Я человек бедный. Ни клочка земли, всего-навсего одна хатенка — и та старая. А тут жена, двое деток, слава богу, живы-здоровы; надо ж чем-то жить, как-то держаться на этом свете. Два сына у меня — одному четырнадцать, другому двенадцать лет — пасут у зажиточных людей скот, и за это имеют еду и какую-никакую одежонку. А жена прядёт, тоже понемногу зарабатывает. Ну, а у меня, старого, какой заработок? Вот иду когда-нибудь в близкий лесок, нарублю березняка, да и вяжу метлы всю неделю, а в понедельник берем с женой по вязанке на плечо — и на торг в Дрогобыч. Небольшой с того доход — по три-четыре крейцера за метлу, а ещё ж панови заплати за прутья — так почти ничего и не остаётся. Но что делать, надо зарабатывать, надо как-то пробиваться по-своему.
А какое у нас, скажите, житьё? Картошка да борщ, иногда немного круп, да хлеб какой попадётся: ржаной — и то слава богу, а ячменный или овсяный — и за то спасибо. А уж летом беда наполовину беда: человек что-то подработает у богатого — то роями в пасеке приглядишь, то в саду переночуешь, с сеном или снопами повозишься, а нет — так с мешком по ручью пойдешь, рыбки немного наловишь, или до рассвета грибов из леса натаскаешь. Ну, а зимой всего того и подавно не хватает. Что получим за работу от людей — тем и живём, а иной раз и голодом пухнем. Вот такие мы, бедняки-халупники!
И вот ведь нашёлся добрый человек, что и нашему достатку позавидовал! Подумать только — говорит, дед, у тебя добра чересчур, разбогател, разгулялся! Ну, на тебе, держи! И всыпал так, что господи помилуй!
Слушайте, как это было.
Иду я как-то по городу, метлы связанные несу на дрючке через плечо, иду да поглядываю по сторонам — не зовёт ли кто, не машет ли рукой какая жидовка: "Мужчина, мужчина, а почём метлы?" А кругом людей полным-полно — базарный день. Смотрю по сторонам — вижу, позади меня идёт какой-то панок: горбатый, головастый, как сова, а глаза серые, злые, как у жабы. Идёт и всё на меня поглядывает. Я остановился, думаю, может, чего хочет, а он встал и сам, смотрит в другую сторону, будто и дела ему до меня нет. Я дальше — он за мной. Мне как-то не по себе стало. "Чёрт тебя дери, беда ты проклятая, что это такое?" — думаю. А тут сбоку жидовка кричит:
— Мужчина, мужчина, почём метлы?
— По пять, — говорю.
— Да ну, как по пять? Держите три.
— Давайте четыре.
— Нет, три.
— Нет, четыре.
Сошлись на трёх с половиной крейцерах. Я с плеча связку, спокойно развязываю, даю жидовке метлу — а тут и горбатый панок ко мне.
— Почём метлы продаёте? — спрашивает.
— По пять крейцеров, паночку, — говорю. — Купите, метлы хорошие.
Он взял одну, попробовал…
— Да, да, — говорит, — хорошие. А вы откуда будете?
— Из Манастырца.
— А, из Манастырца. А вы часто метлы продаёте?
— Да нет, нечасто. Вот так раз в неделю, по понедельникам.
— Ага, ага, значит, каждый понедельник! А сколько вы за один понедельник продаёте?
— А как придётся, паночку, — бывает, что и я, и жена продадим всё, что принесли, а бывает и не продадим.
— Гм, значит, с женой вместе! Оба по такой вот вязанке носите?
— Так точно, прошу пана. Иногда по такой, а иногда и побольше.
— Ага, ага! А сколько за неделю метёл можете сделать?
— Да как надо. Летом продаётся меньше — меньше и делаю. А осенью и зимой товар идёт лучше.
