I
Встретились на улице.
– Добрый день, доктор! – заговорил Бешко. – Хорошо, что я тебя встретил: у меня есть кое-что важное сказать.
– Что же такое? – спросил безразлично доктор Александр.
– Да... видишь ли, забыл в эту минуту... Ага... куда идешь?
– Я – в редакцию, как каждый день.
– А на бал идешь... разумеется... что?
– На какой бал?
– Касино.
– Эй, оставляю молодым... забаву.
– Вот сказал, что знал... Какой я тебе старик. Человек, тебе еще нужны впечатления...
– Разве мало я их пережил... да... жаль говорить... Куда так спешишь?
– Именно это хотел тебе сказать... еду на вокзал...
– Ну, тогда счастливого пути.
– Да не перебивай... Должна приехать моя кузина... барышня Вера Мертинская... знаешь ее... что?
– Немного.
– Значит, приходи на вечер – будет весело... Помни, сделай это для меня... Ну что? Придешь? Скажи!
– Может быть.
Разошлись.
"Странный парень, – думал Бешко о товарище. Сел на трамвай и поехал прямо на вокзал – за кузиной.
Родственников и знакомых приехало больше. Бешко, наверное, поставил себе задачей изучить, как выглядят в "будний день" те, кто в праздник триумфируют, как королевы бала...
И барышня Вера приехала с отцом – очевидно, на бал. Ссылаясь на свое "родство", Бешко напросился в фаэтон господ Мертинских и уже по дороге хотел пригласить кузину на первый лансье...
II
В величественно украшенном зале шел уже второй по очереди танец. Доктор Александр сидел в буфете и... скучал. Между тем к нему подбежал Бешко и сообщил, что в зале появилась барышня Вера. Доктор нервно пошевелился в своем кресле. Его охватило странное беспокойство радости или недовольства – а может, и... боли. Вынужденно поднялся с места и, посмотрев в зеркало на свое усталое лицо, пробормотал: "Стар я уже, а все еще – ребенок..."
– Бешко, проведи меня в зал и представь.
Бешко взял товарища под руку и с очаровательным поклоном порекомендовал барышне:
– Имею честь представить: мой товарищ... доктор...
– А, очень приятно... мы знакомы с "детских лет", – перебила барышня Вера торжественный акт представления.
Бешко отошел и оставил Александра с Верой наедине. Долгая минута неловкого молчания и взаимных, робких взглядов, ожидания... Лицо барышни краснеет... Александр, взволнованный, тоже молчит и подкручивает черный ус... Оба несмело смотрят друг другу в глаза...
– Вы не танцуете, господин доктор? – первой спросила барышня Вера.
– До сих пор я не танцевал.
– Почему же?
– Не вижу удовольствия в танцах.
– Раньше вы так любили танцевать.
– Да... раньше... я был без ума от танцев.
– Мы меняемся...
– Очевидно...
Подошел Бешко и пригласил барышню Веру на танец.
– Изменился этот господин доктор.
– Ничего, все меняются со временем... И вы, тетушка, изменились...
– В худшую или в лучшую сторону?
– Не знаю, ведь говорю не от себя.
– А от чьего имени?
– Господин Александр... признался.
– Как? Расскажи.
– Вы будете сердиться?...
– Нет! Прошу тебя, расскажи все подробно. Что говорил доктор обо мне?
– Говорил, что вы... изменились.
– В каком смысле? Говори откровенно.
– Сказал, что вы постарели...
– Так... а что еще?
– ...Что у вас нос слишком длинный... и что портит симметрию лица.
"Подлый, – подумала с горькой обидой барышня Вера, – а я целых пять лет думала о нем..."
– Он еще что-то говорил? – спросила.
– Больше ничего. Я вижу, что вы уже обиделись, хоть стараетесь скрыть свой гнев... Простите меня... вы сами...
– Спасибо вам... я и сама знаю об этом, что я некрасивая...
