Считаю в неволе дни и ночи...

Считаю в неволе дни и ночи —
И счёт теряю.
О господи, как же тяжко
Эти дни минают!
И года плывут меж ними,
Плывут себе тихо,
Уносят за собой
И добро, и лихо!
Уносят — не возвращают
Никогда, ничто!
И не моли, исчезнет втуне
Молитва пред богом.

И четвёртый год проходит
Тихо, понемногу,
И четвёртую я начал
Книжицу в неволе
Разлиновывать — в ней швы мои
Кровью и слезами,
Моё горе в чужом краю,
Ведь горе словами
Не расскажешь никому
Никогда, нигде —
Нигде на свете! Нет слов
В далёкой неволе!
Нет слов, нет слёз,
Нет совсем уж ничего.
Нет и рядом с тобой
Великого бога!
Не на что даже взглянуть,
Не с кем поговорить.
Жить не хочется на свете —
А должен ты жить.
Должен, должен — ради чего?
Чтоб душу не губить?
Недостойна она жалости…
Вот зачем я должен
Жить на свете, волочить
В неволе оковы:
Может, мне ещё удастся
Увидеть Украину…
Может, ещё поделюсь
Словами — как слезами —
С дубравами зелёными,
С лугами тенистыми!
Хоть нет у меня рода
На всей Украине,
Да всё ж не такие люди,
Как здесь, на чужбине…
Гулял бы я над Днепром
По весёлым сёлам,
И пел бы свои думы
Тихие, несмелые.
Дай дожить, взглянуть хоть раз,
О боже мой милый!
На луга те зеленеющие
И на те могилы!
А не дашь — то донеси
На мою страну
Мои слёзы, ведь я, боже!
Погибаю за неё!
Может, мне на чужбине
Лежать будет легче,
Если хоть изредка в Украине
Будут вспоминать!..
Принеси же, боже милый!
Или хоть надежду
Пошли в душу... ведь иначе
Ничего не сделаю
Бедной головою своей —
Ведь сердце стынет,
Как подумаю, что, может,
Меня похоронят
На чужбине, — и эти думы
Со мною схоронят…
И никто на Украине
Не вспомнит обо мне!

А может, тихо, сквозь года,
Мои расчерченные слезами
И долетят когда-нибудь
До Украины… и упадут…
Словно роса над землёю,
На сердце юное, живое,
Слезами тихо упадут!
И покачнёт оно головкой,
И заплачет вместе со мною,
И, может, господи, меня
В своей молитве помянёт!
Пусть будет всё, как будет.
Плыть — так плыть, идти — так брести.
Хоть доведётся и распяться —
А я всё равно чертить буду
Тихонько белые листы.

[Оренбург, 1850]