Анна Фёдоровна Журбовская была отличная хозяйка. Просто она чудеса показывала. Например, она делала один крем полосатый, разноцветный, всем на зависть и удивление. Как уж ни старались прочие хозяйки дойти до этого крема, — никто не дошёл. Верьте не верьте, а одна барыня (и богатая барыня) хотела сына женить на дочери Анны Фёдоровны, чтобы только выведать тайну. Да Анна Фёдоровна всегда с этими вещами настороже, а барыня была нетерпелива, поспешила, проговорилась. Анна Фёдоровна дочери не отдала и секрета не открыла.
Ни у кого таких не бывало обедов, ни у кого таких именинных пирогов, как у Анны Фёдоровны. Кто не помнит, когда её дочери исполнилось 18 лет, праздновали день рождения и испекли пирог... Как подали этот пирог, так некоторые даже испугались. Один гость (любитель, знаток) встал и сказал, сложив на груди руки: "Что же это вы такое с нами делаете, Анна Фёдоровна? Гляжу, несут на блюде... я думал, что генеральского сына несут..."
Но самое-то главное дело рук Анны Фёдоровны — это были бабы... Если бы кто знал, какие это были бабы!
Анна Фёдоровна была набожная старушка, со всеми обходительная и ласковая. Смех у неё был приятный, немножечко с дребезжаньем, глаза добрые, носик кругленький, а ростом маленькая. Анна Фёдоровна давно овдовела. Дочь свою она выдала за советника в губернию, и дочь умерла в первый год замужества; и зять умер вскоре за нею; осталось дитя, девочка. Анна Фёдоровна взяла её к себе. Внучка была хорошенькая барышня; добрая ли, злая ли, — ещё того никто не знал, ей всего шёл десятый годик: так ещё была попрыгушка.
Очень убивалась Анна Фёдоровна по дочери, очень тужила, пока время взяло своё. Отгоревавши, Анна Фёдоровна жила счастливо и спокойно. Её уважали и почитали. Дом у неё был полная чаша. В комнатах столько шкафов, комодов, сундуков, что уму было непостижимо, что там хранилось, чем наполнялось! Ключей-ключей! Словно от десяти городов. Кто, бывало, ни приедет, так в этот дом равнодушно не войдёт: или улыбнётся, или вздохнёт. Бывало, приедет батюшка, так всё говорит: "Это вам, Анна Фёдоровна, за ваше благочестие. У вас земля обетованная; какие поля урожайные, сады плодовитые, огороды тучные!"
У Анны Фёдоровны был племянник, молодой, красивый и богатый помещик. Всё приезжал на разных лошадях. То приедет на серых, то на гнедых или на вороных; были у него даже пегие лошади. Звали этого племянника Алексей Петрович, и жил он от Анны Фёдоровны близко, — всего в двух вёрстах было его имение Саковка. Родителей его не было в живых, ни сестёр, ни братьев, жил один и часто ездил к Анне Фёдоровне. Приедет, сколько варенья съест, бывало, сколько пастилы! С барышней играет в жмурки, наряжается в Анны Фёдоровны чепчик и в шаль, поёт, проказничает, — всегда его жалко отпустить домой.
Но он только среди своих бывал резв, а чуть чужой человек — он сразу оробеет. Как ни отлично одет, а всё себя оглядывает да краснеет. Очень любил он гостей, пиры, а знакомиться ему было всё равно, что в полночь на кладбище идти. Признавался, бывало, Анне Фёдоровне: "Душа не на месте, тётенька, пока войдёшь, раскланяешься, разговоришься! Ни пить, ни есть ничего не хочется; ничего, кажется, не удивит, не испугает, хоть дом обрушься!"
Анна Фёдоровна обнадеживала его: не беспокойся, мол, это от молодости, это пройдёт.
— Тогда, тётенька, я буду счастливейший человек. Возмужал Алексей Петрович, глядит Анна Фёдоровна, — усы отпустил.
— Зачем это ты усы отпустил, Алёша? — спросила она.
