Многие зарубежные филологи удивлялись, что в словаре Гринченко есть аж пять (!) страниц с вариациями слова «любовь». Они, имея в своих словарях едва ли несколько слов для обозначения великого чувства, не знали, что на всех других страницах у нас есть еще множество производных…
А главное — если бы они что-то слышали еще и про «кохання», то, открыв наши словари на букву «к», были бы еще больше поражены количеством лексических проявлений и такого понятия, как кохання, тоже на несколько немалых страниц.
Ведь не все народы на Земле различают эти два, казалось бы, такие похожие «термина». А нас переполняло так, что одного слова оказалось мало.
Поэтому у нас есть еще слово «милування» в значении «любовь» и также его производные — лексические и психологические.
Что же делают те народы, у которых всего одно слово?
Они путаются в его несовершенном однозначном значении и боятся произнести, например, «сын любит маму», потому что это можно трактовать чуть ли не как инцест.
Из чего и возник весь фрейдизм с его Эдиповым комплексом, и целые поколения боялись родительских, материнских или любых других ласк, не говоря уже о поцелуях, и всячески боролись с этими чувствами.
Боролись и побеждали.
У нас же есть множество разных значений, и мы знаем, где и когда какие чувства проявляются, и поэтому не стыдимся их, различая языково, тем самым избегая фрейдизма.
Возможно, именно из-за чужих комплексов неполноценности нам запрещали издавать словари, ведь, например, если бы не был уничтожен словарь Крымского или, скажем, Яворницкого, то тогда проявлений любви у нас стало бы непропорционально больше, чем у народов, лишенных этого счастья, то есть владеющих им в значительно меньшей мере. Ведь мы можем сесть, раскрыть свои словари, начитаться терминов и, гляди, возгордиться.
Да, мы скромные.
Да, мы толерантные, и поэтому не жалуемся на коммунистов, которые всячески лишали нас таких эмоциональных проявлений, на которые другие народы были просто неспособны. Уничтожая наши словари вместе с их составителями, а также всячески уничтожая нашу способность к любви, чтобы насадить нам совершенно нелюдские принципы человеческих отношений.
Эти строки специально написаны канцеляритом, чтобы отчетливее проявилась суть нашего главного украинского богатства, именуемого любовью.
Почему главного?
Где-то в XV веке наши тогдашние азиатские поработители были искренне удивлены, что сколько бы они ни вывозили рабов из Украины, гоня беспрерывные потоки пленников, а они откуда-то снова берутся и берутся?
А брались они из любви. И именно из того ее самого крепкого периода, который принадлежит юности.
Ведь так было — как только рождался сын, его отец сразу шел в лес, ломал-рубил ивовые ветки, нес в укромное место и втыкал в землю.
Украина — это то место на Земле, где притча о воткнутом пруте, который через великую веру в Бога может прорасти (вспомните фильм Тарковского об этом), у нас такие ветви прорастают легко, без напряжения, потому что растут из великой веры в любовь — то есть такой ивовый рощиц через пятнадцать лет уже вырастал, а дальше расти ему не было смысла, ведь сынок как раз подрастал и был готов к настоящей любви.
То есть к браку.
А те большие, отцовские деревья-ивы рубились, пилились, и из них строился дом молодым.
Ясно, что благодаря нашей чрезвычайно плодородной почве здесь буйствовало множество ивовых лесков, буйствовала любовь, к браку массово шла молодежь, увеличивала Украину, и не было для реализации любви никаких проблем.
Поэтому до сих пор наши исследователи фольклора спорят, какое дерево у нас является символом древа жизни — ива или вишня? Ива, вероятнее всего, ведь своей юной способностью быстро расти дает приют влюбленным.
Может, поэтому ива дала название нашей стране — когда-то она называлась Ивлией. А самое популярное имя у нас с тех пор — Иван.
Вот почему у нас рождаются такие красивые люди, а особенно женщины — благодаря молодой любви, благодаря чрезвычайно юным бракам.
