Солнечные лучи жгли; неподвижный душный воздух был переполнен пылью. Было начало июля...
Около старого православного монастыря св. Иоанна в Сучаве на Буковине, украшенного чудными разноцветными росписями, окружённого высокими стенами и похожего на крепость, уже два дня непрерывно струилась огромная масса народа.
Это был день отпуста, день святого чудотворного Иоанна.
Издалека и с близких мест сходилось множество людей, чтобы здесь укрепиться и исцелиться.
В низком, богато украшенном внутреннем убранстве церкви лежал, обведённый решёткой, на возвышении, серебряный гроб. В нём покоилось обвитое золотой тканью и забальзамированное малое, словно детское, тело святого; его едва можно было различить.
Возле гроба сидел дьяк, худой как смерть, с бледно-жёлтым лицом, и, невзирая на сильнейшую тесноту людей, толпившихся вокруг него, выводил однообразным гнусавым голосом обычные православные церковные песнопения.
В церкви царил полумрак, хоть был самый полдень. Бесчисленные восковые свечи мигали, капали, шипели и разливали сладковато-душный запах, смешанный с дымом ладана. Голова к голове теснились люди к святому. Толкались, давили, топтались, — а кое-кто даже сражался, рискуя жизнью, лишь бы ближе пробраться к святому, взглянуть на него, коснуться его пышных святых риз, достичь спасения, целуя его в чело...
У головы св. Иоанна сидел на малиновом бархатном кресле, в золотом фелони, бородатый монах и держал на коленях серебряное блюдо. Паломники складывали туда деньги за возможность увидеть святого. Блюдо, казалось, прогибалось под своей тяжестью.
Какой страшный напор толпы в раскалённой жаре! Какая тяжёлая, удушающая атмосфера! Какой шёпот, какие мольбы, стоны, смешанные с монотонными песнопениями, с воплями нищих, больных, при неустанном гуле колоколов.
Монахи, утомлённые исповедью, тайком выскальзывали боковыми дверями и незаметно скрывались в своих кельях неподалёку от монастыря, чтобы подкрепиться. Правда, это был жаркий день, день усталости, но для монахов это был и день жатвы, каких в году немного. Здесь не появлялось ни одной души, которая не принесла бы святому Иоанну дара.
Богатые бояре из Молдавии вместе со своими молодыми жёнами приезжали красивыми чёрными бархатными четвёрками в посеребрённой упряжи, что на солнце прямо сияла, и бросали гордые дары между нищих и на серебряное блюдо.
Старики-калeki образовывали перед входом в церковь отталкивающий коридор и изо всех сил просили подаяния, выкрикивали. Всевозможные товары, главным образом яркие иконы, бусы, свечи, душистые мыла и разные женские украшения, продавались здесь в огромном количестве.
Вокруг обычно тихого дома Божия теперь торговали, обманывали и воровали совсем свободно и без стеснения...
А там... там вынесли ещё одну жертву — молодую девушку, что в давке и тесноте упала без чувств. Она приехала из далёких мест к св. Иоанну, чтобы найти помощь для своей болезни...
Мёртвое тело семнадцатилетнего юноши вынесли несколькими минутами раньше. Необычайно душная атмосфера церкви погубила больного на грудь.
Между тем непрерывно раззванивались колокольчики и звучали песнопения. Разноголосый гул бушевал среди немых стен монастыря, разносился далеко-широко в воздухе...
В одном углу церковного двора стояла кучка людей: мужчины, женщины и дети. Стояли неподвижно. Посередине их сидел на земле сгорбленный слепой лирник и играл на лире. Его лицо, покрасневшее от жары, оставалось спокойным, и он сам не ощущал странного характера своего окружения. Его глаза, широко раскрытые, впились в одну точку, и он пел напряжённым голосом.
И странно! Какой бесцветный старческий голос, но как трогательно сливался он с нежным звуком лиры! Его слушатели словно околдованы, словно срослись с этим клочком земли. Им не мешали ни гомон торговцев, ни крики нищих, ни звон колоколов, ни церковные песнопения... Дрогнувший голос старца и слова его песни, повторяющиеся, овладели ими какой-то демонической силой:
Нет правды и не будет,
Размышляйте, добрые люди!
Неправдушка меж верхами,
Святая правда под ногами!
— Бабушка! А где правда? — спрашивает шёпотом боязливо девятилетняя деревенская девочка и снова дёргает бабушку за рукав.
— У Бога, дитятко, — благоговейно отвечает старушка.
— У Бога! — тихо повторяет она себе... Потом невольно обращает глаза на церковные стены, на яркие причудливые росписи, глядит на них и задумывается...
Из задумчивости её через миг выводит напряжённый голос лирника:
Нет правды и не будет,
Размышляйте, добрые люди!
Она снова поворачивается к бабушке и спрашивает смелее:
— Почему нет правды?
Старушка, казалось, хотела что-то ответить ребёнку, что-то ей объяснить. Её взгляд блуждал мгновение вдаль, словно обдумывая и ища помощи. Потом она пожала плечами, и по её устам скользнула едва заметная беспомощная улыбка — она не ответила...
Девочка, ожидая ответа, нахмурила лоб и сама погрузилась в раздумье...
[3] — Раззванивались — здесь: громко звучали.