой случилось, – сказал молодой человек, мягко высвобождаясь из её горячих объятий, – с чего это вдруг у тебя такое настроение?..
– Неужели ты больше не любишь меня?
– Люблю, звёздочка, и лучшим доказательством моей любви будет то, что через неделю у нас свадьба! Но откуда же сейчас у тебя вдруг появились такие сомнения?
– Нет, нет, нет, я не сомневаюсь, – страстно воскликнула молодая девушка, – даже тень сомнения убила бы меня. Мне просто стало как-то тесно, тревожно, муторно на душе, – я захотела услышать от тебя горячее, ласковое слово…
– Услышишь, сердечко, услышишь сколько пожелаешь, – но сейчас не время. Видишь, уже без пяти семь, твой туалет ещё не готов, а сразу после семи приедет фаэтон, который отвезёт нас в театр на оперу. Иди же, собирайся! И, прошу тебя, не сомневайся в моей любви, это будет мне очень неприятно! Иди, иди!
И молодой человек прижал к себе дрожащую, растроганную девушку, поцеловал её горячие, как калина, уста, горящие желанием, и, когда она медленно, оглядываясь и останавливаясь, ушла, начал натягивать на руки чёрные глянцевые перчатки.
– Володя! – сказала она, остановившись в дверях.
– Что, милая? – спросил молодой человек, оглянувшись от зеркала, перед которым примерял новый блестящий цилиндр.
– Давай не поедем сегодня в театр!
– А почему?
– Просто так! Не хочу ехать! Не поедем!
– Но как же так можно, сердечко? Ложа оплачена, фаэтон заказан, да и оперу играют великолепную: "Вильгельм Телль" Россини! И какая причина, чтобы не ехать?
– Я не могу назвать тебе причину. Но мне неспокойно, тревожно, какие-то чувства во мне поднимаются, которым я и сама боюсь взглянуть в глаза. Не поедем на ту оперу!
– Нет, детка, – это нехорошо! Музыка успокоит, убаюкает тебя. Против таких туманных и тревожных чувств как раз лучшее лекарство – музыка.
– А если музыка, наоборот, усилит и прояснит эти чувства?
– Ну ты выдумщица, моё сердце! Как можно так резко менять настроение? До полудня ты мне в уши жужжишь: опера, опера, не даёшь мне вздохнуть, пока я не достал билет, – а теперь, когда всё готово, тебе вдруг расхотелось! Нет, сердечко, – добавил молодой человек с серьёзным, поучающим тоном, – так нельзя! Нужно быть более постоянной! Иди, иди, собирайся – увидишь потом, в каком прекрасном настроении мы вернёмся с оперы!
Оля действительно пошла, но при её уходе за дверью послышалось что-то похожее на тихое, неуверенное всхлипывание.
Молодой человек, закончив наставление, снова повернулся к зеркалу и, надевая пенсне, тихо процедил сквозь зубы: "Бабьи капризы!" Он был доволен, что не уступил Оле, что настоял на своём. Так и должно быть! Ведь он доктор философии и гимназический учитель, – не может же женщина им управлять? Нет, этого не будет!
ІІ
Всю дорогу Оля молчала, хотя в её молчании было больше тихой грусти, чем гнева. Володя тем временем был в хорошем настроении и рассказывал ей разные забавные анекдоты про композитора Россини, прочитанные недавно в каком-то немецком сборнике. Он был так увлечён рассказом, что и не заметил дурного расположения своей невесты.
Они вошли в ложу. Жаркий воздух, смешанный с запахом пота и парфюма, ударил им в лицо. Театр был уже полон, оркестр как раз готовился начать увертюру.
– Ну, интересно, правда ли тебе наскучит эта штука, – сказал, улыбаясь, Володя, подавая Оле бинокль. Она не взяла его, а, просто сев, уставилась глазами в оркестр, который начал играть. Могучие, стройные аккорды потрясли всё существо молодой девушки. С первой же минуты она почувствовала себя как зачарованной этими звуками и не могла оторвать глаз от одной точки. Тоны захватывали её, уносили с собой. Сначала ей казалось, что она плывёт по тихой, спокойной реке среди чудесных пейзажей. Над ней тёплое, тёмно-голубое небо, тихое, глубокое, без облачка. Солнце льёт золотые лучи вниз, не слишком жарко, как будто нежно и ласково целует землю-красавицу. Серебристая, расшитая бриллиантами лента широкой реки простирается поперёк всей страны. Её ровные берега покрыты тёмно-зелёными, цветущими лугами, а местами – шумными дубравами. Вдалеке синееют кристальной стеной высокие горы, покрытые вечным снегом. Со всех сторон доносятся чудесные песни. Сердце расширяется в груди Оли, бьётся сильно и в унисон с общей радостью, с общей красотой. Рядом с ней он, её милый Володя, такой же прекрасный, как этот пейзаж, такой же нежный, как это солнечное тепло, такой же добрый и милый, как эти чудесные песни… Как она его любит, как она его любит! Но вдруг звуки зазвучали тревожно; среди общей гармонии тут и там прорывается пронзительный диссонанс; слышны глухие удары большого барабана, как далёкий грохот грома. Свет ламп меркнет, тускнеет – становится как-то душно, мрачно, словно перед бурей. Возбуждённая фантазия Оли волшебной силой начинает ткать новые образы. Широкая река сужается – грозные, рваные скалы сжимают её. Волна, стеснённая и вспененная, разбивается о каменные глыбы, торчащие со дна. Ясное небо затянулось. Тёмные тучи сели на снежные вершины гор и перекатываются гневными словами громов; иногда их чёрные лица сверкают огнём ненависти. Оле становится тяжело и тревожно. Она прижимается всем своим существом к своему спутнику, надеется найти в нём опору и утешение. Но какой-то злой демон шепчет ей едкие слова его: "Оставь меня в покое, у меня нет времени с тобой нежничать, мне надо проверять задачи!"
