Якутская поэма

Вы спрашиваете про тех,
кто здесь застрелился на карауле?
Ну что ж, расскажу о них,
хотя и не стоят они заслуги:
были якуты — дикари,
и речь у них, и повадки дики,
хоть мертвецы они теперь,
а дураки — признаюсь — велики.
Сами скажите, для чего
им было тут у нас страдать?
Да у нас такой якут-дичок
должен бы прямо рай вкушать!
Было им досыта еды и питья,
не раз давали мы и чай, и сахар,
а чтобы всласть побить кого —
такого вовсе не бывало.
Нет, грех сказать — у нас не бьют,
начальство высшее ведь близко,
а если пнут кого тайком,
то что такое для якута?
Да и какой же из него солдат?
Одно ледащо, пустомеля!
Однако ж у нас — засвидчит всяк —
они ни на что не жалели.
Покорные они, плохи,
боялись каждого, как дети,
бывало, плачут, как малыши —
детскую натуру имейте!
Лица бабские, без бород,
ни храбрости, ни роста в теле,
такой, скажу вам, народ,
что хоть бери — да с моста кинь их смело.
Бывало, кто-то из них сидит,
и хмурится, слеза на очи.
Спросишь: «Болит у тебя что?»
А он в ответ: «Домой мне хочется!»
— «А где ж тот дом?» — «Оттам, оттам!»
и машет смутно он рукою. —
«Там ехать полем, горами,
лесами, за великой водою». —
«А край ваш, добрый он, красив?» —
было, спросим. — «Я не знаю».
А край их, ясно, — дикари.
Что ж доброго в якутском краю?
Чуть выучились говорить
по-нашему, то всё твердили:
«Чего здесь небо не горит?»
Зимы для этого всё ждали.
А вот зима давно пришла,
снега, мороз — чего им надо?
«Зимой у нас и солнца нет,
а тут вот есть, глядите, прямо в небе…»
И летом было всё не так,
как ночь приходила. — «Страшно», — скажут.
А праздник — всякий веселится,
они ж напьются — и спать лягут.
Боялись разговоров: «Слово
великое, а мы не знаем…»
Боялись коней и коров,
мы их и котом пугали…
Бывало, улицей идут,
за руки держатся, как дети:
«А вдруг дома на нас падут…»
И мы ж обязаны беречь их,
ведь недолго им и заблудиться
с дороги, как пойдут по городу,
а в дебрях — хищные звери чисто!
Бывало, плыли по реке
в челне, как отпускали вволю,
а мы за ними втихаря —
чтоб не задумали на волю.
Они ж причалят у кустов,
где древесина вся худая,
берёза кривая, тонкая,
или сосна на песке плохая,
или найдут какое болото,
мох набросают, разожгут огонь,
и порошок какой-то едят,
и даже песни поют там.
Песни — смех один!
Кому бы вздумалось такие?..
Мы слушаем — и вдруг смеёмся:
совсем как скрип калитки старой!
Мы в смех, а те якуты в плач.
«Пусти нас, — скажут, — пусти домой».
А мы: «Поплачь, куплю калач,
да сам съем, не дам другому».
И жалко их, дурачков,
но уж не плакать же нам вместе…
Посмеёмся, спросим их,
о чём пели. Скажут: «Едет
на оленях дед, а баба
доит оленицу…
А ветер след заносит…
мороз большой… метели…»
Мы снова в смех: «Так это, мол,
якутские такие песни? Про оленей?»
Они спросят: «А какие ж?»
и снова скрипом тянут. Дико.
А хуже всего — на смотрах
да на парадах, на ученьях
(ну, впрочем, каждому то мука,
и мы тому не очень рады).
Они ж не жаловались, всё
так чудно говорили: «Страшно…
Тут много… очень много…»
А уж совсем им было худо,
когда ученье солдатское
начиналось. То — беда учителю,
а им самим — мученье адское.
Бывало, начнут их учить
товарищи словами,
они ж заснут или кивнут,
как пьяные… хоть что им скажи!
А после просят глупо: «Ты
повяжи голову нам…
В ней много… очень много!..»
Бывало, сами руки жмут
к вискам, как в страшной думе,
или платком перевяжут…
А после их тоска взяла,
слабели, сохли всё сильнее.
Мы перестали насмехаться,
бог с ними, с неудачниками!
«Домой!» — скулили без конца,
но убежать они не смели,
сами ж не знали, где он, дом,
и у других спросить не умели.
Уж перестали и петь,
не спали ночью, всё сидели,
грустные, слабые — я по глазам
видал: болели, да не жаловались.
И врач не взял их в госпиталь:
«Им, — говорит, — домой бы лучше,
а то от жалости погибнут здесь,
се по родине тоска!» —
Ну диво, если б край был добрый,
я б понял скорбь, печаль тогда,
а то ж и край такой — якутский!
Начальство видит: не спят,
на варту стали их посылать
частенько. Ну что ж, стоят,
не жалуются, будто горя мало!
Лишь как квакнет жаба,
или соловей защебечет —
от страха дрожь берёт, и шепчут
друг другу что-то. Старший скажет:
«Болтовня — не дело на посту!»
Они тогда и замолчат,
как мыши — поняли, не шутки.
Да стали молчаливы и днём:
заговоришь к кому — молчит.
Ну, выругаешь или улыбнёшься…
Да, так вот вы хотели знать,
как застрелились те якуты?
Я б лучше вам не рассказывать,
но чтобы знать — там надо быть.
Застреленных их обоих
нашла смена наша утром,
были при них и деньги — в мох
свернули, в ранце припрятали,
разбоя, значит, не было,
и врагов они не имели.
И следствие всё то же вынесло:
сами они себя застрелили.
Да и выстрел был один
на двоих, разом — и без муки…
Уж то не поединок был,
какой там у диких поединок?

Тифлис, 20.04.1904