Я ослеп.
Из-за чего именно — не стоит и говорить. Всё же самое страшное то, что я ослеп.
А вместе со мной в больнице сидел и другой такой же тёмный, как я. Нам было хорошо, когда нас оставляли вдвоём.
— Видишь хоть крупицу солнца? — спрашивал я иногда несчастного товарища своего.
— Нет, — говорит он.
— А ты?
— И я нет.
Потом наступало молчание. Наши души поднимались в нас и тонули одна в другой взаимно.
И почему же нам в нашем горе вдвоём было хорошо?
Потом моего товарища выпустили на волю. Он однажды увидел солнце, и его отпустили. Его быстро забрали люди к себе, а меня выпустили потому, что решили: мне уже никогда солнце не увидеть; и дали — товарищи мои дали мне костыль на дальнейшую жизнь.
И я хожу по свету.
То есть я лишь хотел сказать, что передвигаюсь с места на место. И хоть мне известно, что я уже никогда больше солнца в жизни не увижу, я всё же силюсь его увидеть.
Я открываю глаза так широко… так широко, товарищи мои дорогие, в надежде, что хоть мечту… хоть капельку… хоть… хоть э-эх! хоть мерцание святого солнечного луча увижу — и нет.
Не вижу.
Когда иду с места на место, я почему-то руки вперёд себя протягиваю, растопыриваю пальцы, поднимаю голову… кажется мне, вот-вот солнце поймаю. Хоть я знаю, что солнце не поймать, ведь оно солнце! Думаю — вот-вот солнца коснусь, а вдруг дотрагиваюсь до милостыни.
Я закрываю глаза, потому что в них выступила слеза.
Я закрываю глаза, потому что в них выступила слеза — добрая, благодарная, покорная за милостыню.
Сама выступила. Я её не звал. У меня душа уже тёмная, хоть широко открытая, как и глаза мои… Я напрягаю слух, кажется мне… что-то солнечное пробьётся для меня в движении окружающей жизни. Я опускаю безпомощно голову на грудь, погружаясь в свою душу, чтобы слухом солнца и света уловить, хоть знаю, что ещё ни один слепец свет душой не поймал, так и я его не поймаю!
Солнце…
Теперь я тебя зову. Думай себе, что это не голос человеческий, а голос слепца тебя зовёт. Неслышно… как-то без всякой просьбы… просто так… ведь как мне просьбу вложить в слова, как "Солнышко ты моё божье, святое!" — а потом добавить: "Я ослеп…" Оно светит всем.
Дереву, людям. А где-то там и лужица будет, и оно и на неё блеснёт. Но таков давний обычай солнца — слепым оно никогда не светит.
Потом я погружаюсь в глубину своей души.
Она столь же глубокая, как теперь тёмная. Столь же печальная, как глаза мои. А я раскрываю глаза свои перед вами, товарищи мои. И вы меня видите — а вот я вас не вижу! Уже я вас не вижу, и пока жизнь моя длится, я вас больше видеть не буду. И хорошо мне с тем, товарищи мои, что я вас — слушайте — никогда, никогда в жизни видеть не буду…
Солнцу лишь глаза мои негодны, но вы, товарищи мои — вы ни душе моей, ни глазам моим правдой никогда не светили.
11 марта 1902.