Пронизывающий свист раздался из оркестра. Звуки бурлили и смешивались, как вода, кипящая в маленьком котелке. Басы гудели, как гром; скрипки плакали, как чайка над затопленным болотом; флейта свистела, как ветер между утёсами; мягкие флажолеты стонали отрывисто, как умирающий. Всё дрожало и бурлило. В Олиных глазах исчезло всё – и амфитеатр, и мигающие огни, и красные обои лож, и Володя, сидящий рядом и с выражением глупого удовольствия разглядывающий в лорнет дам в противоположной ложе. Она не видела ничего, – ей казалось, что музыка, эта пронзающая адская музыка, внезапно погрузила её в тёмную бездну, где ревёт, бурлит и бушует вечная борьба стихий. Она чувствовала себя незначительной пылинкой, одним атомом среди этого разъярённого моря. Грудь её вздымалась быстро, дыхание стало частым, неровным, отрывистым, лицо покрылось смертельной бледностью, так что Володя, случайно взглянув на неё, испугался и нежно тронул её за плечо.
– Милая, что с тобой? Сидишь как не своя! Ты не больна?
– Ах! – вырвалось из уст Оли. Она проснулась от магического сна, огляделась вокруг, – перед её глазами как раз поднимался занавес, и открылся великолепный швейцарский пейзаж – берег Фирвальдштетского озера во время бури.
– Нет, мне хорошо, совсем хорошо, – ответила Оля, всматриваясь в чудесную сцену. Игра актёров сразу захватила её внимание – особенно героическая фигура Вильгельма Телля, который среди лютой бури спасает беглеца Баумгартена в утлом челне.
– Тот не скажет, что у него нет времени, – прошептала Оля и снова погрузилась в тяжёлые думы. Фигуры драматического действия скользили перед её глазами, как призраки, – она слышала лишь звуки, чарующие, могучие, даже тогда, когда они едва звенели, как пчёлка между стебельками, как речка по мелким камешкам.
Тинь-тинь-тинь-тинь – капал аккорд за аккордом, словно бриллиантовыми каплями, – и Оля почувствовала, будто дуновение тёплого весеннего ветерка, будто нежные, тихие детские голоса, что так глубоко, так сладко отзываются в её сердце. Она видит себя в уютной, чистенькой светёлке, окна которой выходят на солнце, на подоконниках цветут фуксии и азалии, стены обвиты зелёным плющом. А серебристый детский голосок звенит рядом. А шум и грохот городских улиц проносится мимо, не проникая в этот тихий уголок с цветущими фуксиями и белыми занавесками. Тинь-тинь-тинь-тинь – цокают ножнички, сверкает иголка. Тишина, уединение! Хочется сказать кому-то слово, хочется услышать ласковый ответ! Вот к аккорду добавляется новый тон, грубее, тяжелее.
– Володя, – наш Стефанко уже улыбается!
И снова злой демон прошептал её уязвимые слова:
– Хорошо, хорошо! Но прошу тебя, сердце, оставь меня, у меня нет времени, – надо задачи проверять!
Почему вы так жалобно стонете, скрипки-волшебницы?
Почему ты плачешь так тихо, флейта, вытягивая свои звуки, как тонкую паутинку скорби над всей землёй? Вам жаль героя, прощающегося со своей семьёй, – или, может, вас вообще мучает утрата человеческого счастья? Жемчужные слёзы градом покатились из глаз Оли. Володя как раз здоровался с каким-то знакомым, который зашёл к ним в ложу во время антракта, – и не видел её слёз.
ІІІ
– А вот что скажу тебе, друг Владимир, – говорил знакомый Володе в глубине ложи. – Ты же знаешь, какая у нас нищета в литературе. Публика вынуждена хвататься за чужие литературные газеты, потому что своих совсем нет. Так вот я задумал издавать литературный ежемесячник. Капитал у меня кое-какой есть, терпения и самоотверженности тоже. Но помощь, особенно от наших писателей, всё равно нужна. Я знаю, какое у тебя хорошее перо, могу ли я рассчитывать на тебя?
Володя покачал головой.
– Нет, друг, – сказал он. – Где мне теперь до писательства? В школе и вне школы столько работы…
– Но ведь и другие работают, и всё же обещают меня не бросать.
– Ну, может, у других и сил больше. К тому же, друг мой, ты же знаешь, что я женюсь.
– Ну, надеюсь, твоя жена оставит тебе немного свободного времени, – сказал с улыбкой приятель, кланяясь Оле.
– Да как же! Ещё с радостью! – сказала Оля.
– Если так, – сказал нехотя Володя…
Приятель, обрадованный, пожал ему руку, ещё раз поклонился Оле и ушёл.
– Зачем ты, сердечко, так не кстати вмешалась? – сказал ей Володя.
– Не кстати? Но ведь я бы хотела, чтобы ты не оставлял литературную работу, если у тебя есть к ней талант.
– А, делать ему всё задаром! Да ещё такому человеку! Я бы с первого раза навеки скомпрометировал свою карьеру, если бы что-нибудь напечатал в его журнале. Он ведь подозрительный, помеченный.
– А я думала, он твой приятель.
– Ну, так, цепляется по старому знакомству. А не разрываю с ним, потому что у него острое перо, ещё навредить может.
– Но ведь это подлый человек! – воскликнула Оля.
– Они все такие! Что с ними делать?
– И как ты можешь хоть внешне дружить с такими людьми?
– Ну, приходится! Иногда и такой пригодится!
Оля замолчала и снова грустно склонила голову.
ІV
А великая музыкальная драма тем временем продолжалась…