– Но... дорогая тетушка, не называйте меня так... "политически". Простите, признаю, что я сказал глупость, но... вы спросили, я... слушал... Нет, он должен извиниться перед вами... Вы... простите его... правда? И меня... Что? Он извинится перед вами...
– Не нужно. Я совсем этого не требую. За что? Он ведь сказал только правду... Но... скажи мне, Бешко... что он теперь делает, где он бывает? Почему он такой странный теперь?...
– Он... он теперь работает в нашей газете... Никуда не ходит, избегает людей, и... немного одичал... Вот видите... в зале веселье – а он в буфете с пустым стаканом. Не отшельник ли он?...
– А не слишком ли ты строго его судишь?
– Я – нет... Правда, он в основе хороший парень, только... бедный. Неблагоприятные жизненные условия сделали из него "оригинала" и чудака. Но... вы уже на меня не сердитесь, правда, кузина?
Веселая забава шла своим чередом. Ни одна барышня не могла сослаться на историческую головную боль. Комитет уже позаботился об этом заранее. Впрочем, танцоров было численно гораздо больше, чем барышень, и красавицы могли смело "млеть на руках танцоров" от усталости.
Тем более, своим обычаем отплачивались неравной мерой плохому полу, именно за то, что помог им встать на высоту: ни славы и триумфа, и дразнили мужчин, которые ныне продают "хрен" на большую скалу. Разоблаченные бедняги должны были как-то спасать пошатнувшееся положение своего доминирующего авторитета и, огрызаясь яростно, настаивали на своем, верные традиции, что курс хрена никогда не упадет до сказочно низкой цены, которую установили профессиональные знатоки за даже лучший сорт "сезонной петрушки".
Только Александр не участвовал в военных перебранках конвенционального маневра. Но к нему подбежал Бешко и с лукавой улыбкой на лице заявил ему, что барышня Вера просит его "на словечко". Хотел он того или нет, пришлось отойти от своего столика.
– Чем могу вам служить? – спросил как-то печально. Наверное, его мучил разговор с барышней.
– Я хотела попросить, чтобы вы были так любезны потанцевать со мной кадриль. У меня нет партнера, так что окажите мне эту услугу.
Подал даме руку и пригласил на прогулку по залу. Позволил себе заглянуть в карнетик танцующей.
– Простите, сударь, за мою смелость. Я, собственно, сказала вам неправду. Видите ли, я уже ангажирована на весь вечер. Бешко записал своим именем весь мой карнетик. Но я попросила, и он позволил мне аннулировать его подпись хотя бы в одной графе. Был так любезен... для вас. Итак... потанцуем кадриль... хорошо?
– Для вас готов... Лишь бы только не пришлось мне иметь какие-то неприятности с Бешко. Ведь, знаете... из-за такого можно попасть в конфликт.
– Не бойтесь. Бешко обязан учитывать волю, капризы и авторитет своей... тетушки.
– Позвольте, какая же вы ему тетя, и откуда у него такая милость и доверие с вашей стороны?
– Он мне дальний родственник, хороший знакомый, а иногда и мой поверенный. Когда я в веселом настроении, позволяю, чтобы мы были на «ты», а когда он снова о чём-то меня просит, то называет меня тетушкой. Но... я была бы рада поговорить с вами. Сегодня не хочется мне «вертеться», лучше спокойно побеседовать. Скажите, пожалуйста, как вы живёте, чем занимаетесь? Пять лет мы не виделись.
– Так, – ответил коротко, будто у него уже не было сил сказать что-то большее.
– Ну, вы сегодня и впрямь очень немногословны. Раньше вы были таким разговорчивым, а теперь... цените каждое слово... Но всё же, скажите мне откровенно, не жаль вам было... за всё это время?...
– Не могу и не хочу пока об этом думать. Воспоминание об этом мучит меня и... болит.
– Кто знал вас раньше – не узнал бы теперь. Вы ужасно изменились...
– В каком смысле?
– Ну... вы повзрослели... погрустнели, посерьезнели, стали равнодушнее и так далее.
– Говорят люди, что мы все меняемся...