Он рад, что его усы увидели, только радости показать не хочет, смотрит вверх и отвечает:
— Да так...
— Ты, право, милее без усов, Алёша, сбрей их! Необходимости ведь нету, ты не военный. Сбрей!
— Да как же мне без усов, тётенька? Я вот на охоту с ружьём хожу, верхом езжу...
— Ну, ну, как хочешь, дружок, не огорчайся. Всё это, чай, для какой-нибудь барышни себя украшаешь; барышни любят всё новое и необыкновенное.
— Да, право, тётенька, я как-то нечаянно отпустил усы...
— Рассказывай! — смеётся Анна Фёдоровна. — Я вон вижу новое колечко. Нет, ты рукой-то не верти, вон на безымянном пальце, третье снизу — это у тебя новое! Покажи-ка?
А у Алексея Петровича было колечек несметное множество; сколько дома у него хранилось, в шкатулке, — все двадцать два ящика полнехоньки, — на руках сколько носил! И всякие были у него колечки: и незабудочки, и змейки, и витком, и цепочкой, и сердечком, и якорем, и замочком... Барышня себе кричит: покажи, покажи колечко! Он не показывает, бежит от неё, она за ним. И пойдёт беготня, поднимется шум, бегают и шумят, пока проголодаются.
Только вдруг Алексей Петрович словно пропал, очень долго не был. Посылала Анна Фёдоровна узнать, здоров ли, — его дома не застали. Потом приехал, похудел, побледнел; на руке ни одного колечка, и варенья никакого не хочет, и с барышней нашей скучает. Спрашивали, спрашивали, что это с ним, ничего не сказал и опять надолго пропал. Опять посылает Анна Фёдоровна о здоровье узнать, и опять его дома нет. Журбовские люди проведали от саковских людей, что Алексей Петрович почти что дома и не живёт, а всё в Н-ском уезде. И кучер рассказывал, что гостят они у одной богатой помещицы; та помещица вдова, дородная и смирная барыня; что дом там каменный, есть карета и дрожки, лошади хорошие, только кучер очень стар; что там ключница презлая; что там молодая барышня красавица, и гуляет эта барышня вечерами по аллее с Алексеем Петровичем, а старая барыня с балкона за ними наблюдает; чуть слишком заговорятся — она их и кликнет на балкон. Помещица эта прозывалась Турченкова.
— Дай бог Алёше! — говорила Анна Фёдоровна. — Мы с тобой, Варенька, на свадьбе погуляем.
— Когда бы свадьба поскорее, бабушка! — отвечает барышня.
— Бог даст, дождёмся!
И дождались. Приехал Алексей Петрович весёлый, золотое кольцо на руке, — обручён. Побыл недолго, ничего толком не рассказал и уехал. "Дела, дела!" — говорит. А какие там дела? Рассказывали, просто катался — поедет в одну сторону, проедет вёрст пять, — в другую; то лес объедет, то в поле или в степь. От радости не сиделось ему на одном месте.
Ну, женится — и женится, хорошо. Анна Фёдоровна послала его невесте образок в серебряной позолоченной ризе, невеста ей написала родственное письмо, и невестина мать тоже. После троицына дня была свадьба назначена.
Все окружные барыни и барышни собирались попировать у молодых; все Алексея Петровича поздравляли и на весь век ему счастья желали, всё было весело и мирно; замечали, что даже всё это время ни бурь, ни гроз не было. Только смутило раз Алексея Петровича вот что: отдал он назад колечко одной барышне, а барышня ему вместо всякого ответа прислала пулю. Да, свинцовую пулю, настоящую.
— Как это принимать мне, тётенька? — спрашивал он у Анны Фёдоровны.
— Да никак. Брось эту пулю, чего ты с ней носишься!
— Я, право, не знаю, что всё это значит...
— Да ничего, — блажь, да и только.
И правда, видно, блажь была; после эта барышня тоже была у молодых, и веселилась у них, и ужинала.
