На Подгорье села невеселые

На Подгорье — сёла невесёлые,
Растянулись долами, низинами,
Словно нищие у края дороги,
Спят, обвешанные торбинами.

Над рекою вербы головатые
Клонят ветви длинные к воде;
У колодца журавль скрипит устало,
А босые дети бегают во дворе.

Сквозь листву — груш, верб и клёна
Косо глядят, нагнувшись, чёрные крыши,
Мхом покрытые, в кустах калины —
Словно филины, надутые и хмурые.

Покосились стены еловые,
Подпертые кое-где жердями,
Как калеки, ждут себе замены,
Чтоб отдохнуть разбитыми костями.

Слеповатые, тесные оконца
В засовах старосветских всё ещё;
Неужели светлого боятся солнца
Те, кто прожил в этих хатах век тяжёлый?

Не увидеть трубы на избёнке:
Поутру дым хату наполняет,
Из-под крыши валит, вьётся по загоне,
Щиплет в глаза, слёзы выжимает.

В хате печь — чуть не полкомнаты,
С запечком и глиняным припечком,
Вечно тёплая — желудок дома,
Огромная, как детский животик.

Хлеб и пища — дело здесь святое,
Смысл забот, стремлений и тревоги,
Словно создан был народ такой
Лишь трудиться ради куска хлеба.

Постель хозяина — пять досок простых,
Сноп соломы и рядно дырявое;
Тёплая печь — для деток босых,
А взрослым постель — вещь ненужная.

Слуги спят в конюшне — кони греют,
А девки — на лавке, да на печке;
О комфорте и не мечтают,
Лишь бы спину выпрямить за ночку.

И про одежду думают нечасто:
Кожух есть и сапоги в запасе,
Для хозяйки — в сундучке кораллы,
А девчатам — шерстяные шали.

Фетровые шляпы — парням к празднику,
Вот и весь наряд на долгие годы;
А повседневная одежда — домашняя,
Из холста, что ткут родные.

На стенах развешаны по кругу
Деревянные, старые иконы:
Страшный суд, Варвара и Николай —
Закопчённые, будто в мазуте.

Вот и всё христианство в хатке —
Но и письмена тут сохранились:
Под сволоком, в тряпицу завёрнут,
Письмо небесное — бог весть кем написанное.

Йосифинский указ про барщину,
Дедов купчий на тридцать буков,
Жалоба деда за отнятый надел,
Порванный акт с аукциона —

Вот и весь наследок, оставшийся внукам.