Постучало в двери прикладом.

Загремело в дверь прикладом, заиграло,
заскреблось в окошко.
— Ну-ка, отворяй, молодица, чего ты там прячешься
в хате? —
Застучало сердце, резануло: ой горе!
это ж гости ко мне.
Да чем же я буду встречать — ведь ещё не сварился
сыночек…
Бежит, отпирает сени,
гостям кланяется низко.
Гостей она просит входить —
сама же запирает за ними.
Входят солдаты в избу;
один из них писать садится,
два других становятся у печи,
а двое при ружьях у дверей.

— Ну, как же живёшь, молодица? Показывай,
что варишь, готовишь? —
Стоит молодица — ни с места — и только
улыбается тихо.
Горшок вытаскивают из печи,
в нём скрюченные пальчики видно.
Стоит молодица — ни с места — и только
улыбается чудно.
Находят отрезанные ноги, рёбра,
намоченные в кадке,
и синюю головку под ситом, что уже
начала протухать.
Стоит молодица — ни с места — и только
улыбается страшно.
— Ну, как же живёшь, молодица?
Чего ты молчишь, не говоришь?
— Вот так и живу я… — и умолкла.
Ой чей же это голос у неё?
Хриплый, а дрожащий, весёлый.
— Да так и живу, — пропела. —
Разве ж ему я не мать?
Или есть, скажите, не хотелось?
Вы хотите есть? — Садитесь.
Среди вас и я молодая.
Поверьте, люди, ей-богу: — вот так только
здесь полоснула —
затрепетало сразу и стихло.
Поверьте, люди, — ей-богу…
Вот так и живу, — пропела. —
Вот так вдова молодая, —
и вдруг вся затряслась, как будто что-то
вспомнила.
Глазами так дико по хате и кинулась вся
к сыночку,
головку ему гладит
и ротик сжимает крепко;
заплакала б тяжко — не может,
лишь бьётся о пол головой:
— Сыночек, дитя моё милое!
Ой что же я с тобой сделала! —
Солдаты подводят несчастную,
её освежают водою.
А писарь всё пишет, всё пишет — да слёзы писать
мешают.