ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР
Его в селе боялись уже не только дети, но и взрослые.
Потому что все не раз видели, как маленький Йосип Тимченко тайком взбирался на чужой чердак.
Потом затыкал там все щели и прокалывал дырку. Потом её затыкал и прокалывал новую в противоположном углу.
А вскоре перелезал на другой чердак.
– Колдует! – говорили одни.
– Ещё, гляди, пожар устроит, – рассуждали другие.
Ну что это за ребёнок, который больше всего любит чердаки?
Больше даже, чем игрушки, игры.
Ну, разве может какой-то тёмный чердак быть интереснее игры в "куци-бабы"? Или в "цурки"? Или в... Да полно же в селе развлечений для ребёнка, а он всё время шатается по чердакам.
– Темноты! Темноты ищет, – многозначительно говорили третьи, красноречиво задирая палец вверх.
– Ты посмотри, а отец у него честный крестьянин.
Кивали головами.
– Ага, хороший крепостной из него.
– А ребёнок в чёрт знает кого уродился...
– Вот ещё ведьмак вырастет, – вздыхала община.
– Пропадут тогда наши цыплята...
– ...и поросята!
Так слухи могли бы дойти и до коров с волами.
Ведь никто не знал, что всё на самом деле было не так.
Только кому и как объяснишь?
А началось всё с того, что как-то раз, ища проказливого котёнка, залез он на чердак да, устав и пригревшись там, заснул.
Когда же проснулся, то глаза некоторое время привыкали к темноте.
А когда привыкли, то увидел, что спит не на чердаке, а в вишнёвом саду.
Нет – протёр глаза и убедился, что всё-таки сидит под отцовской крышей, а сад почему-то разместился на дымовой трубе – большом побелённом дымаре.
К тому же – и это самое главное – сад теперь был перевёрнут вверх ногами!
Мальчишка вскочил, – и тут же сад на дымаре заслонила его собственная тень.
– Что за диковина?
Увидел он тогда, что сквозь маленькое отверстие в крыше, которое, должно быть, проковыряли воробьи, льётся ослепительный луч света – и он, падая на белую стену, рисует там те самые красивые вишнёвые деревья, которые теперь растут... ветвями вниз, а стволами – вверх!..
Вот тебе и воробьи!
И никто не знал, что там есть чудо – дырочка в крыше.
Главное – сначала привыкнуть к темноте.
А уже потом удивляться окружающему перевёрнутому миру.
Как же это так? Откуда берётся изображение?
Особенно, когда там появилась мать, неся вязанку хвороста.
Устало сбросила её с плеча, облокотилась на ствол немного отдохнуть. Всё это вверх ногами.
Йосип с удивлением наблюдал, как родная мать на белой меловой поверхности вдруг снова взвалила себе ношу на плечи и двинулась прямо к нему.
– А-а! – хотел вскрикнуть он, но вовремя прикрыл рот.
Ведь как матери объяснишь, что видел её на чердаке? Да ещё и перевёрнутую? Сразу поведут тебя ко всем шептухам-знахаркам травами поить...
Ой, нет.
А лучше ту дырку заткнуть. И проковырять новую с противоположной стороны – и увидеть, как по двору ходят гуси и утки, и как одна из них плавает в луже – тоже вверх ногами.
И кому ты потом расскажешь про такое, чтобы тебе поверили, – да ещё и про родную мать, которая носит хворост вверх ногами?
Уж лучше тайком пробраться во двор тётки Стехи, залезть к ней на чердак, позатыкать там все щели и дырочки.
Кроме одной, конечно.
А тогда спокойно смотреть на чужой трубе-бовдуре уже не на мать, а на тётку Стеху.
Как она себе спокойненько, вверх ногами стоя, кормит кур, а зерно сыплется у неё из руки – и куда?
Да не вниз, как положено, а вверх, на перевёрнутую землю!
Но главное чудо в том, что неужели никто раньше не замечал проковырянных дырок на чердаке?
– Наверное, у них не было такого хорошего побелённого дымаря, – решил наконец мальчик.
