(АРХЕОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ СТАРОЛЮБА, РУКОПИСЬ)
Не знаю, есть ли где в мире край, более богатый историческими и допотопными памятниками, чем наша любимая Галиция, а ведь, к позору нашим ученым и к великому ущербу науки, до сих пор никто не осветил научным светом, не упорядочил и не показал всему миру тех бесценных сокровищ, что скрывает в своих недрах галицкая природа. Причину этого всякий остроумный и любящий старину человек легко найдет. Галицкие ученые, вместо того чтобы, по примеру… — нет, беспримерно, всей душой и всеми мыслями отдаться своей старине, столь славной и притягательной, плюют на свое, цепляются за заграничную мудрость, не видя — о, слепые, слепорожденные! — во всем том дьявольских сетей, пагубных начал трижды проклятого коммунизма! Правда, не все они оставили стезю истины. Есть среди них мужи правды, что всеми силами защищают наше старинное сокровище — кирилло-этимологическое правописание — против антихристова вымысла — фонетики, есть и такие, что помогают искоренению пагубных начал социализма доносами в полицию, анонимными письмами и другими богоугодными делами, но — о горе! — много ли их! А кто из них ныне осмелится начертать полный и ясный образ наших старых памятников, ослепить его праведным блеском проклятые очи еретиков и отступников, просветить тёмных и укрепить неустойчивых на пути в храм нашей славной старины? А такое дело в нынешнее печальное время необходимо и единственно спасительно. Ибо чем легче и вернее поразить противника, просветить незрячего и обратить заблудшего, как не показом тех сокровищ старины, что взрастила и выпестовала в своем лоне славная галицкая природа!
Для достижения этой высокой цели я решился, по просьбам близких и дальних, издать сие описание одного из самых славных наших древних памятников. Хотя и скудна та лепта, что я вношу в сокровищницу родной старины, однако надеюсь, что она послужит примером для других ученых трудов, а нашим молодчикам-реформаторам, выродным сыновьям русинского народа, покажет всю мерзость запустения, а притом тем, кто и доныне устоял перед соблазнами заграничных влияний и разрушительных идей, докажет ясно, что дурак тот, кто за границей ищет того, чего у нас самих более чем достаточно.
II
Прежде чем начну правдивое и подробное описание Сморгонской академии, этой главной святыни наших допотопных памятников, должен сказать несколько слов в общем о галицкой старине. Галицкая старина показывает столько оригинального, непонятного и неразъяснимого материала, что я давно уже пришел к мысли, что только какой-нибудь немецкий ученый сумеет справиться с ней и полностью открыть Европе всю глубину заключенной в ней премудрости. Пока этого нет, галицкому ученому не остается ничего иного, как дать подробное описание этих сокровищ, составить хотя бы какой-то их раздел и классификацию, а прочее оставить на немецкое благоусмотрение. Чтобы прямо приступить к этому заданию, замечу, что после долгих и глубоких штудий я составил вот такое деление галицкой старины. Гал[ицкая] стар[ина] состоит преимущественно: 1) из руин, то есть разрушенных, недостроенных или перестроенных зданий (о них будет пространно сказано в «Памятниках села Вавилона»); 2) из окаменелостей; 3) из закостенелостей, заскорузлостей и 4) из одеревенелостей. Окамен[елости], закост[енелости] и одерев[енелости] в свою очередь делятся на естественные и сверхъестественные, то есть такие, которые не поддаются объяснению естественным ходом истории и даже, насколько показывают мои попытки, теорией перерождения Дарвина, которая, хоть сама по себе вымысел дьявольский и проклятый, однако в руках богобоязненных и чистых сердцем людей может иногда привести к познанию истины. Меня же и она туда не привела; возможно, что какому-нибудь немцу это удастся лучше! К таким сверхъестественным памятникам я отношу, например, окаменевшие мысли, заскорузлые понятия и одеревенелую совесть, а также несколько других экземпляров, описанных ниже, которые мне удалось открыть именно в Сморгонской академии. Что касается времени, к которому относятся ценные остатки галицкой старины, то можно с уверенностью судить, что большая их часть (все сверхъестественные без исключения) восходят к векам допотопным, — ибо есть часть и из более поздних времен (X—XVI вв.), но из новой и новейшей эпохи решительно ничего, что составляет великую радость для исследователя и показывает большую силу и живучесть галицкой природы, которая лишь незначительно и в самых слабых своих частях поддается низшему влиянию заграничных идей, а в самых здоровых организмах, собрание которых как раз видно в См[оргонской] акад[емии], остается твердой, неповрежденной и вечно верной старине.
