Мать-невольница

Был день ясный, весёлый, предвесенний,
Влетал к нам в хату через окна настежь
Весёлый гомон голосных потоков,
Что вниз бежали по крутой улочке.
Влетал сквозняк и, словно шаловливый,
Сметал со стола разложенные книги,
За ним влетала целая гурьба
Знакомых звуков — шум большого города,
Но в этом шуме новые звучали
Весенние аккорды… та не для нас:
Весны не было вовсе в нашем сердце.
Весна, что за окошком улыбалась,
Принесла нам лишь вести невесёлые,
Тюремные: один сидит в неволе,
Недавно взятый, тот в тюрьме безумен,
А тот недавно вышел, но больной
И телом, и душой, — его схватили
Как раз в расцвете грёз, надежд и силы.
Над нами тоже, словно туча грозная,
Нависли власти тёмной все угрозы.
Такою для нас стала та весна.
Мы вместе сидя тихо говорили,
Я слушала подруги откровенье
И безразлично кисти заплетала
На скатерти (подруге ту скатерть
В тюрьме покойная её мать вышила).
Рассказ тот был обрывчатый и тихий,
Приглушенный тоскою голос срывался,
И оборвался он, как рвётся струна.
В избе всё стихло, только было слышно,
Как игралась подругина дитина
И щёлкала маленьким кнутовищем,
На стульчике отправившись в дорогу.
Я, глядя на неё, произнесла:
«Ба, что же делать? Не тоскуй, подруга!
Пусть, может, мы и не увидим воли,
Но это дитятко её увидит!
Что скажешь нам, философ ты малый?»
Дитя глядело прямо мне в глаза
Умными и пытливыми глазами,
А мать ответила мне торопливо:
«Молчи, пускай оно того не слышит!
Ведь знаешь, я ребёнком часто слышала
От матери покойной те же речи:
«Когда подрастёшь, будешь вольна, дочка».
Она то говорила так весело и твёрдо,
Что я поверила в судьбу счастливую.
И верила, пока не подросла…
Теперь и моей дочке это скажут…
Ступай, ступай, моё дитя, играйся!»
И снова девочка вернулась к забавам,
Подруга снова взяла в руки шитьё,
А я открыла книгу, и беседы
У нас уже не стало и не было…