III
Минул как сон блаженный час
и готики, и барокко.
Идёт чугунный ренессанс,
равнодушно щурит око.
Нам всё равно — бог или чёрт,
оба генералы! —
Соборы брови подняли,
разбежались кварталы.
Над городом стоны и плачи,
как будто пух из перины…
Зеленое предвечерье
омлело, крикнуло, скрылось в тенины.
Что это горит: архив, музей? —
а подбросьте-ка хворосту!..
С проклятьем в небо восстаёт
новый псалом железа.
Псалом железа. IV
На чёрта вам сдалась власть?
Нам дайте хлеба, есть! —
А за повстанцами идут,
поют коммунисты.
Погодите, погодите, товарищи,
ещё будем есть и пить.
Когда б вы нам помогли
капиталистов бить.
Идут, идут рабочие
весёлой походкой.
Над ними ленты и цветы,
словно над молодой.
Гурчит в деревьях солнце,
голубка по карнизу…
Багрово в небо восстаёт
новый псалом железа.
Рондели. I
Иду с работы я, с завода
встретить манифестацию.
В цветах все улицы кричат:
пусть, пусть живёт свобода!
Смеётся солнце с небосвода,
куда-то тучи на конях мчат…
Иду с работы я, с завода
встретить манифестацию.
Какая весна! какая природа!
В сердце лучи звучат…
— Голоту и землю повенчать! —
тогда лишь будет вечный мир.
Иду с работы я, с завода.
Рондели. II
Мобилизуются тополя
под хмурым ветром на горе…
Мы уж давно наготове,
давно всех зовём: к свободе!
К свободе, бедные, босые и голые!
не время сидеть в норе!
Мобилизуются тополя
под хмурым ветром на горе…
Воскликнем же в мир о нашей боли!
Чтоб от планеты и до звезды —
услышали всюду пролетарии,
за что мы бьёмся тут в поле!
Мобилизуются тополя…
26 — II (11 — III). I
Там на горе за Днепром
радостно реют флаги:
честь ему, слава, хвала!
Гремят оркестры, церкви,
в цветах встречают портрет —
там на горе за Днепром.
Катится песнь в степи,
идёт от села к селу:
честь ему, слава, хвала!
Встанем же, меньшие братья,
встретим пророка своего. —
Там на горе за Днепром
честь ему, слава, хвала!
26 — II (11 — III). II
Пришли попы, диктаторы (о стыд!), —
как раз все те, кого Ты не любил.
И кто-то Твоё изваяние водрузил
между монастырём, между собором.
Стоишь. В даль глядишь с укором…
Какой огонь в душе Твоей горел,
когда будил Ты, звал кобзарей
с насильем биться, с царствами, с террором!
Ну что ж, Тарас! Рад ли ты, не рад —
гляди, какой в господе нашей лад,
в семье великой, в общине вольной.
Гляди. Молчи. Хоть бы захотел и есть —
ничего не скажи Первопрестольной. —
А то и Тебя запишут в шовинисты.
Я знаю…
Я знаю: вас не раз ещё проклянут
новые певцы, новая краса-голытьба —
за то, что из родного своего болота
не сразу вышли вы на вольный путь.
Спросит вас судья, поведёт на суд:
вы славили лень, а где же работа?
Зачем вместо ладьи пускать плоты,
страшась того, что зовётся Суть? —
Так хватит спать! ступайте на дорогу!
Человеку гимн, Человеку, а не богу!
Будущему всю душу — славный дар!
Горите! Смотрите солнцу прямо в очи!
Ведь стонет мир от «гениев» — бездарь.
И жить вам не придётся дважды…
Гнату Михайличенко
Не вообразим, как ты тлеешь,
как в сырой земле лежишь, —
ведь вечно ты живёшь, горишь,
ведь вечно духом пламенеешь.
Ты снова встанешь, засияешь,
в мильонах встанешь, закипишь:
чего, чего, народ, ты спишь,
почему дерзать не начинаешь? —
Тебя замучили палачи…
Омарсельезенные миры
полны печали и скорби.
Клянёмся: в час победный —
пусть смерть — а врага одолеем!
О брат наш, о любимый, родной…
Один в любовь…
Один в любовь, другой в мистику,
а третий в горы, где орлы…
И вот какому-то гимназистику
украинскую музу отдали.
И вот переписывают копию
с приторных русских поэтесс.
Идут из утопии в утопию —
и называют это «Sagesse».
А настоящая муза неомуженная
там где-то на фронте в ночь сухую
лежит оплёванная, униженная
на украинском пути.
Чего ж кричим, слепые, одурманенные:
«Кто грим наложил — тот и поэт», —
курим недокуренные сигареты
и в корсет себя тянем?
Неужто наша нация устала,
неужто близок ей конец, —
что в нас чудная профанация
и почти нет ни одного певца!
И почти нет ни одной поэзии,
которая б нас ударила! — Нет.
Одни предтечи анестезии
да лишь растерянность кругом…
Пухлым пророкам
К вам, казённые поэты, официантики,
к вам моё слово, мой гнев.
Не делайте, не делайте романтики
из красной крови братьев!
Упивайтесь славой, винами,
зовитесь жрецами красоты, —
но не плачьте, не войте над гробами,
как псы.
Фальшивая эстетика, грация
для вас даже там, где гробы.
Что вам всемирная федерация,
продажные вдохновенцы, рабы?
Что то братство, коли вам эротика? —
Замолчите, от могил отойдите!
Революция от вас, как от неровного фитилька,
только чадит…
Жгите универсалы…
Жгите универсалы, топчите декреты:
снова режут животы проклятые багнеты!
Проклинайте законы и канцелярский сказ —
Воля! — единственный пусть будет наказ.
Воля! воля! — сердце в груди…
Снова как рабов распинают в людях.
Снова кандалы, тюрьма и шомпола,
и слово невольное словно из-под пола.
Кто вправе принудить человека?
Кто может ночь обратить за день?
И кто так мудр, чтоб сразу нас всех
повесил за правду — единственный наш грех?
Жгите универсалы, топчите декреты:
снова режут животы проклятые багнеты!
Проклинайте законы и канцелярский сказ —
Воля! — единственный пусть будет наказ.