В течение всего года, пока Гриц учился в школе, их гусей пас соседский мальчишка Лучка. Тот, правда, на пастбище в основном только и делал, что копал ямки, лепил куличики из грязи да обсыпался пылью. О гусях он совсем не заботился — и они бродили как хотели. Не раз случалось, что заходили они в чужие поля (*ц а р и н а — засеянное ограждённое поле), и тогда за нанесённый ущерб им доставалось не только проклятий, но и побоев. А кроме того, беда несколько раз в том году тяжёлым крылом налетала на стаю. Пять молодых гусаков и десять гусынь хозяйка продала в городе; остальным тяжело было с ними расставаться. Старую пепельную гусыню забил сосед палкой, поймав её в своём посеве, и в жестокой бесчеловечности своей привязал бездушный труп за лапу к той же палке, проволок его так через всё пастбище, а затем швырнул хозяевам на двор (*о б о р а — загон для скота). А одного молодого гусака, красавца и надежду всей стаи, убил ястреб, когда тот однажды отбился от родни. Но несмотря на все эти тяжёлые и невосполнимые потери, стая в этом году всё же была больше, чем в прошлом. Благодарить за это следовало белого гусака, серую гусыню и ещё двух-трёх молодых её дочерей — стадо насчитывало свыше сорока штук.
Когда Гриць появился среди них с прутиком — символом своей наместнической власти, — все взгляды сразу устремились на него, и только один удивлённый шипящий звук пронёсся в воздухе. Но ни белый гусак, ни серая гусыня ещё не забыли своего бывшего доброго пастуха и быстро его узнали. С громкими радостными вскриками и трепетом крыльев они кинулись к нему.
— Где-где-где-где? — загоготала серая гусыня.
— А в школе был, — гордо ответил Гриць.
— Ов! ов! ов! — удивился белый гусак.
— Не веришь, дурак? — крикнул на него Гриць и хлестнул его прутом.
— А шо-шо-шо? А шо-шо-шо? — загоготали, толпясь вокруг него, другие гуси.
— Думаете, чему я там научился? — сформулировал их вопрос Гриць.
— Шо-шо-шо-шо? — гоготали гуси.
— А баба-галамага! — ответил Гриць. Снова — шипение удивления, будто ни одна из этих сорока гусиных голов не могла постичь такой глубокой мудрости. Гриць стоял гордый, недосягаемый. Но вот белый гусак решился заговорить.
— А баба-галамага! А баба-галамага! — вскричал он своим звонким, металлическим голосом, выпрямившись, высоко задрав голову и затрепетав крыльями. А затем, обернувшись к Грицю, добавил, будто бы желая пристыдить его ещё сильнее:
— А кыш, а кыш!
Гриць был сломлен, пристыжен! Гусак за одно мгновение усвоил и повторил ту мудрость, что стоила ему целого года учёбы!
«Почему же его не отдали в школу?» — подумал Гриць и погнал гусей на пастбище.