— Ну да, конечно! Видите ли, я поставщик в императорские магазины, так мне бы таких метёл много — штук сто. Могли бы вы к следующей неделе сделать сто метёл?
Я подумал немного и говорю:
— Почему бы и нет — сделаю. А куда пану принести?
— Вот сюда, — говорит пан, показывает на дом. — Но помните, принесите. Я вам сразу заплачу. А почём, говорите, одна?
— Ну, раз пан столько берут оптом, то уступлю, по четыре.
— Нет-нет, не надо уступать! Я и по пять заплачу!
— Дай вам бог здоровьичка, паночку!
— Ну, ну, бывайте здоровы! И помните — ровно через неделю приходите!
С тем словом панок пошаркал куда-то, а я остался. — Вот это да, — думаю себе, — какой щедрый пан, даже не хочет торговаться, да ещё на такую сумму заказал! Ведь это ж целая пятёрка будет, господи! А я, прости господи, уже и думал про него плохо, что он за мной следит. Ну, дай ему бог долгих лет! Хоть раз и мне попался добрый заработок!
Быстро я бросился к своей старухе. Продали мы свой товар — или не продали, купили соли, спичек, чего там ещё надо, да и домой. Говорю старой, мол, вот как, мол, повезло с заработком, будет за что и налог заплатить, и тебе на зиму подшитье будет. Она и сама обрадовалась.
— Надо будет, — говорит, — вдвоём взяться, а то ты один за неделю всё не сделаешь. Так я уже своё всё отложу.
Хорошо. Так разговаривая, поспешаем домой чуть ли не бегом — чтоб времени не терять.
Тут же в тот день оба засучили рукава, как к горячему борщу. Прутьев наносили целую кучу — прямо фабрика в хате! Я сучья обрываю, она листья ощипывает, аж кожа с ладоней слезла, а я потом ножиком грубые концы подравниваю, вяжу, рукоятки точу — работа кипит! К воскресенью сто метёл готовы, связаны по пять — двадцать вязанок. Уже и распланировали, как понесём: у каждого по две вязанки — на плечо ремень, одна вязанка на грудь, другая на спину. В понедельник берём добрые палки в руки, вязанки на плечи — и вперёд в город! Жара такая, что прячься, мать божья! С нас пот ручьём, в горле пересохло, но что делать — работа есть работа.
Приходим в город, все евреи на нас глаза вытаращили. Дескать, не видели, чтоб кто такие большие вязанки нёс.
— Эй, мужчина, — насмехаются, — а где ж вы лошадей продали, что сами целую фуру тащите?
— Мужчина, мужчина, — кричат другие, — а у кого это вы берёзовую рощу купили? Или вы в город берёзовый лесок с бабой на продажу принесли? Сколько хотите за берёзовый лесок?
А мы молчим. Еле дышим, а идём, аж глаза из орбит лезут. Слава богу, как-то добрались до того дома, где пан велел ждать. Пришли под крыльцо — бух вязанки на землю, а сами как неживые упали на них, отдышаться не можем, языки повываливались. Нет, нет, и вот окно скрипнуло — наш пан выглядывает.
— Ага, — говорит, — это вы, человечек?
— Так точно, прошу пана, это я с метлами.
— Хорошо, хорошо, сейчас к вам выйду.
Закрыл окно. Мы ждём. Через хорошую паузу выходит.
— Ну, что ж, принесли метлы?
— Так точно, прошу пана, сто, как вы и заказывали.
— Ага, ага, хорошо. Но знаете что — сейчас они мне не нужны, возьмите их себе, пусть у вас пока полежат, или можете продать... А как мне понадобится — я вам сообщу. А сейчас вот вам эта бумажка, покажете войту, он скажет, что дальше делать.
— Как же так, — говорю я. — Пан заказали, а теперь не берёте?
— Не беру, — говорит он мягко, — сейчас не надо. Но вы не волнуйтесь, я о вас не забуду. Вот вам бумажка, держите!
