І
Дмитрик, восьмилетний мальчик, выскочил из душной низенькой хаты, что по самые окна вросла в землю. На дворе было лучше, чем в хате. Солнышко поднялось уже высоко и пригревало. Снег так блестел, что Дмитрик не мог на него смотреть и щурил глаза. Была оттепель, со стрех капало, с горки сбегали, словно весной, ручейки талой воды, воробьи весело чирикали, жидовские козы бродили по майдану, не осталось ли где на торжище хоть стебелька сена от вчерашнего ярмарка. Это тепло, этот словно весенний день среди зимы манили Дмитрика, влекли его в даль, на волю, туда, в город, что поднимался к голубому небу шпилями церквей, зелёными и красными крышами камениц. Но мать его, Ярина, выходя с вёдрами на ежедневную работу, велела ему сидеть дома. Потому-то Дмитрик был грустен. Он следил глазами за матерью, которая, согнувшись под тяжёлыми вёдрами, полными воды, переходила улицу, видел, как в грязных хатках вдоль улицы открывались двери, высовывались оттуда жидовки и кричали его маме:
— Ярина! принесите скорее воды, а то бочка пустая!
Дмитрику на минутку стало жаль матушку, что, слабая или не слабая, целый день должна носить воду, зарабатывая на хлеб. Но не такая была погода, чтобы грусть удержалась в его сердце. Всё вокруг было таким радостным, весёлым, что из памяти Дмитрика куда-то улетели и мать, и её приказ сидеть дома, он не заметил, как сами ноги, обутые в крепкие заскорузлые сапоги, вынесли его на улицу. Дмитрик дёрнул по дороге за хвост козу и весело рассмеялся, увидев, как коза смешно крутанула рогатой и бородатой головой. Дальше, уцепившись сзади за барские сани, доехал до моста, а оттуда, скребя крепкими сапогами да изредка скользя, побежал через лёд в город.
На Дмитрике была старая рыжая материнская юпка с клочками ваты, выглядывавшей сквозь дыры в изношенной одежде, длинные рукава болтались ниже рук, мешали ему. Русую головку прикрывал старенький картузик с оторванным козырьком. Но, несмотря на свои непарадные латы, Дмитрик весело глядел на Божий мир здоровыми серыми глазами, весело подпрыгивал по людным улицам.
Вдруг он остановился, скорчил жалобно лицо и протянул руку к какому-то барину, что шёл по улице.
— Дайте копеечку!.. мать больна… хлеба нет…
Барин взглянул на бледное личико мальчика, на его изодранную одежду и сунул руку в карман.
Дмитрик побежал дальше, сжимая в руке медную монету. Это Гаврилко его так научил. О, этот Гаврилко умный и сильный, страх какой сильный! Но где же он, этот Гаврилко?
— Дмитрику, а сюда!..
Дмитрик узнал знакомый голос и остановился.
— Ну, что? — поздоровался Гаврилко, подходя к Дмитрику.
— А смотри, что у меня есть! — похвастался тот десятью копейками, что выпросил у барина.
— Мало! — решил Гаврилко. — Что на них купишь? Проси ещё, да не ленись, кривись хорошо, как среда на пятницу, да приговаривай жалобно: "Дайте, милостивый барин, дайте… мать умирает… я есть хочу!.." И не отцепляйся, за полы хватай, пока не даст.
Дмитрик улыбнулся.
— Разве я не знаю? Ты же меня учил… А ты чего не просишь? — спросил он у товарища.
— Вот придумал! Сказано малый — глупый! Мне никто не даст, я ведь уже большой, мне уже десять лет, да и свита на мне целая, не то, что твоя юпка… Гав не лови! — вдруг толкнул Гаврилко в бок Дмитрика.
Дмитрик понял и побежал за каким-то барином, протягивая руку.
— Дайте, барин, милостивый… хоть копеечку дайте… мать умирает… два дня без хлеба сидим.
— Проси всех! — говорил Гаврилко, забирая выпросленные деньги. — Беги вон за той барыней, у которой перышко на голове болтается.