Когда-то так было, при татаро-монгольском господстве; а ныне, когда цена за квартиру у нас самая высокая в мире, — где теперь любить и размножаться?
То есть, пока ты, влюбленный, на собственное жилье накопишь, твой вегетативный период пройдет.
Так и гибнет любовь, не реализуется из-за чрезмерной спекуляции жильем…
Сколько несбывшихся чувств пропадает! Наша любовь расходится по свету, улучшает породу другим народам, например, в Америке, где несколько победительниц тамошнего конкурса «мисс красавица» были украинского происхождения.
Почему-то на мировые такие конкурсы попадают, как по мне, вовсе не самые красивые наши претендентки. Однако сядь где-нибудь на лавочке в центре любого украинского города, и за четверть часа мимо вас пройдет столько красавиц, что все эти патентованные победительницы — просто ничто.
А, может, оно и к лучшему, что настоящих красавиц на те конкурсы не допускают? Пусть сидят на Родине и потихоньку улучшают породу уже и нам, ведь и здесь наконец начались сдвиги. Здесь на подспорье уже стоят «деревянные», хоть и не ивовые, а льготные деньги за младенцев — и сразу зашевелились в молодежи чувства, а в материнских утробах — дети.
И спасибо за такую доплату, ведь никто уже из родителей не посадит ивовую рощицу, и не только из-за налогообложения, а потому что негде сажать: нашу землю давно уже приватизировали те люди, которые не способны влюбляться, хотя бы любить, хотя бы миловаться; всю землю расхватали уже, выдернули из-под наших ног — только мы об этом ничего не знаем, и потому спокойно продолжаем письменно рассуждать о любви.
Любовь-любовь, с вечера до утра — учит нас народная песня, и если мы будем придерживаться этого наставления, никакие оккупанты нам не страшны, никакое остарбайтерство и сексарбайтерство, никакая работорговля. Эх, нашего цвету по всему миру…
Видишь, глобализм — он многолик. Он нивелирует, упрощает все святое для своих нужд, выхолащивает высокие чувства, превращая любовь в массовые секс-услуги.
Мы, правду сказать, занимаем первое место по экспорту «жриц любви», наша любовь «сублимируется» в мощнейшую мировую секс-индустрию, однако из крошек ее, которые остаются на местных просторах, хватает немного и на продолжение местного рода — такова великая ее сила!
И тут снова нужно обратиться к нашему бывшему средству борьбы с порабощением — нужно создать такие условия общественной жизни, чтобы молодежь могла вступать в браки раньше, чем ее перепродадут за границу.
Почему происходит такая усиленная атака на нашу любовь?
Потому что любовь — это также независимость.
Недаром же до свадьбы заранее высаживали в кадку с землей вишневую веточку, обильно поливали, и именно перед браком она, прорастая, зацветала. Осенью!
В свадебном шествии ее несли впереди молодых.
Это было трезубое древо жизни, государственный знак, символ плодородия, символ миротворения.
Весь свадебный поезд — бояре, дружина, кони, сабли — тоже атрибуты государственности, которыми мы владели долгое время лишь на свадьбах. Так наша государственность конспирировалась, множилась, чтобы, дождавшись удобного времени, взять реванш.
Правда, гильце прорастало раньше. Дождавшись теплой весны, его пересаживали в натуральную землю, и вскоре в саду обильно плодоносили новые вишни.
Но главное не это, а то, что они были наглядным воплощением великих чувств обеих влюбленных, и все вокруг знают об этом и радуются, какое это деревце такое удивительное растет и какое оно есть на самом деле, и радовались такой мысли:
— Когда мы будем женить наших детей, мы также срежем с вишни трезуб-вeтку, и она снова прорастет и украсит новую свадьбу, и снова потом все пойдет по циклу вечного цветущего древа жизни.