Ведь трубы, как водится, закопчённые.
– Это только наша мама его как следует побелила, потому на нём всё так чудесно видно!
Однажды он решил рассказать матери о своих тайнах, но она сразу же начала поспешно его крестить и шептать:
– В церковь надо или к гадалке.
И заплакала.
– Мамочка, чего ты?
– Ещё и спрашивает... О, безумный, хочет весь мир вверх ногами перевернуть.
Потому Йосип решил вообще никому ничего не говорить, если даже родная мать так испугалась...
Вот мама правильно про церковь вспомнила. Потому что если на неё взобраться и проковырять дырочку – ого, как далеко можно увидеть!
– Мама, а скажите, где бы достать такой чёрной ткани, чтобы все окна в церкви можно было занавесить?
Он ещё не договорил, а мать уже сорвалась прочь, крестясь.
И вправду, беда – где ты такое полотно найдёшь, чтобы завесить там окна?
Вон в родной хате это куда легче сделать.
Занавесил окна свитками, оставил дырочку – и имеешь волю к перевёрнутым наблюдениям.
Увидишь хату. Да что хату – целый пруд.
Пруд – это тебе не лужа.
Маленький Йосипок чуть не покатился со смеху – как смешно там утки вверх ногами плавают!
Особенно уж бывает смешно, когда какая-нибудь утка нырнёт вверх, в воду, да ещё и исчезнет там!
А вон – кто это идёт тропинкой? Перевёрнутого и не узнаешь – то ли поп, то ли учитель...
Как же после всего увиденного не полезть снова под крышу крёстной матери Стехи?
Ведь её хата стоит прямо на дороге в Одессу.
Вот и увидишь дорогу, да как по ней перевёрнутые вверх ногами кони везут перевёрнутую вверх колёсами телегу, да как перевёрнутый дядька Кирилл на ней хлещет кнутом и покрикивает.
Вот это диво!
А потом быстро слезешь с чердака, выбежишь на дорогу и увидишь того же дядьку Кирилла, только уже не вверх ногами, а настоящего.
– Здравствуйте, дядьку Кирилл!
– Здоров, – буркнет тот, удивляясь, отчего это у малого Йосипа так радостно сияют глаза.
– А чего это вы, дядьку Кирилл, вверх телегой ездите?
Тот на всякий случай щёлкнет коней и погонит быстрее от такого ребёнка.
Имел тот дядька Кирилл, кроме езды вверх ногами, ещё одну очень важную привычку.
В выходной день он приходил к лавке, которая служила всем и кабаком, чтобы купить там бутылку казёнки, то есть водки.
Хорошо надпив её, выходил на двор.
А потом, допив, торжественно разбивал бутылку о столб, который будто нарочно для этого закопали поперёк тропы.
Однажды увидел малый Йосип, как удивительно блеснуло на солнце отбившееся донце бутылки, прежде чем упасть в траву.
Нашёл мальчик то донце – и что? Взглянул на него, а потом сквозь него, выпуклое – и обомлел: весь белый свет вокруг, преломлённый в кривом стекле, тоже перевернулся вверх ногами!
Значит, не нужно больше лазить по чужим чердакам, стоит лишь носить с собой вот такое волшебное стекло, и в любом месте можно увидеть всё вверх ногами.
Даже пруд.
А что там пруд – даже церковь со всеми её блестящими куполами можно легко перевернуть и любоваться ею всей, сколько захочешь.
– Уже маленький Йосипок не лазает по чужим чердакам, – болтали люди в селе.
– И слава Богу.
– Однако, – не унимались односельчане, – завёл он себе другую вредную привычку: где увидит стекло – разобьёт и смотрит сквозь него.
– Ага, всё стекло возле того Кириллова столба пособирал.
– Наверное, тоже пьяницей хочет стать.
– Беда!
Да, имел Йосипок уже целый мешок выгнутых и вогнутых донец. Не каждое годилось для наблюдений перевёрнутого мира.