– А что касается меня... я была бы рада услышать отдельно ваш суд обо мне...
– Вы... для меня всегда одинаковы, неизменны...
– Ловко выкручиваетесь, а я... хотела бы замучить вас моими вопросами...
– Простите, мадам, искреннее сказать я не мог и не умею... Вы, может, хотели бы услышать от меня свой словесный портрет?
– Спасибо, уже знаю его... услышала минуту назад.
Барышня Вера рассмеялась кокетливо, как будто с явным триумфом...
– Бешко вам сказал?
– Да, именно.
– И вы сердитесь? Считаете меня клеветником, интриганом...
– Совсем нет, ведь это сказали вы... Я знаю вас и вашу оригинальную натуру... Но всё же, я бы посоветовал вам впредь быть... осторожнее.
– Ах, и вы... всего лишь женщина, я забыл...
– Не причисляю себя к исключениям.
– Простите, я вовсе не хотел вас обидеть.
– Верю вам.
– Я сказал это лишь приватно. Свой взгляд я высказал с позиции объективного наблюдателя... Бешко проболтался...
– Я сама его об этом попросила и... рада. От вас я услышала только что другой взгляд – это для меня... очень важно.
– У вас были сомнения во мне?
– Нет, я знала, что вы... честный человек.
– Спасибо.
Минута молчания.
– Ваша сестра не соизволила приехать?
– Она? Да вы же знаете, что она... слаба.
– По-моему, вы должны были взять её с собой. Я был бы первым, кто постарался бы, чтобы ваша сестра хорошо провела время...
– Это не моё дело... Впрочем, она уже работает... учительницей... может, и не приехала бы...
– Вы, барышня Вера, иногда бываете немного строгой и неласковой к другим... Эгоистка вы...
– Может быть, временами я и заслуживаю такие упрёки, но не в этот раз... А лучше скажите мне кое-что о себе... вы что-нибудь пишете сейчас?
– Политические статьи.
– Это вам так интересно?
– Я не смею задаваться таким вопросом... Но... я с «политики» хлеб ем...
– Белый, пшеничный?
– Нет, ржаной... и то нарезанный тонкими ломтиками.
– Грустно, когда так.
– Почему? Сколько людей в мире рады были бы всю жизнь есть только чёрный хлеб. Я сам вышел из такого гнезда, где белого хлеба не просят.
– Да, но... чтобы есть чёрный хлеб, не обязательно столько лет учиться и трудиться...
– Практичный у вас взгляд, но я не могу с ним согласиться. Впрочем, мой хлеб не такой уж чёрный, просто иногда не очень вкусный и... будто в зубы колет...
– Ну, оставим этот вопрос... Я хотела спросить, вы не пишете... стихов?
– Нет, слава Богу. Мои стихи должны были бы быть отражением внутренней картины моего «я». Так что судите сами, как бы они выглядели? Совсем бесполезно.
– Почему? Разве было бы плохо, если бы они выходили из-под вашего пера грустными? Разве нравится только то, что «написано весело»?
– Да, мир желает во что бы то ни стало удовольствий и наслаждений, пусть даже искусственных, а мои сатиры слишком остро затрагивали бы струны человеческих нервов.
– Но вам бы стало легче, если бы вы поделились с миром своей грустью.
– Нет. Печаль не убывает от того, что её «слушают» люди, а я не имею права требовать, чтобы люди вообще слушали то, что меня болит. Иногда кажется, что нам «легче на душе», когда нашу печаль почувствует дорогой человек. Но и это облегчение — лишь временная иллюзия... Всякое горе нужно обязательно пережить и переварить в себе самом.
– Может, и так... А раньше я любила ваши стихи. Вы читали их вслух с рукописей, а я внимательно слушала... Жаль, хорошее было время... когда-то...
– Думаю, что не лучше нынешнего. Разве что больше было в них иллюзий, самообмана, больше мечтаний... и страданий.
– И это чего-то стоит.
– Что? Страдания? Такого добра мне и сейчас хватает.
– Я имела в виду только... мечты.