Дмитрик побежал и ещё что-то принёс.
— А где же Марийка? — спросил он.
— А там где-то на улице с жиденятами играет… Марийка! Эй!
Через минуту подбежала Марийка, так замотанная большой косынкой, что один только острый красный носик выглядывал на Божий свет, будто вынюхивая, нет ли чего интересного.
— Знаете что? — собрал совет Гаврилко. — У нас есть немного денег… А я сегодня утром такие видел медовики в пекарне… ну, таких никогда не видел… Вот тебе коржик, а на коржике как будто сметана сладкая-сладкая… сверху помазано красным и посыпано маком… — Гаврилко сплюнул, потому что во рту у него набралось полон рот слюны. — А на самой макушке, представьте себе… вишня! Будто только что с дерева сорвана.
— Да ну?! — воскликнули сразу Марийка с Дмитриком.
— Честное слово!.. пойдём купим!
— Пойдём!
— А на шостак возьмём папирос, — добавил Гаврилко.
— И спичек!
И дети, словно стайка воробьёв, сорвались с места и помчались по улице.
— Берегись! — крикнул кто-то сзади, и резвые кони промчались мимо детей.
— Лови!.. лови его! — закричал Гаврилко, и все трое со всех ног побежали вслед за санями.
Дмитрик с Гаврилком уцепились сзади за сани и прижались. Но, оглянувшись на Марийку, они так и расхохотались в голос. А там Марийка, догоняя сани, поскользнулась и плюхнулась прямо в лужу. Грязная вода стекает с мокрой юбки, а Марийка стоит, ещё и пальцы растопырила, измазанные в грязи. На беду, услышал этот смех извозчик и щёлкнул назад себя кнутом. Дмитрик с Гаврилком с грохотом попадали на землю. Мальчики подбежали к Марийке.
— Мария, откуда ветер веет? — задел её Гаврилко, дёрнув за край косынки.
— Мария, откуда ветер веет? — дёрнул с другой стороны Дмитрик.
— Не трогайте, а то, ей-Богу, маме скажу! — всхлипнула Марийка, сморкая красный нос.
Мальчики пошалили немного, а потом с успокоившейся Марийкой помчались на базар.
Гаврилко накупил медовиков, папирос и спичек. Все трое устроились где-то под забором и поделили лакомства. Гаврилко, конечно, досталось больше всего. Полакомившись, он вынул из кармана папиросы и дал одну Дмитрику.
— Дай и мне! — отозвалась Марийка.
— На, если хочешь!
Дмитрик затянулся папиросой и весь покраснел от едкого дыма, даже глаза заслезились. Однако он не бросил папиросу, боясь насмешек Гаврилко.
Марийка закашлялась.
— Тьфу на них! Такое горькое и невкусное курят, — сказала она, бросая папиросу.
— Эх, баба! — с презрением сплюнул Гаврилко, хоть и его самого тошнило от папиросы.
— А теперь айда бить того жидка, что нас вчера задирал! — предложил Гаврилко.
Все поднялись и отправились между еврейские улицы.
Жидка не нашли, а так провели на улице до вечера.
— Смотри же, Дмитрик, выходи завтра! — приказывал Гаврилко.
— А если мама не пустят?
— Так убеги!
Дмитрик бежал через лёд, скребя крепкими сапогами, и с ужасом думал, что скажет ему мама за непослушание.
А мама ничего не сказала: она лежала на полу и стонала. Увидев наконец Дмитрика, Ярина молвила:
— И где ты шлялся, бездельник? Возьми там кашу в печи да повечеряй!
Дмитрик выел из горшка кашу, лёг возле матери и сразу заснул.
Ему снились воробьи, козы, сладости и другие радости бедных детей.
ІІ
На другой день Ярина едва поднялась с постели; она взялась за вёдра, чтобы пойти на работу, но почувствовала, что нет сил.
