(Очерки из жизни)
Невеликая хатка у Приски Чугаихи, но зато опрятная, белая, не хуже, чем у людей. Да и зачем ей большая хата? Живёт она в ней сама со своим стариком: ни детей у неё нет, ни родни; разве только соседка или кума забежит порой на посиделки или в праздник зайдёт повидать; а так Приска всё одна да одна. Теперь же у неё гости; да какие там гости: из своего же села пришла к ней кума её, Мотря, давняя подруга (ещё девчатами дружили). Сидят они себе, прядут, разговаривают; да разговор идёт помалу, всё прерывается; веретёна быстро крутятся; видно, не ради забавы работа взята.
– Давно ли, кумо, наведывались к дочке? – спрашивает Приска.
– Да, пожалуй, недели две, как у неё была.
– Ну и что? Как она там?
– Эх, уж её жизнь! Известно, не было ей добра, так и не будет…
Разговор затих, и снова зашумели веретёна. Мотря грустно склонила голову и ещё усерднее взялась за работу. Приска начала тихонько напевать:
Чи ти мене, моя мати, в барвінку купала,
Що ти мені, моя мати, долі не вгадала?..
– Так, кумо, так! Не угадала я долю своей дочери: утопила её головушку за пьяницу; а я ведь думала, как лучше. Вы же знаете, кумо, какие у меня достатки; а он ведь богач, целое хозяйство имеет, единственный у матери!
– Разве вы не знали его натуры, что он пьёт?
– Ой, как не знать! Сказывали мне люди, уже после сватовства, что видели его в городе пьяного. Дрался с солдатами; а мать его бегала за ним и просила, чтоб домой ехал. Да где там! Не слушал ни мать, ни людей; там такой, как напьётся, так и на мать не раз поднимал руку. Слышала я, кумушка, всё это; да что ж? Думаю: если там раз что случилось, так неужто оно всегда так будет! Может, с ребятами загулялся или кто споил! А может, ещё и врут люди, так, из зависти. Ну и даже если правда, что любит гулять, так что ж уже! Девка ведь обручена; отказаться – нужно платить за бесчестье; да и водка, что люди выпили на сватах, тоже его была; а где мне, бедной, всё то оплатить! Ещё и так думала: он парень молодой, вот и гуляет; а женится, то, может, выйдет у него тот шум из головы. Жена, хозяйство, то да сё, и забудется.
– А дочка ваша как согласилась?
– Да что! Дочка, конечно, не хотела, всю неделю от сватовства до свадьбы всё плакала да просила: "Матушка родная, не топите вы моей головушки!" А я не слушала её, ведь она молодая, едва шестнадцать минуло; что она ещё понимает!
– Вот видите, если бы тогда послушали, то и не жаловалась бы на вас дочка нынче.
– А что ей на меня жаловаться? Разве я виновата? Я ж думала, как лучше; что ж, коли ей такая судьба!
– Да что вы, кумо! Судьба судьбой; а всё ж лучше бы людей расспросили, или что… А то уж совсем, словно с моста да в воду.
– Что мне людей спрашивать? Разве люди знают, кому какая судьба уготована? Вот я: вышла замуж; ни я своего мужа до свадьбы не видела, ни он меня; родители обручили и повенчали; и что же? Разве мне худо было? Хвала богу, мы со старым жили не хуже, чем люди живут. Не без того, чтоб порой не поссорил, не раз бывало и побил; а всё ж я от него зла не видала, не то что теперь, что разве кто не хочет, тот не обидит! Разве только покойная свекровь не раз допекала до живого, да и то: я молчала, всё терпела, то она и смягчалась. Вот если б и моей дочери такая судьба была, как у меня!
И снова замолкли обе. Мотря усердно прядёт; только иногда отведёт руку от кудели, чтоб платок поправить, а может, и слезу тайком утереть. Приска снова завела песню:
Дала мене мати далеко від себе,
Наказала не бувати аж сім літ до себе.
А я, молодая, того не стерпіла,
Сивенькою зозулею у рік прилетіла…
– Ах, прилетала и моя серая кукушечка ко мне. Как допекли её там те проклятые, не выдержала моя голубушка: убежала к матушке своей! Приходит ко мне такая измождённая, что я и испугалась, глянувши на неё. "А это что ж с тобой, дитя моё?" – говорю, и сама в слёзы. "Уж, – говорит, – мама, хоть бейте меня, хоть гоните, не пойду я от вас к тем извергам; лучше в прорубь, чем к ним!" – "Бог с тобой, дитя моё, – говорю ей, – разве я тебя прогоню, доченька моя! Только ты подумай хорошенько: может, это ещё так! Разве редко бывает, что муж с женою ссорятся? Может, ещё и помиритесь; может, оно и пройдёт!.." – "Ой, нет, не пройдёт! – говорит она. – Не могу я больше терпеть! Не пойду туда, не пойду!" А что думаете? Пришёл её муж, да и начал просить и извиняться. "Я, – говорит, – не дам её никому и пальцем тронуть; а мать, если хоть слово дурное ей скажет, клянусь, и из дому выгоню, не то что!" Что ж! я подумала: "Иди, говорю, дочка, может, и вправду тебе будет лучше; гляди, как клянётся!" Да и что мне было делать? Это же муж: как же я могу жену к нему не пустить? Пошла она; да что ж? Сначала он-то немного её жалел, а потом ещё хуже бить начал, да ещё и упрекать, грызть целыми днями. Ох, доченька моя безталанная!..
– Ну, а может, хоть свекровь её жалеет?
– Где там! Когда уж муж издевается, то свекрови… Сказано: чужая мать!.. Ой, кумо, засиделась я у вас, уж и поздно; а я ещё хотела в Будыще пойти, проведать мою безталанную да хоть немного её утешить…
– Идите, кумо, идите! Просите её там, чтоб к нам когда пришла; уж давно я её не видала.
– Она б и рада; да разве ж пустят её? Там такие…
– Ой, кумо, кумо, сгубили вы свою дочку!
– Нет, кумо, не говорите вы этого мне! Что я виновата? Разве я дочери своей враг? Такая уж её доля!
– Может!
Мотря взяла гребень, поцеловалась с кумой и пошла к дверям.
– Будьте здоровы!
– Идите здоровы!