В это самое время приехал к Анне Фёдоровне из Н-ского уезда знакомый, да с первых слов и говорит ей:
— Ну, матушка Анна Фёдоровна, теперь мы с вами потягаемся. Смотрите, вы свою славу не потеряйте: едет к вам не молодая хозяйка, а восьмое чудо в свете.
Анна Фёдоровна расспрашивает, а гость рассказывает:
— Эта молодая барыня так бабы печёт, что с ней никто в мире не может сравниться. И особенно печёт она одну ананасную бабу — точный ананас.
— Дух ананасовый, я знаю, — сказала Анна Фёдоровна.
— Какое! Ананас сам, собственной особой! Если зажмурите глаза да в рот вам положить и спросить, что это? Вы скажете — ананас.
— Ну, это вы городите! — сказала Анна Фёдоровна.
— Вот сами увидите, вспомните мои слова. А то ещё печёт она тюлевую бабу — ну, матушка! Не мне, дураку, это рассказывать! Увидите сами лучше.
Гость остался у Анны Фёдоровны обедать, за обедом шутил, смеялся, хвалил обед и спрашивал не раз Анну Фёдоровну, о чём она задумывается.
— Я вот удивляюсь вам, как это вы-то никогда ни о чём не думаете, батюшка? — отвечала ему Анна Фёдоровна.
— Оттого не думаю, Анна Фёдоровна, что мысли ни к чему не приведут, а только состарят, будь им пусто! Теперь с кем ни увижусь, все мне говорят: "Вы опять помолодели", — а если бы я мыслями занимался...
— Надо о душе своей подумать всякому, — перебила Анна Фёдоровна немножко запальчиво.
"Видно, крепко она огорчилась тюлевой бабой", — подумал он.
Гость уехал, а Анна Фёдоровна осталась в задумчивости и тревоге. В этот день она ошиблась ключами, ни слова не вымолвила об Алексее Петровиче, ни об его невесте, ни о свадьбе и внучку свою приласкала как-то рассеянно.
А между тем Алексей Петрович уехал венчаться; через неделю его ждали с молодой женой в Саковке.
Прошла неделя. Анна Фёдоровна всё была задумчива; то она говорила: "Как это время бежит быстро!" — то говорила, что время тянется долго.
Приехали молодые в Саковку, Анна Фёдоровна услышала это и побледнела. Она строго выговорила внучке за её радость и прыганье при этой вести. Анна Фёдоровна была в тот день наряжена, как в большой праздник, но была бледна и встревожена; она не сидела, а всё ходила по комнатам, останавливала внучку за малейшую резвость и заставляла её смирно сидеть. Так прошло утро. Наконец молодые приехали. Вошёл Алексей Петрович и ввёл молодую жену, — ах, что это была за красавица! Свежая, румяная, статная, глаза карие, большие, светятся, как свечки, и такие живые, быстрые, и такие весёлые! Зелёное шёлковое платье так и шумит; в ушах золотые серьги, и так славно вьются тёмные волосы на белых височках! Вовсе была не застенчива, а разговорчива и приветлива. Сразу заговорила с Анной Фёдоровной, приласкала Вареньку.
А Анна Фёдоровна была сама не своя. Где её всегдашняя обходительность? Где её участливость? Хотя она говорила молодой ласковые слова, но во взгляде у неё была только тревога, в лице печаль, голос неровный.
Молодые у неё обедали. За обедом всё беспокоило Анну Фёдоровну, всё ей казалось или не доварено, или пережарено; она говорила очень мало, потчивала грустно. На что Варенька ветреница, а и та заметила, что бабушка сама не своя. Алексей Петрович не заметил — он в сторону не глядел, а глядел только в женины глаза.
Когда молодые возвращались домой, молодая и говорит:
— Мне твоя тётушка понравилась, Алёша; только что она такая печальная?
— Нет, она весёлая.
— Где же весёлая, Алёша? Точно с похорон воротилась сейчас! И всё по сторонам оглядывается, будто пожара ждёт.
— Это тебе так показалось, Глаша.
— Вот ещё, показалось! Разве я маленькая?
— А может, сегодня с ней что-нибудь случилось.