Хотя у него и архинемецкое имя, доктор Бессервиссер — настоящий чистокровный русин, причём типичный галичанин, или, если хотите, рутен. Не все знают его под настоящим именем, потому что он прячется за разными псевдонимами, но тем не менее мы все его знаем, встречаем на каждом шагу, любим с ним поболтать. Правда, сблизиться с ним, подружиться по-настоящему — никому ещё не удавалось. Почтенный доктор напоминает наэлектризованную палочку лака: вначале притянет к себе что-нибудь лёгкое — а потом сразу же отталкивает.
Он не просто дипломированный человек — он, без сомнения, талантливый и эрудированный. Но тут есть одна заковырка. Видите ли, бывают два рода знающих людей: одни что-то знают хорошо, а другие знают всё лучше всех. У вторых знание не относительное, а сравнительное — именно сравнительное. Как бы объяснить вам разницу? Всё наше знание относительно по природе, потому что абсолютная истина от нас скрыта самой сутью вещей. Люди позитивного знания это чувствуют лучше всех и всегда говорят: вот здесь и здесь мы стоим на твёрдой почве истины — настолько, насколько она вообще доступна нашему разумению. А люди сравнительного знания смотрят на дело иначе. Им достаточно сказать: тот или иной учёный сказал это, то, третье, пятое, десятое... А вот в половине пятого у него на такой-то странице такая-то ошибка, несуразность, непоследовательность. Как можно писать такую чушь!
Я, доктор Бессервиссер, утверждаю, что это абсурд — значит, я ближе к истине, я учёнее его!
Pardon! Совсем забыл упомянуть, что наш дорогой доктор Бессервиссер как раз и относится ко второй категории — к тем, кто всё знает лучше других, потому что всюду найдёт ошибку, а по своей счастливой природе твёрдо верит: если я указал на эту ошибку, значит, я ближе к истине, значит, я выше, умнее, учёнее, чем тот!
Есть ли у него какое-то настоящее, положительное знание? Вы удивляетесь, как можно вообще задавать такой вопрос? Вам он кажется парадоксальным — вроде того, как если бы, увидев господина во фраке и белых перчатках, кто-то осмелился бы спросить: «А есть ли у него рубашка?» Ну, господа, тайны туалета, как физического, так и духовного, порой бездонны. Кто знает, у каждого ли юнца во фраке и перчатках действительно есть на теле чистая сорочка? А доктор Бессервиссер так яростно бегает по миру, высматривая, с кем бы сравнить себя и на ком бы продемонстрировать своё превосходство, что у него совсем не остаётся времени, чтобы предъявить свой настоящий духовный багаж. Чтобы найти дырку в мосту, вовсе не обязательно уметь строить мост. А воловий глазок в байке, уцепившись за орлиное перо и вознесённый им высоко в небо, когда орёл уже не мог взлететь выше, выскочил из укрытия, подлетел чуть выше и пискнул: «А видишь, а я всё-таки лечу выше тебя!» Видимо, люди вроде нашего доктора Бессервиссера водились ещё в Древней Греции, раз старый горбатый Эзоп счёл нужным увековечить этот тип в своей басне. Значит, уважаемый доктор имеет древнейшую и весьма широкую родословную.
Говорят, его пожирает честолюбие и что та самая жаба, которая с таким грустным результатом пыталась сравниться с быком, была ему какой-то троюродной тёткой или двоюродной бабушкой. Не знаю, сомневаюсь. Мне кажется, что одно только честолюбие не доведёт человека до того, чтобы он стремился знать всё лучше всех. Это должна быть врождённая черта характера — как у хмеля: он ведь растёт и вьётся пышно только по подпорке. Было бы глупо и несправедливо требовать от хмеля, чтобы он рос сам по себе. А доктор Бессервиссер, хотя в сущности и непродуктивен, всё же своей постоянной активностью, постоянной гонкой за теми, по кому он мог бы взобраться «выше кого-то», вносит оживление в окружающую среду, придаёт ей видимость движения, суеты, создаёт иллюзию прогресса. Он моментально подхватывает любые новые идеи и моды — в науке, в литературе — и горячо отстаивает их до тех пор, пока это помогает показать, что он прогрессивнее и выше других.
Впрочем, его «прогрессивность» следует понимать широко — именно с той высоты хмеля, что взобрался на вершину жерди и, размахивая бледно-зелёной кисточкой, блаженно шепчет: «А я таки выше!»
Доктор Бессервиссер не принадлежит ни к какой партии, ни к какому кружку или клике — он выше всего «этого». В любой программе, в любом начинании он сразу отыщет нечто, в чём он разбирается лучше всех, и, конечно же, совесть ему не позволяет приобщиться к тому, что сделано хуже. Любая среда, любое сближение с соседями, любая организация угнетает его независимую натуру. Его неудержимо тянет снизу вверх, как пузырёк воздуха со дна колодца. И он вольно, легко скользит по поверхности — над партиями, организациями, общественными путами, как пена по воде. Стремительно плывёт по волнам, по каждому порыву ветра, и только одному удивляется: что за жуткие, отвратительные ретрограды — эти скалы, деревья и дома на берегах, которые так безумно бегут назад и исчезают из его прогрессивного взора! В такие минуты он глубоко грустит и сетует на отсталость и консерватизм общества.
Злые языки поговаривают, будто у него вовсе нет убеждений. Зная уважаемого доктора близко, я решительно с этим не согласен. У него нет убеждений? Да у него их даже больше, чем нужно. У него есть целый запас убеждений. Одно износится — он беззаботно вытаскивает другое, новенькое. И все они с одной подкладкой: непоколебимая вера в собственное превосходство. Эта подкладка — основа. А что сверху — его мало волнует. Хоть красная материя, хоть чёрная, хоть пёстрая — Господи, людям, стоящим на два вершка выше одних, на три — других, на полтора — третьих, не до таких пустяков!
