Подул осенний ветер и выкатив пустые одеколонные флакончики. Этот звук вывел Сашка из задумчивости – он заметил, что уже вечер, а сам почему-то стоит посреди Тарасовской улицы. Он удивился этому, ведь ему показалось, будто только что вышел из Академии наук. Куда его, молодого и неизвестного ученого, вызвали конфиденциально. Где после долгих анкетного типа вопросов предложили посетить прошлое. Сашко удивился, что комиссия даже подумала: он испугался, и долго уговаривала его согласиться, призывая к научному долгу и другим обязанностям, упирая на то, что здоровье и психика у него оказались самыми крепкими из всей археологической братии ("не пьет"), тематика его исследований совпадает с диапазоном нынешней машины времени ("палеолит") и отсутствует предвзятость к такой возможности ("писал любительские фантастические рассказы").
Сердце у него сжалось. И он изо всех сил закивал головой, что согласен. Потом смог сказать это и словами. Не сказал лишь одного – что и жизнью бы охотно пожертвовал, лишь бы хоть одним глазком заглянуть в ту машину времени и увидеть то, что по крупицам выцарапывал, пытаясь делать выводы из однообразного и скудного археологического материала.
– ... эта машина работает, не перенося предмет из одного времени в другое, – объяснял референт, – а смещая все времена воедино. Поняли?
Сашко изо всех сил закивал головой, но не слишком убедительно.
– Словом: суть времени и его течения заключается в том, что точка существует в определенном промежутке его и одновременно её там уже нет. Вся наша задача сводится к тому, чтобы эту точку максимально расширить. – Референт заглянул Сашку в глаза, но, кроме согласия, никакого понимания там не нашел. – Видите, существование в одной точке прошлого, настоящего и будущего – вот принцип работы этой машины. Таким образом, одна такая точка способна смоделировать целую вечность. Вечность, видите ли, сама по себе не последовательна, как мы иногда пытаемся охватить её разумом. Мы считаем, что она такая большая-большая, что аж вечная. Ну, это такое свойство, присущее человеку: осознавать всё последовательно, по очереди, по порядку, переходя от одного пункта к другому. А совместить целую вечность в одной точке бытия человек не способен. Однако на это способна машина. Вот эта.
Первое, что его удивило, когда он из той машины вышел, – что пейзаж вокруг нисколько не изменился. С тех пор, как девятьсот тысяч лет спустя он будет здесь проводить археологические раскопки.
То есть изменения в ландшафте кое-какие есть, стоит лишь внимательнее присмотреться: например, Черная гора кажется чуть острее. Река – полноводнее, лес выше. Но всё это мелочи, – главное закат такой же точь-в-точь, как и те, которыми он любил любоваться, отходя для этого подальше от археологического лагеря. Потому он и не почувствовал себя одиноким посреди этой торжественно-застывшей природы: сине-высокие холмы, стремительно-зеленая река, широко-прозрачное небо.
И хотя он почувствовал, что его появление не прошло мимо внимания автохтонов, поселение которых он раскопал вот на той горе, тревоги не было. Почему? Сашко искал слова: здесь было уютно.
Когда-то такое ощущение постигло его, когда он вошел в глиняную хатку в музее народной архитектуры. Встал как вкопанный. Что не хотел никак оттуда выходить, пока не понял, почему: хотелось там остаться.
Позже, анализируя тот странный миг, пришел к выводу, что то было из-за глиняных стен, соломенной крыши, деревянных балок – они не давили. Было ощущение, будто он долго не знал передышки и вот только что её обрел.
Налюбовавшись закатом, Сашко решил ужинать. Зацепил походным котелком из реки, поставил его на камне. Вынул из рюкзака крупу, спички и начал искать хворост на берегу, когда услышал позади шаги. Не осторожные какие или, наоборот, решительные, а такие, будто сосед шел к соседу в гости.
Подходил такой себе самый обычный, сказать бы, дядечка. Даже одежда не казалась странной – накидка из тонкой кожи, подпоясанная изящно, сидела на нём привлекательнее, чем какая-нибудь ватник или бушлат. Подошел и посмотрел на Сашка так же беззаботно, как тот только что смотрел на закат.
Покашляв, начал говорить словами, которые были почти все понятны, лишь Сашко никак не мог «попасть» в язык, чтобы перейти ту грань. Пока незнакомец не коснулся его плеча. Слова стали проще, но интонации – наоборот. Сашку даже показалось, что дядечка способен варьировать одной тридцать второй тона.
Сашко тоже начал говорить, стараясь налегать на мелодику. Знал, что наступит миг, когда тот начнет понимать – хотелось, чтобы незнакомец постиг речь без прикосновения. Вспомнилось: Сашко включил как-то приемник, попав на португальскую волну, однако несколько первых фраз понял тогда сразу, пока не выяснил, что это звучит чужой язык. И – пропало!
Теперь он был уверен, что не пропадет, если уж началось. Нужно лишь гомонить, а не говорить. Если бы тогда Сашко не избегал изо всех сил сложных слов, то подумал бы о гипноконтакте, телепатии и т. д. Когда всё понимается и так, само по себе, а слова – это просто повод для такого понимания, словно то прикосновение ладони.
