— Что нам заниматься какими-то научными вопросами, философией, экономикой, естественными науками! Наша публика этого не любит!
— Хватит нам углубляться в резкую критику новых литературных явлений. Во-первых, мы только отбиваем охоту у молодых писателей, а во-вторых, и наша публика морщится, читая слишком резкую критику.
— Да побойтесь бога! Что это вы такое говорите про какие-то всеукраинские дела, про необходимость выработки единого галицко-украинского литературного языка! У нашей публики есть другие, местные заботы — куда уж ей ещё этим заниматься!
— Знакомиться с жизнью, литературой и условиями других славянских племён? Ну, в общем-то... мы не против, но всё же не стоит заполнять всю газету одной славяноведческой тематикой. Наша публика особо этого не вкушает.
— Мужик... хлоп... его интересы, его образование, его организация... ну так, разве мы против? У нас же есть и "Просвіта", и "Народна торговля" с филиалами, и "Гуцульська спілка", и "Гуцульська крамниця", и читальни... разве мы не делаем, что можем? Разве не пишем? Мы ведь демократы! Но в литературе... как бы вам сказать... мы и тут вроде бы не против хлопа... "Капрал Тимко", "Убога Марта", "Лихий день", "Сини" — ну пусть будут. Только всё-таки слишком уж много этого "хлопства" в литературе — нехорошо. Что же это за литература такая получится? "Нужда и беда" — "беда и нужда", "хомут" и "дерюга" — "дерюга" и "хомут". А если вы ещё начнёте изображать этого хлопа по-своему, с "запашком", с цинизмами и пошлостями — ну, то пусть лучше чёрт заберёт и вас, и вашу литературу! Такую литературу наша публика точно не примет.
— Надо ведь знать нашу публику, надо знать, что ей нужно, что ей нравится...
Вот такие, в тысячу вариаций повторяемые восклицания, советы, жалобы и наставления услышите из уст каждого русского редактора и газетчика в Галиции. "Наша публика" — это крайний, неопровержимый аргумент в каждом споре о направлении и содержании всякой галицко-русской газеты. Всё, что редактор сам упустил, не доглядел, не понял или не захотел — всё это так и должно быть, потому что, видите ли, наша публика так хочет. И молчание о важном и жгучем, и бесконечное жевание на тему "в огороде бузина, а в Киеве дядька", и логикой необъяснимые скачки от "нашего демократизма" к посоху "его высокопреосвященства", и от программного "мы прогрессивные и федералисты" к "миру, что струится от мощей святого Николая", и мелкие препирательства из-за мелких личных обид — всё, всё то, что составляет букет нашего сегодняшнего газетного дела всех "приходов" и всех оттенков, всё это, если хорошенько поковырять людей, что этим занимаются, берёт начало из одного источника: этого требует наша публика. Она требует и "такта", и "темперамента", и молчания, и "болтовни", и льда, и огня. Ради неё мы то чернеем, то белеем. Ради её милости мы сегодня плюём, а завтра лижем.
Господи! Да кто вы такие и кто этот ваш тиран, мучитель и деморализатор — ваша публика?
В переписке одной из наших газет я недавно прочёл вот что: "Слухи, распущенные нашим подлым и обскурантским противником из другого прихода, будто наша газета теряет доверие у публики, — не имеют никакой основы. Чёрный клеветник может в этом убедиться по нашим кассовым книгам".
Обрадованный таким откровенным признанием, я встретил редактора той газеты и горячо пожал ему руку.
— Ну,— говорю,— слава богу, слава богу! Наконец-то и мы, русины, выходим на зелёную лужайку!
— На какую зелёную лужайку? — удивлённо спросил он.
— Как это на какую? Вы же сами лучше всех знаете. Я про вашу газету говорю.
— А-а,— протянул редактор с иронией,— спасибо вам за честь называть нашу газету зелёной лужайкой.
— Да побойтесь же бога! — воскликнул я, заметив недоразумение.— Я про слова из вашей переписки.
— Какие слова?
— А про всеобщее доверие публики. Разве этого мало?
— Эх, чтоб её, это доверие! Лучше бы публика меньше доверяла, да больше подписывалась и платёж соблюдала — вот было бы лучше!
Я вытаращил глаза и оторопел.
— Так разве у вас доверие не означает всего этого сразу? Как же публика вам доверяет, если мало читает и платит неточно?..
Редактор покачал головой с жалостью, сказал: "наивный человек!" — и пошёл своей дорогой.
Скоро после этого у меня состоялся другой разговор с другим редактором. Это было в большом обществе. Господин редактор сидел в кружке людей и изображал из себя свободомыслящего.
— А я вам говорю: этот союз с чёрными рясами не доведёт нас до добра! — говорил он важно.
— А почему же вы в своём органе так рьяно за них вступаетесь? — спросил я.— Так усердно громите всех их врагов, настоящих и мнимых?
— Э, не забывайте, что публика, которая читает мою газету...
— Ага, ага,— перебил я,— знаю, знаю! Значит, на самом деле вы...
— Что ж, разве вы меня не знаете? На самом деле я такой же либерал, как и вы, а может, и больше!
— Вот как! Так это вы в одном из прежних номеров так язвительно высказывались о "нетерпимости либерализма"?
— Э, то, видите ли, совсем другое дело!
— Какое? Тоже, конечно, публика?
— Вы смеётесь, а дело совсем не смешное. Я понимаю либерализм так: leben und leben lassen*. Мужик хочет жить — хорошо, пусть живёт. Поп хочет жить — что ж, разве нам его губить? По-моему, либерализм — это общая терпимость, и только к такому либерализму я и причисляюсь.
