(Воспоминание)
Зима была на дворе, давно уже снег покрыл зеленую руту, а мне в мыслях почему-то стоят весенние воспоминания, весенние песни звенят!.. Почему это так? — не знаю. Кто знает, почему ему порой весёлым летним утром из глаз слеза покатится или почему суровым зимним вечером весеннее дыхание вспомнится? почему? Кто знает?..
* * *
Вспомнилось мне, как тихим весенним вечером сижу, бывало, я в своей одинокой хатке на хуторе, среди степей харьковских, да вспоминаю свою родную Волынь и шлю к ней свои печальные думы. Солнышко стоит низко на закате и краснит своим горячим светом раскалённую степь. Вот прошла череда, и на дороге пыль поднялась — красная, как дым пожара, кажется она против заходящего солнца. Хуторяне заметались: кричат, загоняют скот. Малые ребята столпились у колодца, коней поят. Гомон, шум… Дальше всё стихло, только у меня под окном я слышу какие-то тихие голоса. Это хуторяне собираются «на колодки». Каждый вечер так они собираются под моим окном и ведут разговоры, иной раз до позднего вечера.
— Хоть бы господь дождичка послал! — слышу я начало разговора. Каждый вечер разговор всегда начинается с этих слов, и слова те звучат совсем не так безразлично, как обычная беседа «о погоде», — нет, я слышу глубокие вздохи при этих словах. Видно, что это говорится совсем не «для виду».
— Еге ж! кабы-то дал бог! А то кто его знает, что и делать, хоть бери да перепахивай всё поле вторично! — отозвался печально один хозяин.
— Поздно уже перепахивать! — добавил другой.
— Так и будет, — вставила одна молодица, — и так того поля, словно украдено, а тут ещё всё выгорит, да и что же будем делать?
— Что? Придётся снова у барыни снимать земли.
— У барыни? Снова у неё? Чтобы так было, как в прошлом году, что больше потом тяжбы за деньги было, чем самих тех денег?
— А что же нам делать?..
Общий разговор стих, только слышны были обрывочные слова, с которыми порой одна соседка обращалась к другой. Издали доносились разные песни — то пели парни да девушки, сходясь «на улицу».
Вот прошёл парень по улице. Шёл он тихо, небрежно покачиваясь; рваная свитка висела у него на одном плече. Проходя мимо хаты, он завёл песню:
Гей! да вырос я в наёмниках, в неволе,
Да не знал я доли никогда!
Да гей!..
Напевая, он шёл к плотине. Там, у плотины, под ивами были другие колодки, там-то и собиралась молодёжь «на улицу». На колодках под моим окном собирались только старики. Сидели, правда, тут две совсем ещё молодые молодицы и печально поглядывали в ту сторону, где шумели ивы над плотиной.
Есть в поле две зорницы,
Так вот же вы, брат-сестрицы! Гей! —
пронеслось словно в ответ той бурлацкой песне, что только что умолкла. Это пел молодой солдат, что пришёл «в увольнение» в своё село, но в том селе, кроме земли да старой хатки, никого родного у него не было. Услышав песню своего товарища, наёмника, солдатик и сам подал голос, выходя из хаты. Вот они встретились и пошли вдвоём к плотине. Было издали слышно, как пара молодых голосов выводила:
Ни роду, ни родни,
Ни верной жены!
Гей!..
Разговор под моим окном снова начался.
— А слыхали вы, что на завтра кликали в волость?
— Зачем?
— Да говорят, что там будут читать что-то такое про тот иск за наши земли. Наша барыня ведь не отдаст своего!
— Своего? когда бы же то было её! а ведь оно наше было за дедов, за прадедов!
— Эге! За дедов было так, а за внуков будет иначе! Вот ещё нас сперва потаскают по судам хорошенько за ту дедовщину!
— Потаскают, будь они прокляты!
Громкий гомон поднялся во всей общине. Нельзя было разобрать течение разговора, только порой из общего гула вырывались слова, выкрикнутые чьим-то грубым, решительным голосом: «Нет, довольно!.. этого не будет!.. Что моё, то не твоё!..»
А песни всё больше, всё громче звучали по хутору. Вон идёт девушка быстрой походкой, её ладная фигура красиво вырисовывается в свете молодого месяца, что уже взошёл на тихом небе. Лента видна за веночком пригожей девушки, её нарядное платье и ясное ожерелье и вечером издали заметны.
Она девушка бедная, но всегда одевается лучше хозяйских дочек, потому что ей заботиться не о ком, она работает сама на себя.
Ой хоть я убогая —
Возьмут меня люди.
А уж тебе, лютый казак,
Пары не будет!.. —
как-то слишком громко и решительно поёт она.
Ой дай же нам, боже, да на рушничок стать… —
зазвенели вдруг тоненькие голоса трёх подруг, молодых девушек, что бежали быстро на улицу, словно убегая от кого-то.
Скоро умолкли одинокие песни, а под ивами загудели песни двух больших хоров девушек и парней. Разносятся те хоры по хутору и летят далеко-далеко, в простор степной, перебивают друг друга, то звучат вместе, то снова затихают, и слышно тогда только пение соловьёв, что в садочках щебечут. Потом вновь то звонкое, громкое щебетание заглушают ещё более громкие песни челяди.
Сидит голуб на дубочке, голубка на вишне,
Скажи, скажи, сердце, правду, что у тебя на мысле?.. —
ведёт парубочий хор.
Посоветуй меня, девица, как родная мать,
Ой жениться ли мне, или тебя ждать… —
перебивает девичий хор. Дальше оба хора смешались и, вместо песни, раздался звонкий смех.
Старая община затихла; кто прислушивался к песням «на улице», кто думал какие-то важные думы, а некоторые уже и по хатам разошлись, и только молодые молодицы вели тихо какой-то жалобный разговор, видно, какое-то домашнее горе одна другой рассказывали.
А соловьи в садах щебетали громко, дробно и радостно, и словно тоскливо та песня катилось-литься да сливалась с пением. Что-то общее было в обеих тех песнях.
Когда это с улицы понеслись важные звуки. То пели оба хора вместе:
Набирали рекрутят в воскресенье утром…
Ох, верно, не одно сердце среди старой общины дрогнуло при той песне…
Через некоторое время под окном на колодках уже никого не было. Община тихо разошлась поодиночке. Молодёжь ещё долго распевала под ивами, но и она устала наконец и начала расходиться. В разных углах отозвались ещё долго лёгким эхом песни девушек, что возвращались домой.
Месяц так ярко блестел на тёмном небе. Темнели верхушки ив там далеко над плотиной. Соловьи притихли на минуту, тоже замолкли. Всё кругом уже спало. Только какой-то парень, идя по улице, пел:
Ой не спится, не лежится, и сон меня не берёт!..
Его песня так отчётливо звучала среди ночной тишины и расходилась по молчаливой степи. Парень идёт и исчезает в вечерних сумерках. Вот и не видно его. Только из-за плотины издали плывёт его песня:
Свети, свети, месяц ясный, и ты, ясная звезда!
Да освети дороженьку прямо до милого двора!..
Волынь, 1-го декабря 1889