Помни!
— Ладно, ладно!
— А теперь на вот это в руку!
Я взял. То был какой-то шнур или воловод, не знаю.
— Держись крепко!
— Держу.
— А теперь иди за мной!
Мы пошли.
По дороге слышу — крик какой-то, плач, вой, скот ревёт, собаки лают, под ногами грязь, — видать, идём по селу.
— Хома, побойся бога, куда ты меня ведёшь?
— Ни слова, туман голова! Жандармы близко! — прошептал он мне своим твёрдым голосом. Я застыл от страха.
«Вот тут нам и конец! — думаю. — Пропала коза, пропала и берёза!»
Идём дальше, а подо мной колени только дрыгают: диль, диль, диль! И вот слышу:
— A skąd wy, dziady?* — спрашивает резкий голос.
«Наверное, жандарм, — думаю. — Ну, господи, помилуй грешную душу! Сейчас и к нам заговорит!
Странно только, что сначала обращается к каким-то старикам».
Насмешливый старческий голос отвечает прямо передо мной:
— С белого света, паночку милостивый! Мы божьи странники, братцы-близнецы. В реке купались, в воду ныряли; я его окунул, а он глаза в воде потерял. Хотел найти, да не смог, так и побежал домой.
— Ха-ха-ха! — рассмеялось несколько голосов.
Господи милостивый, их тут, видно, немало. Почему же они нас не хватают, не вяжут?
Даже ни слова к нам не говорят.
— Gdzie mieszkacie, włóczęgi?* — спрашивает опять резкий голос, но уже сквозь смех.
— У воды, паночку, у самой воды! Хата у нас из лебеды, щеколда из репейника, а крыша из лопуха!
Снова смех вокруг, но жандармы нас всё ещё не трогают. Я весь дрожу и держусь за верёвку, не смею даже приоткрыть глаз от страха.
Думаю: будь что будет, посмотрю, чем кончится.
— Jakiś bestja dowcipny! — сказал, насмеявшись вдоволь, резкий голос другим. — Ale chodźmy już! Zdaje mi się, że w tej stercie za wsią uda nam się złowić jakiego ptaszka*.
Я услышал, как жандармы, смеясь, удаляются, и от удивления не знал, где стою.
— Идём, слепой братец! — крикнул передо мной дряхлый старческий голос. — Пойдём туда, где ветер свищет! На ветер положимся, ветром укроемся, ветер под голову подложим и тёпленько уснём.
— Złodziej ze swojemi przymówkami!* — донеслось до меня издалека. Хома дёрнул меня за верёвку. Я пошёл за ним, всё ещё не понимая толком, сон ли это, или явь, что со мной творится.
Мы шли ещё довольно долго.
— Ну, открывай глаза, слепой кот! — весело сказал мне Хома. Я приоткрыл. Густой туман уже стелился по полю, вдали виднелось село — по клубам дыма, что тут и там поднимались над низкими соломенными крышами.
— Ну что, съели нас жандармы? — смеясь, спрашивает Хома.
Я ни слова не ответил — не мог ещё прийти в себя.
— Милый товарищ, а ведь видишь, я тебя не в пропасть тянул! — тихо сказал он. Я впервые теперь взглянул на него.
Что это ещё? Какой-то дед с длинной бородой стоял рядом со мной.
— Во имя Отца и Сына, что с тобой, Хома?
— То же, что и с тобой! — ответил он.
— То же, что и со мной? А это как понимать?
— Посмотри в воду на своё лицо! — ответил он дряхлым дедовским голосом. Неподалёку была широкая лужа. Я взглянул — ну и страх! Если бы не знал, что это я, не узнал бы себя ни за что! Дед, да и только, из меня — хоть стой, хоть падай! Обвешан торбами, с длинной палкой в руке, в пёстрой шапке на голове. И Хома такой же! Вот почему он так настаивал, чтобы мы спали в дедовой хате! Угу!
Вот так, видите, мы тогда беды и избежали, но думаете, на этом всё кончилось? Жандармы искали, шныряли дальше, а мы метались туда-сюда, как вороны по ветру, колесили и кружили по ту сторону Днестра. Аж вдруг слышим: утихло немного, жандармов больше в округе нет. Ну, слава тебе, господи! — думаем. — На этот раз спаслись! Теперь надо подумать, как бы домой добраться. Думай, Хома! Веди, Хома! Хома и взялся вести.
