— Это сами разбойники?
— Нет, — ответил мой проводник, — это сами мученики.
И, отложив в сторону свой топор, он преклонил колени под страшным столбом, прямо у ног повешенного трупа. Подчиняясь какой-то таинственной силе, я сделал то же самое.
— Это наша жертва, — сказал мой проводник, склоняя лицо. — Помолимся, чтобы эта самая свежая жертва, замученная за правду и свободу, была последней, и чтобы впредь уже не требовалось таких жертв.
И, припав лицами к земле, мы молились духом, чувством и слезами, целуя землю, орошённую кровью мученика. А когда мы поднялись, мой проводник взял в руку топор и снова подошёл к виселице.
— Храм наш в духе и в истине, — сказал он. — Те, кто своей кровью засвидетельствовал её, должны быть для нас путеводителями, но не идолами; мы будем чтить их победу, но не их мощи.
И, говоря это, он поднял топор и ударил. Упала и в прах рассыпалась виселица, — упали и рассыпались все, до самого дальнего края горизонта. Лишь широкий пояс земли, покрытой буйной зеленью, обозначал след давно пережитых и похороненных страданий, боёв и побед бесчисленных человеческих поколений. И в моём сердце развеялось тяжёлое, тревожное чувство; с большей бодростью, окрепший в силах, я шёл дальше за своим проводником, и мне казалось, что каждый атом этой земли, этого воздуха приносит новые силы, новые мысли, новые, более свободные чувства в моё существо. Я почувствовал себя словно членом этой самой семьи, одним из творений и плодов тех тысячелетних боёв и страданий, одним из счастливых наследников тех побед.
И вот какая-то тёмная, огромная туча с блестящими острыми шпилями выросла на востоке, грозно раскинулась и закрыла перед нами солнце. Мгновение казалось, что она погрузит нас в полную тьму, но этого ей не удалось. Напротив, чем ближе мы подходили к ней, тем она становилась меньше, стягивала свои очертания, и наконец мы увидели, что это не туча, а лишь огромная статуя посреди равнины. На пьедестале из чёрного мрамора сидела на клубящихся облаках мраморная фигура мужа с длинной кудрявой бородой, блестящими глазами и с пучком золотистых стрел в высоко поднятой правой руке. Его голова была окружена венком золотистого сияния, а левая рука держала выпуклый щит. Пьедестал был как гора, преграждавшая нам путь, а колосс на том пьедестале, казалось, упирался головой в облака. Перед статуей мы увидели несметное множество людей в самых разных одеждах и позах. Одни, одетые в длинные белые плащи, с венками на головах, танцевали под звяканье монотонной музыки; другие на пылающих кострах сжигали жертвы; третьи, с озабоченными лицами, на коленях ползли по острому камню, чтобы устами коснуться чёрного мрамора; а в стороне закованные в кандалы пленники с опущенными лицами ждали, когда их поведут на заклание в честь этого колосса.
— Кто это такой? — спросил я своего проводника.
— Символ. Окаменевший плод их собственного воображения, ставший их властелином, их тираном. Для него их танцы и кадила, их слёзы и кровь. Во имя будущего, которого они не знают, они убивают настоящее, то, что видят и слышат. Чтобы спастись от страданий фиктивных, мнимых, они причиняют себе и своим братьям настоящие, безмерные муки. Но настало уже время освобождения. Гляди, как плясуны бросили танцы и, насмехаясь, смеются сами над собой. Гляди, как жертвователи гасят огонь. Гляди, как те, кто шёл просить милости у чёрного мрамора, выпрямляются и бросают в него камнями. Гляди, как падают кандалы с пленников, предназначенных для кровавой жертвы. Вовремя мы пришли.
И, сказав это, мой проводник обеими руками поднял топор и ударил им в чёрный пьедестал. Огромное строение зашаталось, задрожал до самой вершины каменный колосс, и с грохотом обвалилось позолоченное сияние с его головы и стрелы из его рук. А затем раздался страшный гул, и колосс грохнулся наземь, расколовшись на куски, широко покрыв землю обломками своего каменного тела. Удивлённые и испуганные толпы людей стояли молча, только те, что были в праздничных одеждах, с венками на головах, подняли страшный крик, выкликая:
— Разрушен порядок мира! Развалены основы всего существования! Горе, горе!
Но мой проводник, не обращая внимания на их вопли, сказал народу:
— Не тревожьтесь! Сумейте быть свободными — и будете свободны! Захотите быть братьями — и будете братьями. Сумейте жить — и будете живы.
И пошёл, прокладывая себе дорогу сквозь руины. С немым изумлением шёл я за ним.
— Кто ты такой? — спросил я наконец.
Тогда он впервые обернул ко мне своё лицо и ласково промолвил:
— Разве не узнаёшь меня?
Я ничего не ответил. Мне показалось, будто с этой стороны взошло солнце, и я должен был опустить глаза перед тем блеском могущества, триумфа и надежды, что исходил с его лица.
— Узнаю тебя всем сердцем, всей крепостью моей, но имени твоего назвать не могу, — ответил я.
— Я рубака, что рубит преграды на пути человечества, преграды, воздвигнутые дикостью, тьмой и злой волей. Ты видел часть моей работы?
— Видел.
— Знаешь, в чём моя сила?
— Чую... Догадываюсь.
— Узнаешь её. И цель понимаешь?
— Понимаю и желаю хотя бы издали увидеть её отблеск.
— Сумей отказаться от этого желания — и цель станет ближе всего к твоему духу. Не видеть тебе суждено, а прокладывать пути правды и свободы. Хочешь встать к этой работе?
— Хочу.
— Пойдёшь без колебаний по терниям?
— Пойду.
— Так иди же!
И он дал мне топор.
19.09.1978