I
Русин умер. В этом не было никакого сомнения. Вскрытие его тела, произведённое тремя врачами, показало даже причины, по которым он должен был умереть. Причины были очень глубокие и выражены очень учёными терминами; в протоколе не умолчали даже о том, что вскрытие произвели те же самые три врача, которые при жизни лечили его, пускали ему кровь, вырывали зубы и вырезали всякие вредные наросты, пока он не умер.
Умер наконец, и его похоронили.
Как известно, русская душа не сразу после смерти летит на тот свет, а ещё какое-то время витает возле мест, где покоится тело. Может, это первое наказание за её житейские грехи — незримо наблюдать за тем, что делают после смерти с её телом и памятью. Так оно или нет — достаточно, что душа нашего Русина почувствовала это очень мучительно. Когда собрались врачи, чтобы резать и кромсать его тело, она в виде мухи сидела на большом чёрном гвозде, которым были прибиты к кресту ноги деревянного Христа, стоявшего в изголовье катафалка. Сидела и слушала разговор эскулапов, не имея, однако, никакой возможности выразить им свой приговор.
— Крепкий был парень, — сказал один врач, — поглядите, коллега, какие у него кости, какие мышцы, какие грудь и плечи, прямо как у Геркулеса! Я и не думал, что мы так быстро одолеем его своими лекарствами.
— Что вы говорите, коллега, — быстро! Вспомните лучше, сколько мы с ним намучились. Мне удивительно лишь, как много он выдержал и жил. Если бы не наш уважаемый протомедик, то кто знает, не жил бы он ещё и теперь.
— И наверняка жил бы, — сказал серьёзно третий врач, которого те двое называли протомедиком. — Коллеги, несмотря на всю свою учёность, не поняли, где его самое слабое место, и давали ему лекарства не такие, какие нужно было, чтобы окончательно подорвать его жизненные силы.
— Но ведь, уважаемый коллега, — воскликнули в один голос оба первых, — нам ведь кажется...
— Подождите минутку, коллеги, — серьёзно сказал протомедик, — сейчас объясню вам это. Коллега по правую руку понял свою задачу очень примитивно и лечил его только на Vim numericam* через пускание крови, сильные очищения и т. д.
— Кажется, однако, что последствия... — несмело перебил врач по правую руку.
— Последствия, конечно, были, но ни такие быстрые, ни такие стойкие, как можно было надеяться, — сказал протомедик. — А коллега по левую руку даже и настолько не понял своей задачи.
— Как это? — вскрикнул врач по левую руку. — Разве моё лечение его Rabies hajdamacica*...
— Вот именно, ваша несчастная Rabies hajdamacica! А знаете, коллега, что само этиологическое и терапевтическое понятие этой болезни подразумевает определённое неравенство и несистематичность действий. Связываете больного и одновременно даёте ему есть. Прижигаете его раны и одновременно выводите его из обморока и приводите в чувство. Даёте ему рвотное и одновременно возбуждаете его аппетит. Пускаете ему кровь и одновременно очищаете её. А главная ваша вина — действия в противоречии с соседом.
— Ну, ну, не знаю, насколько коллега протомедик... — начал медленно, будто иронично, врач по левую руку.
— Знаю, знаю, что коллега хочет сказать, — живо перебил его тот, — и сейчас поясню вам свой метод и свои действия. Я вступил на физиологическую почву, подготовленную вами, — не отрицаю этого, — но применил метод более совершенный и успешный, потому что направил главную операцию не против тела, а против души. Его Vis numerica, которую подкапывал коллега по правую руку, пригодилась мне против самого коллеги. Его Rabies hajdamacica я обратил в нужный момент против коллеги по левую руку. Ни одна, ни другая не повредила мне ни капельки. Зато главной основой его жизни я признал Independetiam summi positam*, называемую также Mania autonomica*, и против этой чисто психической болезни направил я весь арсенал также психических средств, пока его душа не потеряла веру в своё собственное существование и, наконец, не покинула этого великанского тела.
Бедная душа слышала эти слова, понимала их, но не могла ничего ответить. Лишь затрепетала радужными крыльями, но высший приговор не позволял ей улететь — она должна была слушать дальнейшие разговоры врачей, должна была смотреть, как их ножи вонзались в её тело, пилили её кости, как их окровавленные руки вырывали из груди её сердце и разрезали его на четверо, чтобы изучить его строение, и как их пальцы выскребали мозг из её черепа и шарили в его извилинах.
Наконец её срок истёк, и она полетела на тот свет, напитанная горьким ядом, потому что никто не вспомнил о ней добрым словом, никто — казалось — даже не заметил, что среди живых не стало одного, и не худшего, да и не последнего среди всех. Несе в себе целое пекло боли и жалости, полетела душа обычной солнечной тропой, но быстро сбилась с неё. Это была душа очень грешная, так что естественное дело — блуждающая тропа завела её прямо в ад.
II
Пришёл Русин к адским вратам и даже стучать не пришлось. Ад, как известно, всегда открыт и ворота у него широкие, а в воротах всегда толчея и давка, так что никто и не заметил, как наш Русин вместе с другими грешниками вошёл внутрь этой «юдоли», полной «огней неугасимых» и «червей неусыпающих».
Вид ада разочаровал его очень. Он думал, что найдёт какие-то бездонные пропасти, чудовища, муки и орудия пыток, каких ни глаз не видывал, ни ухо не слыхивало. А между тем куда там! Какие-то серые то ли болота, то ли пески, без конца и края, без зелени, без леса, без реки; вверху что-то вроде неба, только чёрное, как смола, без солнца и без звёзд, — одним словом, местность убогая и скучная до последней степени. А между тем небом и этой землёй, словно чёрные тучи, ползали рои душ грешников, бродившие без присмотра, без дела, без работы, без радостей, но и без особых мучений, кроме нестерпимой тоски и скуки.