— На что мне ваша бумажка? Что я с ней сделаю?
— Возьмите, возьмите, — говорит. — А впрочем, не хотите — как хотите. А теперь ступайте с богом!
Я, честно говоря, уже хотел ему такое сказать, но он повернулся и шасть обратно в дом. А мы остались как облитые водой. Ну а дальше — что делать, собрали метлы и пошли на базар, хоть что-то продать.
И вот примерно через неделю зовёт меня войт. "Что за напасть?" — думаю. Прихожу, а войт смеётся и говорит:
— Ну что, дед Панько (меня все зовут дедом, хотя я не такой уж и старый), получил благовестие.
— Какое благовестие? — спрашиваю, удивляясь.
— А вот какое, глянь! — достаёт бумагу, ту самую, что мне пан тогда дал, разворачивает и начинает читать что-то такое, что я ни словечка не понял, кроме своего имени.
— Ба, да что тут такое написано? — спрашиваю.
— Написано, дед, что ты большой богач, по сто метёл в неделю продаёшь, деньги лопатой загребаешь, и велено поставить тебе вот такую "пиявку".
— Какую пиявку? — не верю своим ушам.
— Аркушек, мил человек.
— Аркушек? А для кого?
— Эй, дед! Не прикидывайся глухим! Ведь не для меня, а для тебя! Должен ты теперь, помимо подушного, ещё и промысловый налог — пятнадцать ринских в год.
— Пятнадцать ринских в год? Господи! За что?
— За метлы! Слышишь, пан налоговый комиссар внёс тебя в реестр и говорит, что ты по сто метёл в неделю продаёшь.
Я встал, как тот святой Семён Столпник, что пятьдесят лет на одном месте стоял. Как будто чемерицы объелся.
— Пане войт, — говорю сдержанно, — я платить не буду.
— Придётся!
— Нет, не буду. Что вы мне сделаете? Что голый за пазухой спрячет? Ведь знаете, что я на метлах за весь год едва пятнадцать ринских и заработаю.
— А что я знаю? Пан комиссар, может, лучше знает! — говорит войт. — Моё дело — налог собрать, а не хочешь платить — пришлю взыскателя.
— Да хоть сейчас шлите! У меня взыскатель с голоду сдохнет, пока что-то найдёт.
— Ну тогда продадим хату и огород, а вас — на все четыре стороны. Государственное не должно пропасть!
Я взвыл, как подрезанный.
— Ага, видишь, — говорит войт. — Ну что, будешь платить?
— Буду, — говорю, а сам своё думаю.
Прошло три года, я не платил ни крейцера. Как приходила налоговая, мы с бабой прятались в кустах, как от татар, а хату запирали. Те налоговики приходят, поколотят, поклянут и уходят. Два раза хотели вломиться — добрые люди отговорили. Но на четвёртый год пришёл конец. Ни слёзы, ни мольбы не помогли. Накопилось долга что-то около шестидесяти ринских. Приказали из города срочно внести деньги, а если нет — пустить хату на торги. Я уже и не бегал — понял, что не поможет. Ну, назначили торги, оценили всё моё добро ровно в шестьдесят ринских. Наступил день — барабанят, зовут покупателей... "Кто даст венцы?" — ага, а никто и столько не дал. Десять... двенадцать... еле до пятнадцати ринских дошло — и за то продали. А я — в смех и говорю войту:
— А видите, всё-таки я вас перехитрил! Разве ж я не говорил, что с голого шкуру не сдерёшь?
А войт мне:
— Чтоб тебя, дед, чёрт побрал — на что ты только выдумался!
Нашу хату купил жид Йойна под хлев для телят, а мы с бабой, как видите, пошли по углам. Опять живём по-старому, сколько бог отмерит. Она прядёт, мальцы пасут чужой скот, а я метлы делаю. И как-то живём, по-своему, без бумажки.
Львов, в феврале 1881 г.