Рябина

Рассказ из народной жизни

I

Вы про нашего Рябину спрашиваете, про Якима? Э, что он теперь! Совсем пришёл в упадок, особенно с тех пор, как жена его умерла. Так уж с Петрова дня ему пошло, ещё с того времени, как он отрёкся от войтовства. А ведь богач был! Целым селом тряс. Идёт, бывало, по улице, словно какой магнат. Встретишь его — и кажется тебе, что улица узкая. А заговорит с тобой, будто в колокол ударит, так что не хуже, чем перед самим старостой, стушуешься перед ним.

Да и не шутка было попасть к нему в руки, вот что я вам скажу. Пятнадцать лет он у нас войтовал, на пять сроков его выбирали. Да что я говорю: выбирали! Так ведь обязаны были, потому что никто против него и пискнуть не смел. А тут ещё на выборы всегда или пан староста, или пан комиссар приедет, и попробуй-ка кто-нибудь сказать, что мы не хотим Рябины, или что-то в этом роде! Ну-ну, упаси господь! Одно то, что пан староста или пан комиссар сперва будто бы недослышит на то ухо, откуда такой голос идёт, а когда голос всё же не смолкает, то сразу крикнет:

— А кто там галдит? Здесь не корчма, тут выборы общественные! Вон его, если напился!

А присяжным не надо и два раза повторять. Хоть бы ты был самый порядочный хозяин и натощак, как к причастию, — тут же тебя, раба божьего, за плечи да за дверь, ещё и затылок по дороге отовьют!

Но это ещё меньшая беда, что голос твой пропал. Хуже то, что Рябина тут стоит, всё слышит и всё себе на ус мотает. А он уж тебе, верно, и самого малого словечка не забудет и при случае припомнит, да так припомнит, что и в иорданской воде не отмоешься! То иной, хоть сердце у него и болит за общественную кривду, а, подумав, почесавшись, и скажет: "Э! Громада от этого не погибнет, а я человек одинокий, моя шкура мне ближе, чем общественная! Пусть ему господь всё это запишет!"

Пятнадцать лет, говорю вам, шло у нас в обществе вот так. Рябина рос как на дрожжах, без всякого разрешения захватывал общественные поля, рубил лес, жёг известь, делал кирпич, возил дрова на солеварни и богател, богател так, что и счёта своему богатству не знал. Больше половины села у него было в долгах — проценты брал не хуже жида. В одном нашем селе десятка два хозяйств повыкупал или так вгрызся в земли, а сколько насобирал полей в других сёлах, так и не сказать. Правда, и до того он был первый богач в селе, да и за женой, говорят, получил что-то около пятнадцати соток, но именно войтовство совсем подняло его на коня.

Как это случилось, точно вам не скажу. Видите, человек он был слегка грамотный, в армии послужил, по миру походил, с разными людьми общался, знал, что к чему. А село у нас хоть и не бедное и большое, но тёмное. Школы не было, люди из века в век копались в своей святой земле, отрабатывали барщину, ели хлеб и думали, что так будет вечно. А тут пришли новые порядки, надо было на каждом шагу глядеть во все глаза — ну, и как раз на такую пору мы себе на беду выбрали этого Рябину войтом. Он сразу пронюхал, что и куда, и где, как говорится, раки зимуют. Писаря подобрал себе знатного, какого-то старого проходимца, пьяницу, но очень способного к письму. Из тех, что их зовут покутными писарями; бывалый человек, бывал и на возу, и под возом, за столом и под столом. Этот свои зубы съел на крючках да хитростях. Вот такого-то компаньона подобрал себе наш Рябина — прямо из шинка, пьяного-препьяного вынес на воз и к себе домой привёз. Тут его устроил, в своей избе светлицу ему отвёл, кормил, поил и всяким хитростям от него учился. Сразу оба метнулись к панам и жидам. И у пана старосты, и у пана комиссара, и у пана кассира податкового, и у пана надзирателя по финансам, и у пана инспектора податкового, и у пропинатора, и у пана поджупника, и в поветовой раде — везде наш Рябина обзавёлся знакомствами, везде умел приласкаться, показать себя, как говорится, с лучшей стороны. Всюду выступал важно, смело, говорил разумно, слов попусту не бросал, но что скажет — то и исполнит, и каждому умел угодить так, что все его нахвалиться не могли. Пан староста не раз говорил, что "это наипорядочнейший войт во всём повете"; пан инспектор податковый хвалил его за то, что наше село никогда не имеет никаких налоговых задолженностей; пан секретарь поветовой рады восхвалял порядок, в котором у нас ведутся общественные протоколы, дневники, а пан маршалок, который был помещиком в соседнем от нас селе и вынужден был еженедельно через наше село своей четвёркой ездить в город и из города, нахвалиться не мог, как у нас содержатся дороги и мосты.

Одним словом, повезло нашему Рябине на войтовстве. Мы тянулись из последних сил, чтобы налоги вовремя уплатить, а кто не уплатил — у того имущество забирали и отдавали на продажу жиду за бесценок, — а Рябине хвала за то, что долгов нет. Мы мучились, за три мили ездили за щебнем, били камни, строили мосты и содержали дороги, — а Рябине хвала за мосты и гостинцы. А сколько слёз пролилось в селе, сколько проклятий дошло до бога, сколько было людской обиды да грабежа, — об этом никто не знал, до этого никому дела не было.

