I
Жила когда-то в нашем селе вдова Орлиха. Я тогда еще была маленькой девочкой, не очень-то что помню, а слышала это от покойной матери — царство ей небесное! Они с Орлихой были соседками, забор к забору. Мелькает мне та Орлиха, словно в тумане, — высокая, в красном очіпке, всё черные брови хмурит.
Муж ее давно умер; старшего сына в Турции убили; меньший при матери был, хозяйничал. Парень на всё село красивый, хоть с лица воду пей, живой, веселый и работящий. Мать уважал, а старая берегла и лелеяла его больше, чем глаз в лбу.
Задумала Орлиха своего Василя женить, стала подыскивать людей. Где девчата соберутся на улице или на кладбище шалить — Орлиха тут как тут, прислушивается, приглядывается...
— Не бери, — говорит, — мой сынок, богатую: и сами мы не богачи; ищи, чтоб покорная была и добрая.
— Хорошо, мамо, вы ищите, какую надо, я и женюсь.
Пока мать искала, он себе сам нашел. Был на ярмарке в Вишеньках и с того времени стал туда вечерами зачасту бывать. Мать скорее всех приметила и узнала: ходит Василь к Ганне Королевне.
— Сын мой, сын, — говорит, — не бери той богачки: будет она гордиться; это ж батькова дочка, прихотливая и надменная, — одолей себя, оставь ее!
Василь аж до земли кланяется — просит.
Делать нечего. Послали старостов; взяли рушники; сыграли свадьбу; привезли молодую к свекрови.
А приданого у нее было! Господи, Боже мой! На девяти возах везли, и в каждом по четыре вола серых. Запаски шелковые, пояса — огонь, шубы шелком расшитые...
Молодая в золотом очіпке; намітка, как дым, тонюсенькая; красные кораллы аж до пояса. Все загляделись на нее: как полная роза! Только старая Орлиха, встречая хлебом-солью, как-то невесело глянула невестке в глаза.
II
Прожили они год. Сначала молодая Орлиха на улицу выходила. Бывало, заговорит или засмеется — и старому веселее станет; а дальше и вовсе перестала, всё дома, в хозяйстве. (Понимаете, они себе избу поставили надвое: в одной молодые, а в другой мать.) Кто спросит старую Орлиху:
— А что ваши детки? Хорошую себе невестку имеете?
— Конечно, как батькова дочка, — ответит или и вовсе ничего не скажет, будто не слышит.
Как-то моя мать по хозяйству занималась. Зашла Ганна. Мать видят — печальная очень; сели возле нее и говорят:
— Что это у тебя, Галочка, глазки впали? Отчего приуныла?
Ганна всплеснула руками, а слезы покатились, как жемчуг:
— Не любит меня свекровь! Обговаривает меня, из белого света гонит, укоряет, что я батькова дочка!.. Батюшка мой! если б ты знал, какая доля моя несчастная будет, ты б меня еще в пеленках в глубокой колодезной воде утопил!
Мать спрашивают, что, как у них, за что ссора вышла.
— Она с первой же минуты меня невзлюбила. Запаски мои самые лучшие шелковые испортила, что возьму — в руках тлеют: это она, она, я точно знаю! Что-то мне в сундук насыпала... и золотые очіпки мои потемнели, и пояса красные выцвели... она всё добро мое переводит! Всё к Василю: "Продай да продай тех волов!" (что от моего отца). А я говорю: "Не хочу! зачем продавать?" Василь, правда, таки и не повел их на ярмарку, а она на меня набросилась: "А, змеевна! Ты меня осиротила! Мой Василь от меня отвернулся! Погоди, погоди! я тебе отплачу!"
— Покорись, Галю, — говорят ей моя мать. — Что ж поделаешь!
— Зачем я ей должна покоряться! — крикнула Ганна, — не хочу! Как аукнется, так и откликнется!
III
Одной ночью не спится матери. Слышат — в соседском саду что-то шепчет; отворили они окошко — прислушиваются.
— Галю, сердечко мое! — говорит Василь. — Что это ты снова заплакана?
— Не оставляй меня одну, Василь! Я не знаю, как без тебя и доживу! Тяжко и грустно мне!
— Что ж тебе, рыбонька моя? Может, мать? Я ее просил, когда уходил, чтоб тебя не смущала.
— Она мне и словечка не сказала, Василь, целый день в глаза не глянула. Смутно, грустно было в доме.
"Что ж это Орлиха творит? — подумала мать. — А вроде бы и разумная женщина".
IV
Наступила жатва, поспела Василева пшеница — такая хорошая, колос к колосу! Наша нива рядом с их, и мать вместе с Ганной в поле выходили. Одного утра ждали, ждали, да сами пошли. Ганна пришла уж после обеда и такая бледная — шатается; мать аж испугалась: что это с ней?
— Что-то у меня около сердца печет, как огнем, — говорит Ганна, — и устоять не могу! Едва до нивы доплелась.
— А что свекровь? — спрашивают мать.
— Ой, тетушка моя дорогая! Сегодня ночью я ее видела в нашей кладовой. Проснулась, а она стоит против месяца, белая такая, растрепанная. Я крикнула — она из кладовой.
— Это тебе так показалось, детка! С чего б ей ночью прийти?
— Нет, нет, видела я ее ясно.
— И Василь видел?
— Василь не ночевал дома, уезжал... И он не верит мне... Не нажну я и снопа сегодня; слаба я и рук поднять не могу. Подожду Василя: говорил, придет к вечеру, так доведет меня домой.
V
Мать пошли жать. К вечеру смотрят — Ганны нет, — может, домой пошла? Спрашивают других жнеек, — не видели, чтоб шла; зовут — не откликается; идут туда, где она была, — нет. Что за диво! А как походили между снопами, так и нашли... лежит она, словно спит, красивая и свежая, как цветок. У головы снопик пшеницы, ручки крест-накрест сложила... Вечер Господь дал такой ясный, тихий; лежит, как живая, в пшенице, а колосья над ней склонились...
Побежали к Василю: он неподалеку был — косил; встретили его: идет такой радостный к ней! Как увидел свою Галю мертвой, поднял косу да и полоснул себя! Никто и глазом моргнуть не успел... тут же возле нее и упал.
VI
Кинулись к старой Орлихе. Встретила она мою матушку еще у ворот, будто ждала. Мать говорят:
— Невестка ваша умерла!
Старая стиснула зубы и ударила себя по подолу руками:
— Что ж поделать! Судьба! — говорит.
Не заплакала, ничего, только белая стояла, как платок.
Мать испугались и не знают, как о сыне сказать; а тут их и несут...
— Вот, обоих несут! — говорят мать.
Она как крикнет:
— Как обоих?
— Бабушка, и Василь ваш неживой!
Как она кинется, как побежит! Чуть у людей покойника из рук не вырвала; схватила его за голову и кричит над ним... Да и страшная же она была! Без платка, седые косы по плечам развеваются, раздетая, вся в крови; ходит вокруг сына и всё кричит, будто Господь у нее разум отнял.
Одели молодых, положили рядом на столе; кто пошел домой, кто остался ночевать. Смотрят — нет старой Орлихи, как сквозь землю провалилась! А уж на другой день нашли под забором мертвой: синяя, синяя, как бузина.
Молодых вместе похоронили; старую — подальше. Хата их так и развалилась пусткой; никто не купил, потому что говорят: каждый вечер, как месяц взойдет, по тому двору бродит молодая Орлиха. В глухую ночь сядет против месяца, сложит белые руки, ждет свекровь и укоряет: "Ты меня, молодую, со света свела, старая Орлихо!"