ІІІ
Но под вечер Дмитрик замечал, что у него чего-то тяжко на сердце. Так и тянет домой, к матери. Пусть даже и побьют его, лишь бы быть дома, лишь бы услышать материнский голос. Дмитрик не выдерживает больше, бросает своих товарищей и бежит домой. Ему хочется прижаться к матушке, попросить у неё прощения, поцеловать ту руку, что не раз ласково гладила его по головке. Но дома ли сейчас матушка, или ещё носит воду? Вот идёт навстречу та женщина, у которой они снимают хату, она, наверное, знает…
— Тётя, а мама уже дома, или всё ещё воду носят? — подбегает к ней Дмитрик.
Женщина останавливается и грустно качает головой.
— Относила она уже своё, дитя!.. Больше уже не понесёт! — со слезами в глазах говорит женщина.
Дмитрик не совсем понял этих слов, но что-то сжало ему сердце. Он видит слёзы на глазах у женщины, и тревога охватывает его.
— Сиротка ты несчастный!.. Ваша мама уже с Богом беседует… — вдруг зарыдала женщина и хотела приласкать Дмитрика.
Но Дмитрик вырвался из её объятий и бросился дальше. Он всё понял, и страшная безнадёжность сжала его сердце.
— Мамочка моя!.. — кричит он. — Мамочка!.. — Слёзы текут по его лицу, маленькое сердце рвётся от боли, а Дмитрик всё бежит дальше и ничего не видит перед собой. Он давно уже потерял свой картузик, несколько раз падал на скользкой дороге, полы рыжей юпки, словно крылья, развеваются за ним от быстрого бега, а он всё бежит и бежит, взывая:
— Мамочка моя!.. мамочка родненькая!..
Но что это? Чьи это похоронные сани едут?
"Это мою маму везут хоронить", — подумал Дмитрик и со всей силы рванулся вперёд. Он не видит, что за ним несутся кони, не слышит, как кричат: "берегись!" А кони уже близко: вот они дышат горячим паром над Дмитриковой головой, вот встают на дыбы, рвутся вперёд, и Дмитрик исчезает где-то под конскими копытами…
ІІІ
Дмитрик лежит в больнице. Сломанную ногу его взяли в лонгету; нога уже не так болит, как раньше, и Дмитрик может приподняться на постели. Он рассматривает просторную комнату, где лежат больные, смотрит на сестру-сиделку, что склонилась над недужным, и останавливает взгляд, наконец, на своём столике. Там, среди всяких пузырьков с лекарствами, краснеет коробочка с его ножиком. Ах, этот ножик! Он напоминает Дмитрику столько огорчений, столько печали, что Дмитрик не может на него смотреть.
"Может, мама есть хотели, пока я покупал ножики… может, они голодные и умерли, не дождавшись хлеба… Не скажет мамочка, не признается, потому что её уже нет на свете… и никого у меня нет… сирота я безродный… Но простят ли мне мамка всё, что я натворил? — думает Дмитрик, не вытирая слёзы, скатившейся по лицу. — То, наверное, Бог меня покарал: зачем было обманывать всех, прося для больной матушки? Зачем было говорить, что я сиротка?.. Вот теперь Бог и сделал так… А всё тот Гаврилко, недобрый он мальчишка, он меня на всё подговаривал… Нет, это я недобрый, что слушался Гаврилко… Не простит мне Бог, не простит…"
И Дмитрик поглядывает в угол, где из чёрных рам смотрит на него суровое лицо Бога-Отца, и кажется Дмитрику, что он недостоин прощения, что никто не простит ему его вины…
"Что со мной будет? — тревожат мысли детскую голову. — Куда я денусь?.. Кто меня накормит, кто оденет меня, калеку ненужного?.. Опять нищенствовать?.. Нет, не буду, не хочу даже видеть того Гаврилко, что научил меня руку протягивать… Буду что-то делать, на хлеб зарабатывать. Добрые люди помогут… А где же те добрые люди? Есть! Я знаю, что есть! Ведь мама неспроста говорили, что свет не без добрых людей!.."