Да, пришли одни выборы, пришли вторые, третьи — и в повет, и в сейм, и в Вену — и наш Рябина стал ещё крепче на ногах. Он просто правая рука старосты и поветового маршалка. Не только в своём селе все выборы проводил так, как ему нужно и как панам надо, — ещё и по другим сёлам ездил, других людей на ту же дорожку наставлял. Мы что — тёмные, в политике не разбираемся, учителя у нас нет, священник старенький да немощный, некому нам сказать разумное слово, как быть в этих выборах. А тут Рябина нагримит, наговорит, кому по-умному скажет, а кому и за ухо съездит, ну и хотим мы того или нет, все идём за ним, как овцы за тем бараном, что четыре рога имеет. Только позже мы узнали, что наш Рябина попросту торговал нашими голосами, продавал их и деньги клал в карман, торговал общественными избирателями так же, как общественным лесом, глиной и известью!

Пробовали мы иногда и в суд обращаться, но и это не помогало. За все годы никто у Рябины ни одного дела не выиграл. И не то чтобы судья у нас — упаси господь наговаривать — был нечестным, он по праву судил, но что толку! Рябина со своим пройдохой-писарем умел любое право в свою пользу перекрутить. Он и с возными заодно — когда что невыгодно, возный второй стороне повестку не вручит, и человек на заседание не явится — раз, другой, и проиграл. Рябина и с адвокатами знаком, всякому делу ход найдёт, всё предусмотрит, всё хитро наперёд устроит — и что тёмный, несведущий человек против него сделает? Шесть хозяев так, затеяв с ним тяжбу, и домов, и земель лишились, Рябина всё себе прибрал, а их с жёнами и детьми по миру пустил. Плач и стон стоял — господи, твоя сила! — на всё село слышно, да что с того! Рябина будто и не слышит. "Я, — говорит, — на своём праве, бог меня судить будет!" Вот так люди и перестали в суд обращаться. Все ходили, как в тумане, и если уж Рябина на что руку протянет, то никто ему не перечит, разве что шёпотом скажет: "Слава тебе господи, что меня это несчастье не постигло!"

И вот однажды, на пятнадцатом году нашей тяжкой неволи, нашла коса на камень — наткнулся наш Рябина на такое, что вся его сила, всё его господство и богатство вдруг, словно лёд, растаяло, как пар, рассеялось. А как это случилось — я вам расскажу, если будете любезны послушать.

II

Это было так. Где-то за второй или третьей межой от Рябины жил старый Климко Казидорога. Он и свояком Рябине приходился, женат был на старшей сестре Рябины. Так что вроде бы швагры они были, но такое это было швагерство! Видите ли, эта сестра не родная была Рябине, а такая, что её отец приходился ему отчимом. А ещё к тому тот отец присоединился к её матери, ну, сами понимаете — что там по матери осталось: поле какое-то, скотина — то всё на эту дочь, то есть на Казидорожиху, три части, а на её отца, а Рябинового отчима, одна часть. Он свою часть взял и присоединился к Рябинихе, а дочь его вышла замуж за Казидорогу, как подросла. Небольшое там было её материнское наследство — всего одна нивка в два прогона, что как раз примыкала к Рябиновым нивам. Пока ещё девушка замуж не вышла, жила у Рябиных, они и пользовались её полем целых десять лет. Ну, а как вышла за Казидорогу, так уж всё — Рябины поле ей отдали, упаси бог!

Жили они так что-то лет тридцать — не скажу точно, но довольно долго, и детей не имели. А тут Казидорожиха взяла да и умерла. Она и так, бедняжка, была нездоровая, всё хворала, слабела. Ну, умерла, муж её остался один-одинёшенек на всём хозяйстве, как палец. А тут и корова с коровой, и телёнок, и три поросёнка, и поле необработанное — всё рук требует. Кинулся старый туда-сюда, нанял служанку, взял постояльца; хозяйство у него небольшое, думает себе: авось какое-то время перебьюсь, а там посмотрю, что бог даст. Мысль у старого была жениться во второй раз. А он, по правде говоря, не такой уж и старый был — лет, может, пятьдесят, а может, и того меньше. Только что поседел раньше времени да сгорбился, вот и прозвали его: старый Казидорога.

И вот однажды, кажется, прямо на Юрьев день, приходит Рябина к Казидороге. Они и раньше не жили в дружбе, потому что с Рябиной, отколе он стал войтом, никто в дружбе не жил, — так Казидорога очень удивился, чего это Рябина от него хочет. Тут же подумал, что ничего хорошего не будет. Так оно и вышло. Поздоровались ли они там, или нет, но Рябина сразу перешёл к делу и говорит:

— Кум Климко, ты мне отдай выморочное имущество моей сестры.

— Твоей сестры? — говорит Казидорога. — А с чего это вдруг?

— А с того, что мне положено. Она без завещания умерла, детей не оставила, так ты не имеешь права на это поле.

— Может быть, что и не имею, — говорит Казидорога, — но и ты не имеешь. Какая она тебе сестра? А поле это она мне при свидетелях оставила.

— Э, что там твои [свидетели], — говорит Рябина. — А нотариус при том был?*

. . . . . . . . . . . . . .

__________

* Это наипорядочнейший войт во всём повете (польск.). — Ред.

* Вместо Vorladung — судебная повестка.

* дальше страница надорвана; можно прочитать лишь: "...и свидетели могут скрыться. Тут... знал и жалости ко мне не имел, что... на него свои плуги, под овёс..."