— Что-то я занемогла, Дмитрику, — сказала Ярина, — сил нет… Я немного полежу, а ты сбегай в город да купи хлеба… Вот тебе деньги… Да не задерживайся…
Грустно было Дмитрику, жаль больную маму, но только до порога сени. За порогом он забыл и маму, и свои заботы. Солнышко грело, как и вчера, небо синело в вышине чистое, безоблачное; ручейки журчали что-то меж собой, по снегу прыгали овсянки да снегири. Весело! Дмитрик с радостным сердцем трусил по льду, сжимая в кулаке деньги на хлеб.
И тут, прямо у моста, появился Гаврилко с маленькими саночками, а на них сидела Марийка.
— Садись, подвезу! — крикнул он Дмитрику.
Дмитрик с разбега вскочил на саночки, чуть не опрокинул Марийку, а Гаврилко повёз их, мотая головой и ржая, как конь.
— Тпру! Дай, Гаврилко, я повезу!
Дмитрик соскочил с санок и взялся за верёвку.
— А что это у тебя в кулаке? — схватил его за руку Гаврилко.
— Деньги… мамка на хлеб дали.
— Давай сюда!
— Нет, нельзя — мамка бить будут.
— Глупый! Скажешь потерял, так и не будут. Давай!
Дмитрик, поколебавшись немного, отдал деньги.
— Вот что я вам скажу, — начал Гаврилко. — Я тому жидку, что нас то и дело задирал, таки намял вчера пейсы. Но жидок грозился: как соберу, говорит, жидят, тогда не попадайтесь нам на глаза. А мы знаете что? Мы себе купим ножички, жидята не посмеют подступиться, как увидят ножи.
Мысль купить ножи очень всем понравилась. Дети кинулись в лавку и купили три ножика. Осталось ещё два гроша, на которые не знали, что купить.
— А я есть хочу! — сказал Гаврилко.
— И я! И я! — воскликнули вместе Дмитрик и Марийка.
— Иди проси, Дмитрику! — приказал Гаврилко.
Но, на беду, сегодня не везло, хоть Дмитрик очень жалобно кривил лицо и пищал, как сирота:
— Дайте сиротке копеечку… сжалитесь над голодным!…
Никто ничего не давал, а есть хотелось.
— Эх, что твоё нищенство! Вот как тот слепой дед, что сидит возле моста, — ну, у того было всякого добра полная торба: там тебе и бублики, и яблоки, и медовики! — облизнулась при одном воспоминании Марийка.
В голове Гаврилко мелькнула мысль.
— Знаете что? эта торба будет наша! — решил он.
— Да ну, так тебе дед и даст: ты за торбу, а он тебя клюкой! — спорила Марийка.
— Не бойся! Сделаем так: ты, Марийка, купишь за двоячку булку и подашь деду, а когда дед будет убирать её в торбу, мы вдвоём с Дмитриком, я с одной стороны, а он с другой, чиркнем ножом по верёвке… Марийка схватит торбу и наутёк, а мы за ней! Хорошо, Дмитрику?
— Эге, "хорошо"! А если дед сверху клюкой?
— Не бойся, не попадёт! Пошли!
Слепой дед пел благочестивые песни и не слышал своей беды. Он, пряча в торбу булку, обещал Марийке "спасение душеньки", когда вдруг почувствовал, что его торба куда-то ускользает, что её уже нет!
— Караул! Грабят! — закричал дед, но в ответ на его крик застучали ноги беглецов.
А Гаврилко уже делил добычу, спрятавшись со своей компанией за кучей дров на еврейском дворе.
Дмитрик чувствовал детским сердцем, что так плохо поступать, как они поступают, но боялся даже намекнуть об этом, потому что Гаврилко не дал бы передышки, издеваясь.
И вот вечер. Дмитрик знает, что ему пора уже домой, но он боится явиться к матери без хлеба и без денег. Ведь мать наверняка станет его бранить! Эта мысль так грызла Дмитрика, что он поделился ею с Марийкой.
— Ночуй у нас! — решила Марийка. — А завтра мать забудет, и пройдёт тебе вот так.
И Дмитрик впервые в жизни ночует под чужой крышей, далеко от матери.
На другой день снова игры, смех, лакомства.