Потерчата

Дьячиха Евпраксия хлопотала у печи. Она злилась. Ужин уже давно остыл, спать бы пора, а дьяка Оверка всё нет и нет. А для хозяйки нет ничего хуже, чем ждать кого-то к столу, а он не идёт.

— Будто в болото провалился! — пробурчала дьячиха себе под нос и с досады бросила в печь целую охапку дров.

Дрова громко зашипели и начали потрескивать так, будто кто-то в печи щёлкал орехи. По окнам, полу и потолку забегали розовые зайчики. В запечье зачирикал сверчок, в доме повеяло теплом. Стало светлее и веселее. Большой кот поднялся с лежанки, сначала выгнулся дугой, потом вытянулся, зевнул и подошёл к дьячихе. Там он так приятно замурлыкал, что на душе у Евпраксии стало легче. Она засмотрелась на огонь, как он перепрыгивал с одного полена на другое. Казалось, кто-то прикреплял к деревяшкам белые, синие, розовые и жёлтые дрожащие капельки блестящего шёлка. Она положила руки на стол, склонила на них голову, зевнула раз-другой — и задремала...

Ждал дьяка-домовладельца и Домовой.

Он привык, что дьяк, как и сам Домовой, редко покидал дом надолго. К тому же Домовой любил старого хозяина за то, что тот всегда был весёлый и разговорчивый, а когда бывал доволен, пел очень красиво тоненьким голоском, будто мальчик, тройное «Господи, помилуй!» — по три раза подряд. «Смотри-ка, выводит, как комарик!» — улыбался тогда Домовой и чувствовал от этого большое удовольствие. А теперь ему было грустно...

Дьяк Оверко ушёл из дома ещё с рассвета — в соседнее село на Храм. Уже давно стемнело, по деревне в многих избах погасили свет и улеглись спать, а Оверко всё не возвращался...

Домовой выскочил на крышу и сел на тёплый дымник. Оттуда его приятно обдувал лёгкий дым от берёзовых дров, и вкусно пахло ужином. Он огляделся, поймал искру из трубы, прикурил трубочку и продолжал ждать.

«Может, и правда провалился в болото?» — подумал Домовой в тот самый момент, как внизу, у печи, те же самые слова произнесла дьячиха Евпраксия.

Ещё немного посидел на дымнике, потом затушил трубку, чтобы, не дай бог, искра не попала на соломенную крышу. Заглянул в дымоход — горит ли там как следует — и начал спускаться с крыши.

Как всякий порядочный Домовой, он долго колебался — выходить ли за двор? Всё ещё надеялся, что вот-вот дьяк скрипнет калиткой. А пока заглянул в собачью будку — не спит ли там Бровко? — посмотрел, закрыла ли Ведьма хлев с коровами; отодвинул ведро от колодца, чтобы не упало. И с каждой минутой Домовой чувствовал, как в сердце его нарастает тревога за хозяина. Тогда решил, что за хозяйство ему волноваться не стоит: в доме — хозяйка статная, а во дворе — Бровко. Быстро вышел со двора...

Стоял поздний предзимок. Ночь была чёрная, как хороший атрамент. Небо затянуто таким толстым чёрным сукном, что сквозь него не пробивался ни один лучик звезды.

Домовой по-крестьянски натянул шапку на уши и быстро направился навстречу хозяину — к большому болоту, что было на пути...

А в это самое время дьяк Оверко, изрядно повеселевший на Храмовом празднике и слегка подшофе, выходил из другого села и приближался к болоту с противоположной стороны.

За селом из-под ольхи выскочила перед ним маленькая, словно тёмный клубочек, луговая Хуха. Она заметила, что дьяк немного навеселе, и поспешила предупредить Потерчат, чтобы те заранее зажгли свои огоньки. Ведь только Потерчата могли указать Оверку настоящий путь в этом нехорошем месте. Иначе он, пьяный, легко мог сойти с дороги и увязнуть в болоте.

А дьяк, пошатываясь, медленно продвигался вперёд. Он нарочно стучал посохом по твёрдой, подмёрзшей дороге, чтобы определить, где начинается мягкое болото. Из скуки и чтобы было повеселее, тихонько напевал церковную песню:

— Бла-а-ажен му-у-ж, иже не идеть на совє-є-т нече-е-сти-вих. Аллилуйя, алли...

Вдруг дьяк умолк — он увидел перед собой мерцающий маленький зеленоватый огонёк.

— Свят, свят, свят! — воскликнул Оверко, утирая глаза. — Неужели перебрал лишнего? Допился, что ли, до зелёного змия? Недаром же перед глазами зелёные огни скачут!...

Тем временем вспыхнул второй огонёк, потом третий, четвёртый, десятый, двадцатый... Это Потерчата зажгли свои каганцы и побежали вдоль дороги, чтобы указать дьяку путь домой. Потерчата были крошечные, совсем голые, с большими блестящими глазами и торчащими синеватыми чубчиками. Бежали они резво, но из-за кривых коротких ножек двигались медленно. Потому дьяку казалось, что огоньки тихо плывут над болотом, колеблются, как лампадка в церкви. Он видел, как они то подпрыгивают вверх, то опускаются вниз. Это потому, что Потерчата бежали не по ровной дороге, а по трясине, прыгая с кочки на кочку.

От этого зрелища у дьяка вмиг вытрезвело в голове. По спине пошёл мороз — будто кто-то за шиворот насыпал холодной крупы. Шапка слетела, хотя на его лысине было всего одиннадцать волосков, и те встали дыбом.