Впрочем, доктор Бессервиссер весьма терпим. То есть к себе, не к другим. Стоя над партиями, он считает своим естественным долгом — своей «вышестоящестью» — не лишать никого своей «ауры». Как тот епископ Красицкий в Дубецке в поэме В. Поля: «tu do sieni zaglądał, tam w okno zapukał»
2, так и доктор Бессервиссер сегодня осчастливит своим присутствием кружок радикалов, через час изольёт душу перед полупьяными польскими журналистами, вечером подбодрит угнетённых «конструктивных элементов», а ночью, глядишь, и подложит кукушкино яичко в гнездо клерикалов или мамелюков. И всё это с тем спокойствием и свободой духа, которые присущи людям действительно «высокого полёта». Главное — всё это ни к чему его не обязывает. С кем сегодня он горячо обнимался — тому завтра плюнет в лицо; с кем сегодня делился тайными желаниями души — в того завтра кинет камнем. Это и есть настоящая независимость характера. Он всегда поступает так, как ему подсказывает его сиюминутное убеждение, и никогда не думает о том, что скажут о нём люди. Вот почему я считаю злобной и предвзятой выдумкой утверждение тех, кто отождествляет нашего доктора Бессервиссера с тем Вислобоцким или Зборовским, или каким-то иным невыразимым псевдонимом, который в 1848 году, выходя из дому, никогда не забывал прихватить три кокарды: бело-красную, сине-жёлтую и чёрно-жёлтую. Увидит издалека польского патриота — прикалывает бело-красную на грудь, несётся с распростёртыми объятиями и не говорит, а кричит: «Wolność! Równość! Braterstwo!»
3
Попрощается с тем — видит издалека русина — ого, уже на лацкане сверкает сине-жёлтая кокарда, наш герой раздувается, как сытый сыч, и гремит густым басом:
— С нами Бог, и разумеете, языцы!
А если в дальней дороге он заметит губернского чиновника — ого, тут уж у самого сердца прикреплена чёрно-жёлтая кокарда, он делается тонким, как нить, сгибается в три погибели, касается цилиндром самого тротуара и щебечет, как жаворонок:
— Gschamster Diener, Herr Hofrath, empfehle mich ergebenst!4
Нет, наш доктор Бессервиссер не из таких! Я даже не уверен, существовал ли он в 1848 году. А тот анекдот лишь свидетельствует о временном эклектизме, тогда как наш доктор — скорее хронический критик и охотник за дырами в мостах.
И при всём этом — тип чрезвычайно симпатичный. Мне даже жаль слышать, когда он иногда жалуется, что его никто не любит. Единственное, что его утешает, — это убеждение, что все ему завидуют. А любит ли он сам кого-нибудь? Честно, как-то не приходилось его об этом спрашивать. Спросите сами.
Я испытываю уважение и восхищение перед такими людьми. Приятно знать, что если ты где-то ляпнешь или напишешь глупость — рядом обязательно окажется добрый товарищ, который тут же, ради общественного блага, скажет тебе, что ты идиот и что он сделал бы всё гораздо лучше. В душе возникает радостное чувство: ну, не умерла ещё Украина, раз имеет таких сынов. А если вдруг в душе зашевелится нескромный вопрос: почему же доктор Бессервиссер, зная всё лучше других, сам ничего не сделает лучше, а даёт делать нам, старым идиотам? Почему он становится умнее только после того, как кто-то другой уже сделал — пусть плохо, но сделал? — то я сразу же осаживаю эту грешную мысль грозным окриком:
— Молчи, жердь! Хмелю и положено виться выше тебя!
Меня охватывает волнение. Чем глубже я вникаю в черты моего героя, тем сильнее чувствую: не выдержу — и впаду в лирический, дифирамбический тон, и вместо анализа начну восхвалять моего героя.
«Кого ублажу и кому уподоблю тебя, вечно памятный» — так и звучат в моём правом ухе слова древнего летописца. И вот душа моя «растекается мыслью по древу, серым волком под облака», или как это там сказано в «Слове о полку Игореве», — ища сравнений, достойных возвеличивания любимого всеми нами доктора Бессервиссера.
Он подобен солнцу — потому что всходит здесь, а заходит совсем в другом месте.
Он подобен луне — потому что меняет лицо двенадцать раз в году.
Он подобен звёздам — потому что светит, но не греет.
Он подобен ветру — потому что шума много, а в руках ничего не поймаешь.
Он подобен морю — потому что воды полно, а утолить жажду нечем.
Он подобен огню — потому что нет такого произведения или книги, которую бы он не смог обратить в пепел.
Он подобен Днестру — потому что на каждом шагу изгибается, а делает вид, что движется вперёд.
Он подобен орлу — потому что летает высоко, а садится низко.
Он подобен соловью — потому что, поймав червячка, поёт триумфальную оду.
Он подобен спичке — потому что обязательно должен обо что-то чиркнуть, чтобы засверкать.
Он может смело и гордо смотреть в будущее: такие, как он, ещё долго не переведутся на нашей святой Руси.
1 Контакт (нем.).
2 «Тут до сени заглянул, там в окно постучал» (польск.).
3 Свобода, равенство, братство! (польск.).
4 Самый покорный слуга, господин гофрат, препоручаюсь как можно нижайше! (нем.).
26.11.1979