Много у нас еще пособий по любви — наибольшее в мире количество народных песен, которые учат любви, ведут по ней, развивая самые святые чувства, а также эротические, даже сексуальные — самый разнообразный спектр воспевания.
Даже рабочие вечерницы — там труд сопровождался песнями и ухаживаниями, там существовали специальные игры для молодежи, которые очень способствовали любовным объединениям. Когда-то у нас триста двадцать дней были праздничными, и все они способствовали влюбленным.
Потом петь стали меньше, потому что подверглись мощной атаке со стороны сторонников новой строгой веры — запрещали все такие праздники, игрища, даже музыкальные инструменты у нас тотально сжигали, как пособников «беснования».
На Зеленые праздники, когда в поле появлялись первые ростки, хозяева брали постель ночью в поле и там усердно любились, чтобы поощрять к любви растения, чтобы они лучше росли. И это — справедливо: когда-то растения поощряли влюбленных, а теперь те возвращали долг.
Однако такие способы празднования воскресающей жизни трактовались как греховные. Так праздник Купала — самое большое празднование любви — был превращен в день усекновения головы Иоанна Крестителя, то есть праздника совершенно чуждого любви. Да и само количество праздников сократилось примерно до ста тридцати четырех.
Потом прекратилось все разом — даже остатки. Советская власть, которая достигла вершины порабощения своих подданных, казалось, навсегда отучила людей радоваться. И оставила только несколько праздников, их можно пересчитать по пальцам одной руки.
Поэтому она и недолго просуществовала.
Ныне, с нашей новой молодой независимостью, понемногу возрождаются этнопраздники, этномузыка, этнопесни; эта сила снова становится популярной среди молодежи, именно она побеждает на мировых конкурсах, например, на Евровидении — значит, понемногу возрождается великая песенно-игровая наука любви, лучшая за все пособия и методические справочники.
Изысканнее становятся и словесные проявления любви, ведь вклады некоторых народов в этой сфере просто пугают.
«Make love», — говорят англоязычные народы, и это их не смущает.
«Заниматься любовью», — вторят русскоязычные — и это вершина канцелярита.
К слову, когда украинцы калькируют это выражение, бездарно переводя: «займатися коханням», то тут возникает удивительное двойное значение слова — у нас «займатися» значит еще и «разгораться», «проникаться огнем», так что даже в таком случае выходит неплохо.
Так или иначе, а у нас есть прекрасный глагол «кохатися», и никаких тебе «занятий», будто из той физкультуры или тригонометрии.
Этот глагол действовал, когда упомянутых выше наук тут и в проекте не было. Работали другие «формулы»:
Тихо, тихо Дунай воду несет,
А еще тише девушка косу чешет.
Так звучит наша самая древняя письменно зафиксированная песня.
Это иностранец-чех записал ее, пораженный любовной красотой. Ведь наши, местные, ленились записывать, когда здесь времени не хватало, чтобы просто перепеть все наши любовные достижения.
Эта река, Дунай, с тех времен, когда мы еще на нем жили, выступает в роли любовника, а девичья расплетенная коса является символом любовного соединения с ним, то есть к любви шло у нас все — даже окружающие гидронимы.
Самый древний письменно зафиксированный на Земле Бог — это здешний Энлиль, первый на Земле воскресающий Бог (нынешний Лель); наши чувства не щадили даже небеса — Заря (нынешняя Венера) является символом Родины, а значит, и символом любви тоже.
Возможно, для других народов Родина, государственность и любовь — разные вещи, даже противоположные, но только не у нас:
Юноша, девушка не будет любить тебя,
Если ты не любишь Украину.
Так трактовал ситуацию наш величайший любовный лирик.
И молодежь изо всех сил выполняла завет Поэта, любя и то, и другое, несмотря даже на то, что автору за эти строки большевизм пришивал буржуазный национализм.
Другие оккупанты, фашисты, внедряли у нас антилюбовные меры в виде радиоактивных скрытых излучателей, которые устанавливали в конторах.