Она всё-таки меняется. Она не хочет быть сразу всякая. Ей хочется быть какой-то определённой.
"Вот и референт то же самое говорил", – вспомнилось Сашку. И он отвернулся от реки.
Там будет карьер над рекой, которую позже назовут Тисой. Этот карьер со временем съест гору, раздробив её на щебёнку, которой будут мостить железнодорожные пути по всей стране. Будто на земле не существовало никакого другого андезитового холма. Может, и существовал. Но – не такой красивый. А потом Сашку мелькнуло в голове что-то такое, что ему и не захотелось оформлять в мысль: что вся та радость, добытая этими, которых будут звать автохтонами, словно тот большой холм, будет дробиться на протяжении всех последующих поколений – и так её хватит на долгие тысячелетия.
Сашку вдруг стало грустно.
Он бы должен был тосковать по тому далёкому миру, который покинул, а он тосковал по этому, что, казалось, отдалялся словно тот свет за горизонтом, – из багряного переливаясь в синее. Однако ничего тут не поделаешь – человек должен овладевать всем, что вокруг него лежит, и никакого другого пути у него нет. Так его "ведёт".
– Зачем так? – оторвался от реки дядечка.
– Ну как – зачем? Ну вот, взять, например, огонь. Вы же им пользуетесь?
– Нет.
– Не умеете?
– Что там уметь. У нас есть солнце. Зачем, имея его, дуть на угли? – вздохнул местный.
– А ночью? А зимой? Согреться ведь надо?
– Видишь, согреться. Мне совсем не нужен огонь, чтобы стало жарко, – улыбнулся тот чуть-чуть, как показалось Сашку, свысока.
– А сварить что – как же без огня? – Сашко кивнул на котелок, который стоял на двух камнях.
– Сварить, – выдохнул тот, и улыбка сразу сошла с его лица.
И он с такой ненавистью уставился на металлический котелок, что вода в нём закипела мгновенно.