Когда Хмельницкий, приговорённый гетманом Потоцким к смерти, бежал из тюрьмы и направлялся на Сечь, случилось так, что одним вечером он проезжал мимо большого леса. Опасаясь в темноте попасть в руки гетманской погони, он повернул коня в лес, думая переночевать где-нибудь под дубом.
Пока тропинка была удобной, он ехал верхом. Но дальше пошли дебри, сумерки застилали глаза, и пан чигиринский сотник был вынужден сойти с коня, взять его под уздцы и вести дальше, нащупывая ногами тропу под собой.
Когда, по его мнению, он оказался уже достаточно далеко от края леса, среди непроходимой чащи, он начал осматриваться, где бы найти место, подходящее для ночлега. Внимательно глядя вокруг, он заметил, что недалеко от него мелькнул огонёк.
«Что это такое? — подумал Хмельницкий. — Погоня? Да нет, чего бы погоне забираться в такие дебри? Лесная стража? Но ведь тут им нечего охранять. Панская охота? Но не слышно ни звуков рогов, ни лая псов. А может, беглецы, идущие на Сечь, как и я? В таком случае — добро пожаловать в компанию!»
И он, проверив затяжку на своих пистолетах и попробовав острие татарского ятагана у себя за поясом, перекрестился и начал вместе с конём медленно пробираться сквозь чащу в направлении огонька.
Когда он приблизился к нему шагов на пятьдесят, то оказался на небольшой поляне, посреди которой под вековым дубом стояла крошечная избушка, крытая зелёным дёрном вместо соломы и почти вся вросшая в землю. В одно-единственное оконце мерцал свет. В остальном на поляне было пусто и тихо.
Убедившись, что засады нет, Хмельницкий спутал своего коня и пустил его пастись на поляне, не снимая с него седла, а сам, с рукой на рукояти ятагана, пошёл к избушке и постучал в дверь.
— Войди, — послышался изнутри глубокий голос, словно из-под земли.
Хмельницкий толкнул ногой дубовую дверь и, сильно нагнувшись, вошёл в хижину. В ней у очага сидел древний старик с белой, как молоко, до пояса бородой и сушил у огня насаженную на вертел рыбу.
— Здорово, дед! — сказал Богдан, едва выпрямляясь в низкой землянке.
— Здорово, гетман! — ответил старик, не оборачиваясь.
— Гетман? Какой я тебе гетман? — с удивлением сказал Хмельницкий. — Я бедный беглец, иду на Сечь и прошу у тебя ночлега на эту ночь.
— Садись, гетман, гостем будешь! — сказал старик, всё ещё не отрывая взгляда от красного пламени.
Хмельницкий сел на дубовую лавку у окна, стараясь заслонить своими широкими плечами оконце, чтобы свет не мигал наружу.
— Не беспокойся, гетман, — сказал старик, будто угадывая его мысли, — здесь ты в безопасности. Впрочем, что тебе суждено, того не минуешь.
— А, так ты такой! — сказал, улыбаясь, Богдан. — Умеешь читать в той тёмной книге, где записана наша судьба? И там сказано про моё гетманство?
— Сказано.
— Спасибо, дед, за весть! Теперь я спокоен. А больше мне и знать не нужно. Может, дашь что перекусить, или мне ложиться натощак?
— Перекуси, а потом ляжешь натощак, — сказал старик и подал ему одну только что высушенную рыбу со своего вертела. Хмельницкий подошёл к очагу, оторвал рыбе голову и бросил в пламя, а затем, как человек голодный, не разбирая, откусил.
Но в тот миг он почувствовал в руке и во рту что-то холодное и скользкое. Глянул — а это огромная змея без головы извивалась в его руке. Он выплюнул то, что успел откусить, — и это тоже был кусок змеи. С ужасом и отвращением он отбросил мерзкую пищу от себя. Старик же всё это время не переставал глядеть в пламя.