Мы возвращались медленно окольными путями, осторожно, чтобы случайно не попасться в руки жандармам. Бог помог — мы уже близко от своего села, всего полмили осталось. Кто бы подумал, что именно тут найдём то, чего почти полгода не могли найти в чужих сёлах? А ведь нашли свою
беду прямо на мосту, как говорится. И всё из-за моего приятеля, из-за Хомы!
Два дня мы сидели в камыше. Было слышно, что в нашем селе ещё есть жандармы. На второй вечер говорит Хома:
— Знаешь что, Семёне? У меня нога болит, может, ты бы сходил в село, разведал, как там дела, да принёс чего-нибудь поесть?
Я пошёл. Едва вышел из камыша — смотрю: по полю ходят жандармы. Я, увидев их, аж занемел от ужаса. Господи, а вдруг увидят меня? Эх, поднял я полы и бегом в камыш! Но было уже поздно — заметили меня, черти! Пустились в погоню. Помню только, что их было четверо.
Как и куда я бежал — не помню. Помню только, что мокрый, оборванный, в крови, я упал возле Хомы. Хома сразу понял, в чём дело.
— Вставай, — крикнул он мне, — прыгай под мост!
Недалеко был мост через реку. Под ним мы знали схрон.
Я собрал остатки сил и поднялся.
— А ты куда? — спрашиваю Хому.
— Беги! Я как-нибудь сам справлюсь.
Я побежал, оставив его в камышах.
Не знаю и доныне, какую хитрость придумал Хома, чтобы и на этот раз уйти от погони. Через минуту я уже сидел под мостом, весь дрожащий, но спрятанный надёжно. Сижу, страх понемногу отпускает, прислушиваюсь, выглядываю — что будет с Хомой? Ничего не слышно, только река сбоку под мостом шумит.
Долго я сидел, сжавшись, не двигаясь, между двумя балками. И вдруг слышу какие-то голоса. Прислушиваюсь издалека — господи милостивый! Тащат моего приятеля, моего Хому, жандармы. На руках и ногах звенят цепи, жандармы его окружают, карабины поблёскивают. У меня в глазах потемнело, сердце как льдом обдало. Смотрю — Хома по шею мокрый, грязный, весь в камышах, гнилых листьях и водорослях. Видно, бедняга пытался затаиться в болоте, да не помогло — нашли, схватили!
«Слава тебе господи, хоть я цел остался», — подумал я, сжался втрое и сижу тихо, едва дышу.
Ну кто бы подумал, что Хома даже теперь захочет мне навредить! Эх, господи! Приятель, приятель! Только послушайте, на какую хитрость решился мой милый товарищ, чтобы и меня погубить, выдать в руки жандармам! Слушаю, слышу шаги. Идут жандармы на мост, где я прячусь. Гм! слышу ещё что-то. Кто-то поёт или что? Прислушиваюсь — это голос Хомы. Идёт он, будто насвистывает себе:
Ой, Семёне, мой друг дорогой!
Передай от меня ты отцу,
Что не будет уже Хомы
В воскресенье к утру!
— Ладно, ладно! — крикнул я из-под моста, тронутый жалобной песней Хомы.
Господи, как я тогда испугался собственного голоса! Жить буду — не забуду той минуты! Загудело в ушах, потемнело в глазах, кровь ударила в голову — не знаю сам, что со мной случилось.
Очнулся я уже на мосту. Два жандарма держали меня за руки, один замыкал на железную скобу цепь, которой нас связывали. Я пошевелил ногой — на ней зазвенела такая же цепь.
И вы мне говорите о дружбе! Разве по-дружески Хома со мной поступил? Я взглянул на него. Стоял угрюмый, мокрый, дрожащий. Один раз глянул на меня — в глазах у него слёзы... Что мне с тех слёз? Они ни мне, ни ему не помогут!
На следующий день нам уже остригли кудри. Мы стали солдатами.
Ох, дружба, дружба! Товарищество! Горе ты мне принесло, не забуду тебя до самой смерти. Ведь из-за тебя пропали мои молодые годы!
Лолин, июнь 1876
______________________________
* А звідки ви, старці? (польск.) — Ред.
* Де мешкаєте, волоцюги? (польск.) — Ред.
* Якась дотепна бестія! Але ходімо вже. Здається мені, що в цій скирті за селом пощастить нам зловити якусь пташку (польск.). — Ред.
* Злодій зі своїми приказками! (польск.) — Ред.