III
Что самое удивительное в наших сморгонских памятниках и чего, верно, нигде не бывало, так это то, что катакомбы или там пещеры, в которых находятся все окаменелости, более поздней постройки, более позднего возраста, чем сами окаменелости. Каким образом это произошло, я не смог выяснить. Однако этот вопрос не важен, — да и не катакомбы я берусь описывать. О них разве только могу сказать, что расположены они в три яруса один над другим, достаточно (как для пещер) темные, тесные и неприглядные; воздух достаточно густой и затхлый (однако, свеча кое-где не гаснет), входы в медвежьи клетки еще уже, а клетки… но о них позже. Главный вход в пещеры достаточно затруднен и связан кое с какими расходами, а именно вот почему. Кто хочет попасть внутрь пещер и утолить свое любопытство, должен пролезть через две норы. Первая еще ничего, — большого труда нет. Но при второй ждет опасность. Там стоит страшный сильный зверь, какой-то неизвестной породы. Правда, некоторые натуралисты, в их числе мой приятель Йикьстархрев, считали его одной из разновидностей белого медведя, потому что, дескать, кому ж сторожить медведей, как не медведю? Однако меня этот довод не убедил, особенно потому, что против него говорит суждение самих медведей, дрессированных в Сморгонской академии, — а следуя ему, я причисляю того зверя к роду Canis Cerberus*. К этой мысли тем справедливее можно склониться, что и сам голос этого чудовища не имеет никакого сходства с медвежьим ворчанием, а, напротив, вполне отчетливо откликается: «Гов, гов, гов!», что подтвердит всякий, посещавший Сморгонскую академию. Упрек наших натуралистов, что зверь из этого рода должен был бы отзываться правильно: «Гав, гав, гав», безоснователен уже по той причине, что физиологическое строение Цербера само по себе оригинально, — значит, и голос оригинален. Впрочем, может быть (точно не знаю), что Цербер умеет и правильно произносить: «Гав, гав, гав», а только в насмешку нашим натуралистам выражается неправильно, что, правду сказать, и среди них самих нередко случается в насмешку всей публике. Доказательством подобных, только куда более частых, неправильностей служат стихи моего приятеля Йикьстархрева. Голос Цербера резкий, неприятный и имеет такую силу, что каждый приходящий, услышав его, останавливается как вкопанный и невольно хватается за карман. Я сам испытал это, однако в первый раз не знал, что это значит. Те медвежата, с которыми я кое-как сумел объясниться, дали мне понять, что Цербер голоден, и что каждый раз, входя, нужно откупиться у него ценой полбуханки хлеба (и это, скажу мимоходом, еще одно доказательство того, что названный зверь именно Цербер, а не белый медведь, который, разумеется, не имеет обычая брать откупы). Познав этот способ, который и всякому любопытному рекомендую, я быстро освоился с Цербером и не раз осмеливался даже лазить в его будку, в которой, впрочем, не было ничего, кроме логова да каменных стен. Я попробовал даже с ним поговорить, что было очень трудно, и в конце концов все же добился от него некоторых сведений, которые приведу позже. Он даже дал мне для переписывания записанную пачку бумаги, уверяя, что для меня она будет весьма интересна. Однако, к моему огорчению, это не оправдалось. Книга, видно, долго лежала в логове Цербера. Я смог прочитать в ней только заголовок: «Придверная история Сморгонской академии», но сама история, быть может, когда-то интересная, теперь представляла собой одну лишь гниль и смердящую мерзость.
IV
Успокоив Цербера, приходящий поворачивается к третьему, последнему и главному входу, ведущему в подземные пещеры Сморгонской академии. Но прежде чем он успеет проползти через него, его взгляд остановится на большой черной доске, прибитой над входом, на которой красуется квадратная пожелтевшая карта, размером на всю доску. Уже сам материал, из которого сделана эта карта, привлекает внимание ученого-старинника: это то ли староегипетский папирус, то ли римский пергамент, то ли средневековая бумага. Но главное — не карта, а то, что на ней написано. Это письмо — один из важнейших и интереснейших памятников См[оргонской] акад[емии], а особенно примечательно оно тем, что в нем удалось заслуженному автору сего письма открыть первую великую сверхъестественную окаменелость, а именно: допотопный дух См[оргонской] ак[адемии]. Описание этого любопытного и величественного продукта гал[ицко]-рут[енской] природы приведу позже, а теперь даю подробный и верный отпис самого документа, насколько мне удалось прочитать удивительные, а часто временем поврежденные письмена.
«Сие есть место пребывания медведей.
Указание, как подобает быть входящему в обитель сию.
I. Если входящий медведь будет, то входить ему с шумом, топотом и рычанием великим, дабы знать и ведать всякому, что медведь идет.
II. Если входящий не из рода медвежьего человек будет, то входить ему со страхом и трепетом и зная, что во пристанище медвежье входит.
III. Входить же такому человеку в молчании и в тихолазии и зная, что здесь обитель сна и успения великого, и бодрствовать, дабы не разбудить спящих, ибо противозаконно...
IV. Входить же такому человеку с головой преклоненной и сердцем сокрушенным и смирением великим и, если кто из медведей будет взирать на него и обижать его, претерпеть всяческое, ибо противящиеся и буйствующие изгнаны будут вон со стыдом и осквернением.
Указание о веществах, которые вносятся в обитель сию.
I. Если медведь будет вносящий мед, пиво, вино и воду жития, так называемую горилку, или же хлебы, мясо и съестные вещества, то входить ему беспрепятственно, отдав должное Церберу привратнику.
II. Если медведь будет вносящий письма должные, так называемые векселя, или же закладные карты, или иные карты, то, показав Церберу, идет мимо без препятствия.
III. Если же медведь вносящий будет книги, или писания, или идеи превратные в обитель сию, то Церберу привратнику подобает такого медведя с превратными веществами, избив предварительно по правой щеке и по левой, связанным привести к наставникам, где наказан и посрамлен будет, а книги и писания его с идеями и брошюрами преданы будут на поругание языком сморгонским.