— Дед, что это такое? — спросил Хмельницкий, оправившись от испуга.
— Иди спать, гетман, — сказал старик. — Другой пищи для тебя у меня нет, а что значит то, что ты видел, об этом не время сейчас говорить. Завтра узнаешь.
Хмельницкий вышел из хижины, постелил свою бурку под дубом и лёг. Хоть он и был утомлён дневным путём, заснуть не мог. В теле ещё дрожал испуг, глаза пристально вглядывались в темноту. На небе горели звёзды, и их свет казался ему отсюда каким-то особенным, необычным. По листве и ветвям старого дуба проходил какой-то тоскливый вздох, задевавший глубочайшие, тайные струны в сердце Богдана. Странные мысли мелькали в его голове, словно тихие, далёкие молнии, предвещающие бурю.
Он заснул поздно, но ранним утром его разбудил верный конь, дёрнув зубами за рукав. Богдан вскочил, умылся в близком колодце и, произнося утреннюю молитву, подошёл к дединой хижине. Старик уже не спал и вышел ему навстречу.
— Выспался, гетман? Ну, пойдём, позавтракаем.
Вошли в хижину. Небольшая лавка была застелена пышным турецким ковром. Посреди землянки стоял круглый столик, вырезанный из дубового пня и покрытый парчой. На столике на серебряной тарелке лежала сушёная рыба.
— Нет, дед, не хочу твоей рыбы! — с отвращением сказал Богдан, вспоминая вчерашнее.
— Не бойся, гетман! Вчера был вещий час, а сегодня нет. Садись и подкрепись. Вот смотри, и я ем.
Богдан сел. Голод взял верх над отвращением, и дединой рыба оказалась очень вкусной. Ели молча. Потом дед, взглянув на Богдана, поднял густые брови и, словно продолжая цепь своих тайных мыслей, произнёс:
— А хорошо ты сделал, гетман, что вчера оторвал ей голову.
Богдан поднял глаза и посмотрел на деда.
— Если бы ты откусил её, не оторвав головы, она бы тебя отравила.
— Это значит, что и вражеской силе, что накинулась на Украину, я оторву голову, и она меня не одолеет?
Дед кивнул. Долго молчал. Потом снова сказал, как из глубины раздумья:
— А вот недобро, что ты кинул её в сторону, а не бросил в огонь. Я видел, куда она упала, но когда потом посмотрел — уже не смог её найти.
— Значит, ожила! Значит, будет жить и без головы? Значит, я не одолею её до конца? — воскликнул Богдан.
Дед мрачно опустил голову. Оба долго молчали.
— Но одно скажи мне, дед, — наконец сказал Богдан. — Ведь ты вчера дал мне рыбу?
— Да.
— Почему же она в моих руках обратилась в змею?
— Говорю тебе: был вещий час.
— Но что же это предвещает, что именно в змею, в такую нечисть?
Дед задумался.
— Ты, наверное, слышал, гетман, а может, и читал когда-то рассказ о святом Петре. Говорят, что святой Пётр, ходя по миру, как-то зашёл в пустыню и три дня не мог найти человеческого жилья. Очень проголодался и стал молиться Богу, чтобы дал ему чем подкрепиться. Вдруг глядь — из-под камня, на котором он стоял на коленях, выползает змея. А с неба слышен голос: «Пётр, бери и ешь!» Но Пётр ужаснулся и говорит: «Господи, да это же нечисть!» А голос отвечает: «Не бойся, чистому всё чисто!» И святой Пётр протянул руку, взял змею — и вдруг она обратилась в сушёную рыбу.
— Ну, дед, но ведь это прямо наоборот того, что было со мной, — воскликнул Богдан.
— Так, гетман, но ведь и ты не святой Пётр, а дело, которое тебе предстоит сделать на Украине...
— Довольно, дед, довольно! — сказал Богдан, вставая, и, попрощавшись с дедом, вышел из землянки и отправился в путь.