«Ага! — подумал себе Русин. — Вот чем эти проклятые черти хотят допечь человеку! Мол, живи себе, летай, плавай, по стенам лазай, но ничего не делай. Хитро придумано! Скукой хотят доконать, потому что знают, что для крестьянского сына труд — это первая основа жизни. Но не дождётесь вы, поганцы, чтобы я тут подчинился вашему правилу!»
Лют был Русин. Так много злости принёс он с собой из мира, что решил делать в аду всё назло и наперекор.
«Всё равно мне, — думал он. — Раз уж человек попал сюда, то хоть погуляю и залью чертям горячего сала за шкуру».
И давай носиться по аду, как помешанный, переворачивая, разбивая и кромсая всё, что только попадалось на пути. Но проклятая равнина была такая бесконечно длинная, препятствий никаких не было, а кромсать бедные грешные души не доставляло никакого удовольствия.
«Что они мне виноваты? — думал Русин. — Вот если бы какого черта встретить, тогда другое дело!»
Что ж, когда черта и на сажень не было видно.
«Это что же такое? — подумал Русин. — Быть в аду и черта не видеть — гм, это уж, пожалуй, последняя насмешка! Но погоди, антипка, одного за другим я вас тут повылавливаю!»
Сел посреди болота и начал руками и ногами месить адскую грязь, лепить из неё кирпичи и вальки и складывать в кучи. Наконец, когда этого добра накопил уже достаточно, поднял руку, чтобы перекрестить, и крикнул:
— Ну, господи, помогай!
В тот миг рядом с ним появился красивый юноша в шапочке с петушиным пером, в зелёной курточке и в красных обтягивающих штанишках, с блестящей тросточкой в руке.
— А что ты, человечек, тут делаешь? — сладенько спросил он у Русина.
Русин по старой привычке снял перед ним свой огромный, войлочный, засаленный шляп и сказал:
— Да это, господин, хочу тут церковь строить.
— Что? Как? — взвизгнул юноша. — Ты осмелился бы? Разве не знаешь, где ты?
— Да вроде знаю, что в аду, — сказал Русин, почесавшись в затылке, — но не знаю ещё, какие тут порядки. Священников, гляжу, тут хватает, ну, так и подумал: построю церковку, и мы бы тут все с нашей приходской осели.
— Не знаешь, какие тут порядки? — заверещал юноша и замахнулся на Русина своей палочкой, которая вдруг превратилась в огромную железную дубину. — Постой, я тебя научу нашим порядкам!
Но пока успел ударить, Русин уже вырвал у него дубину из рук да как не размахнёт, как не врежет чёрту его же дубиной по хребту, так что тот завыл, словно сотня волков, закрутился вихрем и полетел к старшему дьяволу с жалобой.
Безмерно обрадовался Русин, заполучив дубину в руки.
— Ну, теперь уж скучать не буду! — крикнул он. — Я этой палочкой столько дыр во всех стенах нароблю, что им и крахмала расхочется! Ну-ка, попробуем пол!
И начал работать вовсю, ковыряя и выбивая дубиной дыру в полу. После нескольких сильных ударов почувствовал, что дубина прорывается сквозь какой-то тонкий слой, которым был отделён верхний адский этаж от нижнего. Из дыры начал вырываться густой вонючий дым.
— Ага, проклятые чертяки! — крикнул Русин. — Гей, глядите, добрые люди, — кричал он к грешникам, окружившим его широким кольцом, словно несметная стая ворон и галок, — гляньте только, что за бестии! Тут, наверху, морят нас холодом и тьмой, а сами сидят в тепле, огонёк себе палят и светят. Но погодите, доберёмся мы до вас. Гей, кто смелый, за мной! Ломайте пол, будет и нам светло и тепло!
Но другие души были простые тени, так что не могли ничем ему помочь. Лишь он один среди них был сильным. Вот он, ухватив чёртову дубину, так приложил её к дыре, что аж свод треснул и сразу образовалась в нём огромная прореха. Сквозь эту дыру было видно нижний адский этаж. Это была тоже огромная равнина, на которой, словно звёзды на небе, были разбросаны несметные большие костры с приставленными к ним котлами, ещё больше, чем сковороды в солеварне. Между кострами, словно огромные чёрные змеи, извивались несметные реки и потоки жидкой смолы, источая довольно приятный и очень полезный для груди смоляной запах.
— Видите их? Вот бестии чёртовы, как они тут приятно устроили своё жилище! — крикнул Русин. — А вы, бедные души, стучите зубами от холода да задыхайтесь тут в зловонных болотных испарениях! Это, значит, такая в аду правда? Го-го, господа анциболоты, мы вам не жабы, чтобы в болоте сидеть! Хватит вам нас дурачить! Раз уж человек попал в ад, так хоть адская справедливость должна быть! Гей, за мной, кому тут не по нутру! — крикнул он к грешникам и с дубиной в руках прыгнул через дыру на нижний этаж. Как непроглядная туча, повалились за ним грешные души, наполняя всё адское подземелье невыразимым писком и свистом.
— Эй, а это что? — заверещал один чёрт, стоявший возле ближайшего котла и подбрасывавший дрова в огонь под котлом, подливая туда смолы, в которой, словно галушки в кипятке, плавали и булькали грешные души.
— А ты, проклятая маска, — крикнул ему Русин, — это ты тут себе забавы устраиваешь, а про нас и не думаешь? Это что же такое, а?
— Гевалт! — заверещал по-жидовски чёрт, увидев дыру в потолке и те грешные души, что толпились сквозь неё вниз.