Триптих 3. Про велета

(Сказка)

Давно, в дитячий милый век,
в далёком родном краю
я сказку слышала. Один лишь раз,
а и теперь я помню её.

Её поведал мне тогда
сельский мальчонка малый,
без умысла и без идей, —
он ведь дитя был, знали.

Нет, он с простотой святой
её рассказывал мне,
(быть может, делаю я грех,
что в рифмы кладу те).

Мы с ним сидели в садике
вечернею порою,
в тот час, как запад разжигал
пожар над горною горою.

Вечерний ветер теребил
старенькую нашу грушу,
и что-то тайное, жуткое
в сердца заглядывало в душу.

Нас всё пугало: и трава,
что тихо колыхалась,
и рощи дальней полоса,
что в зареве пылала.

И даже в груше той старой
мы не имели веры, —
кто знал, о чём её ветви
«на мигах» говорили?

А пуще всех страшили нас
те стройные тополи,
что выстроились в ряд один, —
наверно, по злой воле!

Ведь всё то, говорил Лаврин,
(так звали моего друга),
выросло на исполине том,
что с богом вступил в тугу.

Тот великан был силён когда-то
не только телом, но духом,
он рвал все узы и цепи людские
одним движеньем, рухом.

Его сломить не могла
никакая сила вражья,
пока не грянула на него
таинственная кара божья.

Чем он прогневал господа,
того Лаврин не ведал.
Я у старейших расспросить
старалась — ни один не поведал.

Не молнией ударил бог
своей ясной стрелою,
а только сном его накрыл,
как шерстью мягкою.

Сон, говорят, благодать господня, —
нет, иногда и кара!
Нашёл во сне его беда
да участь недобрая.

Лёг великан — подумал, на часок,
а спит уже столетья,
землёю весь зарос давно,
и снится лишь бедствие.

Враги ж воспользовались тем,
что он во сне беспомощен,
безкарно точат с тела кровь
и кости белые крушат.

Уж всё его опутано
железными проводами,
и к ранам жадные уста
прилипли алчно ротами.

Не раз к сердечным глубинам
доходят руки хищные,
а великан каменным сном
спит, хоть и мучат пытки лютые.

Бывает, хмурит он во сне
густые, чёрные брови, —
тогда шумят и колышутся
леса, дубравы и рощи.

Когда невыносимая боль
его во сне коснётся,
по телу дрожь пройдёт, корчи,
и вся земля взметнётся.

Но не боятся враги его,
думают: «Эт, лишь тень!»
Пройдёт и гнев господний, мол, —
и кара божья в тень.

И встанет великан с земли,
разправит руки грозные,
и разорвёт он на себе
оковы все железные.

«Всё, что прилипло к телу,
сразу падёт, как сруб…» —
тут мальчик смолк. И у нас обоих
волосы стали дуб.

«Когда ж проснётся он?» — дрожа,
спросила я мальчонку.
«За год, за сто или без срока,
а может, в эту ж минуту».

Тут вихрь вдруг налетел
и деревья всколыхнул.
Мы, словно птички, вспугнувшись,
в дом сразу же метнулись…

Любимая сторона моя!
Далёкий край родимый!
Когда тебя я вспоминаю,
и сказка та со мною.

Египет, 5/II 1913