«Да это же меня манит нечистая сила!» — подумал испуганный дьяк, как и все люди, когда ночью им попадается что-то непонятное и непривычное.

Он качнулся вбок, подобрал полы своего длинного каптана и зачем-то свернул с дороги направо. Потерчата тут же заметили, что он сбивается с пути. Испугавшись, что он увязнет в болоте, а они — маломощные — не смогут его вытащить, они сбежались в кучку, потом двинулись к нему и встали у него на дороге.

Дьяк Оверко совершенно растерялся. Не соображая, что делает, он метнулся влево. Пробежал несколько шагов и вскочил на кочку. Кочка зашаталась, но не сильно — край был слегка подморожен. Однако дьяк сразу понял — он уже попал в топь. В полном ужасе он застыл на кочке и затаил дыхание. Потерчата подумали, что дьяк размышляет, как идти дальше, и снова побежали вдоль дороги. А он смотрел на огоньки и думал: «Погибает душа моя! Конец близок!» Тогда начал молиться и крестить дрожащей рукой невидимую силу, что манила его к себе.

Потерчата не знали, что делать. Минута за минутой, а дьяк стоял как вкопанный.

Они вернулись к нему, встали кружком и начали петь все вместе. Их пение напоминало шелест сухого камыша. Но то был не камыш — это пели дети-Потерчата:

Ой, дьяче, дьяче!
Ты ведь не видишь,
Такой теменью
Ступать куда?..

Не бойся нас,
Поверь нам сейчас:
Домой доведём
По пути твёрдом!

И снова они задвигались вдоль болота, освещая ему настоящий путь.

Но дьяк их не понял. Он всё стоял и дрожал, как лист на осине. Потом ущипнул себя за нос, чтобы убедиться, что не спит и не бредит.

— Ой, ой! — вскрикнул он громко, ведь щипнул себя сильно.

Когда заметил, что огоньки отдаляются, начал успокаиваться.

— Нет, нет! Не обманешь ты меня, бесовское наваждение! — сказал он себе. — Вот уж нет! Я — духовное лицо, бываю у алтаря, в церкви — свой человек!.. Конечно, в такую тьму лучше бы сидеть дома, чем шастать сновидцем или торчать в болоте, как чёрт. Недаром и в Святом Писании сказано: «блажен муж, иже не идеть на совѣт...»

И, не договорив мысли, потихоньку слез с кочки и осторожно направился вправо. Но, метаясь то в одну, то в другую сторону, он окончательно сбился с пути и пошёл прямо в самое болото. Один раз нога хлюпнула в грязи — и он полетел головой в подмёрзшую воду. Шапка слетела, шерстяной шарф размотался. Дьяк начал барахтаться, но полы ватного каптана сразу намокли, стали тяжёлыми, облепили ноги — не выбраться. В отчаянии он начал читать молитвы, ведь по долгу был богобоязненным человеком. А потом, когда почувствовал, что тонет ещё глубже, закричал не своим голосом:

— Спасите! Спасите, кто в Бога верит! Тону в болоте, яко фараон-гонитель!..

Этот крик услышал Домовой. Ещё издали он увидел, как в том направлении побежали Потерчата с огоньками, и сразу понял, что случилось. Как козёл, поскакал он по кочкам. Подскочил к дьяку, утопающему в болоте, перевернулся на старую вербу и протянул ему прямо в руки крепкую суковатую ветку. Дьяк Оверко вцепился обеими руками в этот сук и начал выбираться. Тем временем Домовой мигнул другой веткой Потерчатам, чтобы они быстрее погасили огоньки. Он ведь видел, как сильно они испугали дьяка.

Осторожно подталкивая своего хозяина из трясины, Домовой вывел дьяка на твёрдую землю. Там он поставил его лицом в сторону дороги, достал из болота шапку, незаметно привязал её к шарфу и прошептал на ухо так, чтобы дьяк подумал, будто сам это придумал:

— Иди теперь, Оверко, прямо и ничего не бойся!

Ощутив под собой твёрдую почву, промокший, замёрзший дьяк, забыв про шапку, бросился вперёд. Скоро он заметил край дороги — три тополя, что стояли перед огородами села. Дальше увидел на горизонте белую церковную звонницу, возле которой была его хата.

Теперь он с облегчением вздохнул. Только теперь ему стало немного страшно — что же скажет дьячиха Евпраксия, что он так задержался и заблудился... Он вытащил из кармана мокрый красный платок, вытер холодный пот со лба. Потом понюхал табаку, чихнул — аж искры из глаз посыпались — и подошёл к своей калитке.

Домовой подбежал вперёд и открыл ему ворота. Потом помог их плотно закрыть и пропустил дьяка в дом. Тут же сам прикрыл за ним дверь — потому что тот, взволнованный пережитым и счастливый от спасения, совсем забыл это сделать.

Домовой тоже радовался, что вовремя догадался пойти спасать хозяина, ведь в том маленьком болоте не было ни Водяника, ни Русалок, а маленькие Потерчата сами бы не справились. Но когда дьяк Оверко встал у печи при свете — Домовой не смог удержаться от смеха. Как будто мебель затрещала — так раздался его хохот.

И было с чего! Дьяк был весь вымазан чёрной жижей, по лицу размазана грязь, выглядел он как мокрая курица, а на самом носу прилип целый ком грязи, висевший, как индюшачья кишка.

Смех Домового разбудил дьячиху.