Сначала о погоде, об осени, которая в этом году мягкая, о рыбе, которая в этом году послушная. О зверье – которое не очень. Подалось к чужим племенам, туда, где начинается река. Сашко лишь допустил ошибку – попытался вспомнить исследования первобытных культур и повернуть на тотемы – однако сразу потерял понимание языка. Пришлось возвращать назад: о племени, которое живет в верховье – когда-то это был один род, но со временем их стало три, разошлись вниз по реке. И ещё раз едва так не случилось – когда он вспомнил о магнитофоне, который фиксирует этот разговор, и ни черта никто из той записи не поймет. Однако, наученный, быстренько вернулся снова в русло беседы. Рассказал, что рыба вообще потеряла послушание, что у зверей там, откуда он пришел, вообще никто послушания не спрашивает – ловят, разводят и поедают. А чтобы не ушла к чужим племенам – огораживают её навсегда, а травы собирают и носят им на корм. На что дядечка засмеялся, как ребенок, – так его позабавила идея носить скошенную траву.
Порой Сашку казалось, что он подсмеивается и над ним – особенно когда тот краем глаза пренебрежительно посматривал на одежду пришельца – куда хуже, чем его, натуральную, из мягонькой, выделанной кожи. То есть:
Сашко не имел никакого преимущества над ним, как это подобало бы цивилизованному человеку. Мало того – разве что наоборот. Однако у местного хватало такта обходить такую возможность и терпеливо возвращаться к устоявшейся речи, поддерживаемой лишь ему известным способом. Сашко уже понял, почему животные будут такого слушаться. И пресмыкающиеся, и птицы. Вот река, наверное, нет. Хотя, кто знает, может, он из вежливости не проявляет всех, сказать бы, талантов.
– Откуда у вас такие таланты?
– Как это "откуда"? Всегда.
Тут бы спросить, откуда это всегда, так Сашко почему-то вспомнил референта с его пространными рассуждениями про то самое "всегда" и начал обходить тему подальше.
– Ну, вот это, что вы умеете всё, оно же не сразу было.
– Почему не сразу?
– Ну, скажем, когда человек ещё маленький, немощный, он ведь ничего не умеет – совсем ничего, а потом понемногу начинает уметь. Откуда такое умение берется?
– От радости.
– Вот оно как. А радость где у вас берется?
– Собираемся, тогда и начинается. Чем больше нас собирается, тем её больше. А дети – всегда рядом. Вот они и начинают уметь.
Однако Сашка интересовала не педагогическая проблема, его поразило то, что местный говорит о радости как о вполне конкретной вещи. То, что для Сашка лично стало слишком абстрактным, мало того, лишь теоретически возможным.
– Умножая радость, человек учится.
– Чему именно? Чему он может научиться?
– Радоваться.
Как ни старался Сашко дойти причины той радости, ему не сказали ничего. Выяснил он лишь, что радость можно начать и усилить, специально для этого собравшись. На праздник, сказать бы. Что каждый пребывает или старается пребывать в состоянии праздника, а если теряет его, то все собираются и возвращают его снова. Что этот праздник развивает человека, воспитывает его и "ведет".
– А когда у человека нет возможности сойтись с другими, где же тогда брать радость?
– Как где? – искренне удивился дядечка. – А вон видишь, сколько её.
И указал на западное небо. Потом на опушку, что выдыхала дневное тепло. На первые звезды, которые вставали из темного края неба. И снова Сашку показалось, что тот сдерживает улыбку.
– Вон вода, – сказал он. – Ты же посмотри, какая вода.
Сашко посмотрел на воду и замолчал. Наконец он, археолог, понял, что человек селился только в самых красивых местах. То, что казалось ему раньше чистой случайностью, превратилось в аксиому. Когда-то он смеялся с немцев, которые приезжали искать какой-то город, упомянутый в их песнях. Оснащенные новейшей техникой, о которой нашим ученым и не снилось, они три сезона впадали в отчаяние, потому что никак не могли найти поселение. Пока двое наших не влезли на дерево, которое росло выше других, и оттуда, осмотрев ландшафт, не подумали: ну где бы тут мог поселиться человек? И, заметив красивое местечко, пошли туда и с первого раза попали лопатой в культурный слой.
Тогда это Сашку показалось просто курьезом. Потому что он привык, что человек строит себе жильё в самых непригодных для этого местах. А в самых красивых местах возводит промышленные объекты. Те, кто это делает, тоже, наверное, руководствуются категорией красоты. Хотя в таком забеге Сашку всё чаще виделась какая-то иная, мрачная логика. Все самые красивые места, которые с детства знал Сашко, были изрыты, а потом забетонированы. Такое совпадение...
– Это не совпадение, – услышал Сашко.
Он взглянул на собеседника, однако тот смотрел на реку и говорить не хотел. Наверное, устал от предыдущего разговора и теперь созерцал воду.
"Набирается, – подумал Сашко, – красоты".
Он понимал, почему когда-то не мог выйти из глиняной хатки. Там нигде не было металла, кирпича, бетона.
"Жить без проводов над головой". Эти атавистические мысли радовали его, а скорее – веселили, ба нет – смешили. Потому что никто никогда те провода не снимет, а лишь наоборот – каждый день их будет становиться всё больше.
– Почему? – донеслось до него.
"Потому", – ответил мысленно Сашко и ничего лучше придумать не смог. Потому что объяснить человеку, который живет вне временных изменений и представлений, что такое прогресс...
– Человек стремится к переменам, – заговорил дядечка. – Однако в себе они совсем незаметны. А вот вокруг – заметны слишком. Потому человек и меняет всё вокруг себя.
– А ему от этого кажется, что меняется он?
– Нет, не кажется.