Одна беда: никому он не мог рассказать о своих важных оптических открытиях – потому что если старшие парни узнают, то и повыбирают его круглые стёклышки.
А главное: если и ребятня об этом узнает, то повыбирает все бутылки, и во всей волости не найдёшь ни одного путного донца!
Тем более, что теперь для наблюдений уже не нужна тьма – стань под солнцем, например, посреди пастбища, поднеси к глазам стёклышко – и всё стадо вмиг собирается в кучу у тебя перед глазами!
Особенно тот рыжий бычок, который крутится рядом и ещё задирает старших – ну как тут не лопнуть со смеху?
– Вон ваш Йосипок, – докладывали пастухи родителям, – совсем с ума сошёл – сквозь битое стекло смотрит да только и хохочет!
– К гадалке, – решила мать.
– А потом к попу.
Ведь, конечно, поп гадать не умеет и другим запрещает.
Но о каких запретах речь, когда родной ребёнок выдумывает химеры? Да мать ради сына и на такой грех решится...
И водили его, и показывали, и отшептывали, и отмаливали, однако мальчик упрямо молчал, не признавался, зная, что тогда лишь ухудшит дело.
А дело было всё интереснее, потому что обрастало новыми идеями: а если в дырку на чердаке вставить такое выпуклое стеклышко?
Долго он их к дырке подбирал и вставлял – пока не увидел на трубе чудесное перевёрнутое изображение.
И оно отличалось от прежних тем, что было куда ярче и чётче.
Вот!
Он даже затанцевал на чердаке, но быстро притих – ещё услышат топот, тогда уж к врачу в волость повезут.
И тогда – прощай, исследования.
Как-то, сидя на чердаке, вдруг услышал он соседский разговор:
– Оно сглазило, – густо шептала тётка Стеха. – Клянусь, однажды сама видела, как Йосипок нашёл на берегу бутылку, и что?
– И что? – затаила дыхание община.
– Вместо того чтобы отнести матери в хозяйство, он...
– Что? – не удержался народ.
– Он вот так взял её обеими руками, и вот так о пенёк! И разбил...
Соседи немо вытаращили глаза, не веря.
– А сам, – продолжала Стеха, – вот так в битом стекле ковыряется, да как найдёт там какое-то стёклышко, да так обрадуется, да как засмеётся.
– О, Боже... – выдохнула община.
– Это уж надо его к фельдшеру в волость, – постановил дед Охрим.
– К какому там фельдшеру, – возразил дядька Кирилл. – Это уж пора в Одессу везти да в сумасшедший дом класть. Это ж надо – целую бутылку взять и разбить! А ведь туда можно и масла налить, и керосина, или и...
Тут он не договорил, наткнувшись на красноречивый взгляд Охрима. Потому что, разумеется, для чего та бутылка лучше всего годится.
И вот это ребёнок тайком слушал!
Именно когда на дворе яркий день – лучше всего проступает на трубе перевёрнутое изображение улицы.
Он взял угольок, обвёл на трубе её очертания.
Получилась совсем неплохая картинка. Всё в ней красиво – только перевёрнуто вверх ногами.
– Чего ты плачешь? – проснулся среди ночи Андрей, услышав, как его жена навзрыд рыдает.
– Наш сынок вверх ногами перевернулся.
– Да как это может быть? Не замечал я за ним такого.
– Залезла я как-то на чердак, думаю, что он там от нас прячет? А нашла его, он угольком рисует на дымаре. Да рисует всё перевёрнутое вверх ногами.
"Что ты это выдумал? О чём ты думаешь, сынок?" – заплакала я.
"Да как бы трубу перевернуть так, чтобы рисунок на ноги встал. Или лучше улицу сперва перевернуть, а потом рисовать? Или хату? Или всё-таки только трубу?" – говорит он.
"Зачем?" – спрашиваю я.
"Мама, – говорит он, – ты только об этом никому не говори, потому что за такие мысли можно от отца и ремнём схлопотать".
Андрей гладил свою жену по голове.
– Да ничего, – шептал, – он парень смышлёный.