— Ага! Понимаю. Значит: я вру — вы терпите, вы врёте — я молчу, третий приходит и обдирает нас обоих, а мы: "милости просим, будьте добры!" Прекрасный либерализм!
— Простак! Грубиян! — прошептал редактор и отвернулся.
А в другом углу один старенький молодой человек (молодой годами, но старый опытом) с неудачным пафосом наставлял нескольких "молодых".
— И что вы мне рассказываете: естественные науки! социальная экономика! Милые мои, не думайте, что я такой уж дурак! Говорим откровенно! Ведь естественные науки — это атеизм, а социальная экономика — это социализм! Почему бы вам прямо не сказать: нам нужен атеизм и социализм? Тогда бы каждый сразу знал, чего вы хотите и с кем имеет дело. А я вам скажу: всё это ерунда. Нам надо опираться на то, что у нас есть, что наша публика знает и думает, а не навязывать ей ничего нового, не вбивать в голову свои идеи. А вы подумайте, к чему доведёт ваша пропаганда атеизма и социализма! Кому вы этим поможете? Даст ли это мужику хоть кусок хлеба? Разовьёт ли хоть одну новую силу? Ага, как же! Только тюрьмы наполнятся молодыми людьми, бедняков и духовных пролетариев расплодите — и всё. На нашей почве может расти только то, что из этой почвы выросло. Правда — одна для всех. Вот я скажу: лист зелёный — кто будет спорить? Так и здесь. Не набивайте голову публики теориями и абстракциями, а ставьте дело практично, чтобы каждый, послушав, знал, что взять и делать. Уверен, что вся публика думает так же, как я!
Вот тут и стой, и будь умным! Публика доверяет одной газете, которую мало читает и ещё меньше подписывается. Публика заставляет другого редактора лицемерить и публично признавать прямо противоположное тому, что он признаёт в частной беседе. Публика уверена, что естественные науки — это атеизм, а социальная экономика — это социализм. Так что же это за публика такая? Стоит ли ей служить, распинаться ради неё и выворачивать душу, как выстиранную рубашку, наизнанку?
Что это такое — публика? Тьфу, к чёрту! Ведь это не волк в лесу и не апокалиптический зверь, а все мы. Каждый из нас — часть публики. И вы, пан хозяин Хомо Наконечный, и вы, пан писарь Тимофий Зацерковный, и вы, панотец Хризостом Всякдарсовершенский, и вы, пан арендатор и бургомистр Лейбо Цвибель, и вы, пан судья Беспристрастный, и вы, барышня Маня, и вы, уважаемая госпожа Богатковская, и ты, Касю, — одним словом, все мы, молодые и старые, учёные и неучёные. И все мы поодиночке — так себе, люди как люди, а вместе должны быть таким тираном, такой апокалиптической бестией? Мы должны требовать, чтобы наши редакторы, писатели, учёные, наши духовные светочи перед нами лгали, изворачивались и пускали нам дым в глаза вместо света? А зачем нам дым? И какая нам польза от лжи? Неужели мы такие дети, такие туманы, такие сектанты, что не способны вынести искреннего, резкого, правдивого слова? Неужели у нас пакля вместо сердца и кисель вместо крови, что нас не трогает то, что трогает других нормальных людей?
Каждая часть публики имеет право требовать от газеты, чтобы та обращала внимание на её интересы — экономические, общественные или духовные — как газета. И конечно, каждая газета делает это по-своему. Вопрос только в том — как. Вот "Rolnik"* рвёт себе грудь за то, чтобы сельским помещикам жилось как можно лучше, и больше ни о чём не заботится. А вот "Gazeta gorzelnicza і szynkarska"* печётся о винокурнях, пропинации и шинках — а за пределами мира Траллеса, перегонного куба и литра пусть хоть трава не расти. Эти обращаются к мещанству, те — к дворянству, те — к евреям, кто к кому прицепился. Значит, у них есть своя публика. У этой публики есть свои, частные интересы. Как эти интересы соотносятся с интересами общего блага — дело их органов не сильно волнует, а если иногда и зайдёт речь о "социальной гармонии", то они ради своих выгод так ловко вывернут логику, факты и справедливость, что только стой и дивись.
Но экономические, классовые интересы — не наше дело. Там ведётся война, homo homini lupus*. Литературно-научная газета ставит целью духовные интересы, развитие мышления, мировоззрения, чисто человеческого и гуманного чувства. К кому же с этим обращаться?
Очевидно — к такому развитию каждый имеет право. Здесь мы сразу выходим за пределы борьбы и волчьих аппетитов. В экономике один обогащается за счёт другого; в обществе один поднимается на плечах других, так что широкая программа одного моего товарища: "Я хочу, чтобы всем было хорошо" — здесь очень легко может обернуться тем самым всеобъемлющим либерализмом, которым отличается вышеупомянутый редактор. Ведь правда, трудно сделать так, чтобы одновременно было хорошо волку, барану и траве. Или волк будет пасти траву — тогда барану будет хорошо, но траве и волку — плохо; или баран будет есть волка — тогда траве и барану будет хорошо, а волку — плохо; или будет как сейчас: баран ест траву, волк ест барана, а человек бьёт волка. Но на поле духовного развития, на поле мысли, науки нет войны. "Пейте от нея все!" И кто больше имеет — тот больше даёт другим; кто набрал больше силы — тот большему кругу приносит большую пользу.