Жил-был царь, и была у него одна-единственная дочь. Красивая — глаз не оторвать, умная — хоть к книге прикладывай. Как только подросла, так сразу повалили женихи — лучшие царевичи со всех сторон. Но она — ни в какую. Никого не хочет. Все ей кажутся глупыми. Что бы отец ни говорил — всё без толку. «Не пойду, и всё тут, за дурака не пойду!» — вот и весь её ответ.
— А где ж ты возьмёшь умных, если все одинаковы? — говорил отец.
— Значит, буду ждать, пока не появится тот, кто мне по душе.
Ждёт она, ждёт — царевичи приезжают и уезжают, а ни один ей не по нраву. А тут один, сын царя из соседнего царства, сильно пригляделся к ней, да подступиться боится — вдруг и его отшвырнёт.
А дальше, как отец начал крепко настаивать, чтобы дочка наконец вышла замуж, она придумала вот что. Поймала, простите, блоху, посадила её в горшочек с маслом. Там та отъелась и выросла с хорошего кота. Тогда царевна приказала убить блоху, снять с неё шкуру, выделать и сшить из неё перчатки. Всё это, конечно, держалось в строгой тайне. Потом говорит отцу:
— Ну, теперь я выполню вашу волю и выйду замуж только за того, кто отгадает, из чего сделаны мои перчатки.
— Ладно, — отвечает царь, и велел разослать по всем землям: кто угадает, из чего у царевны перчатки — тот и жених.
Опять повалили королевичи и царевичи, как пчёлы на мёд, но никто не может угадать. А она смеётся, насмехается и гонит прочь.
Дошёл слух до того самого соседнего царевича, и думает он: тут что-то нечисто, раз никто не может разгадать перчатки.
Рад бы пойти, попробовать, да боится: вдруг не угадает — прогонит с позором, и вся надежда пропала. «Стой! — думает. — Надо найти выход».
Переоделся он в старика-жебрака и пошёл в то самое царство. Переночевал у старого скорняка на окраине. Завели, как водится, разговор. И старик рассказал ему про царевну — какая она красивая, умная да хитрая: штуку выдумала — ни в сказке сказать! Теперь только и делает, что потешается над бедными паничами.
— А что за штука? — спросил царевич, делая вид, что не в курсе.
— А вот какая: приказала вырастить блоху, содрать с неё шкуру, а я, скорняк, выделал ту шкурку и сшил из неё перчатки. Вот теперь она всем паничам голову морочит: кто, мол, угадает, из чего они — за того пойду. А кто не угадает — вон, с позором.
«Ага, — думает царевич. — Теперь ты у меня в руках! И за все насмешки я тебе отплачу!»
Наутро пошёл он, всё в том же обличии нищего, к царскому дворцу и просит впустить его к царевне — хочет, мол, попытать счастья.
Слуги смотрят: оборванный, паршивый какой-то, но прогнать не смеют — был царский указ: пускать каждого.
Входит он. А царевна даже на него не глядит — руку протягивает:
— Угадывай, из чего?
А он, понятно, не растерялся, подошёл, пощупал, понюхал и говорит:
— Чтоб вы были здоровы, панночка, но это из блохи!
Она — как ошпаренная, глянула на него, а то старик-жебрак, паршивый, в лохмотьях. Вся задрожала. Но что делать? Отец с министрами всё видели. Назад слово не возьмёшь.
— Ну, дочка, — говорит царь, — сама выбрала, сама и виновата. Вот тебе, бери, что тебе судьба дала!
Видит — шутки в сторону. Согласилась. Хотели того старика переодеть по-царски, да где там! Не даётся.
— Я — жебрак с прадеда, мне царская одежда ни к чему! Какой есть, так и к венцу пойду!
Отец просил, царевна рыдала — не помогло. Пришлось венчаться. А после свадьбы старик говорит:
— Ну, жена, твоё царствование окончилось. Теперь ты переходишь на мой хлеб и пойдёшь со мной просить милостыню!
Снимай свои царские платья и надевай такие, как у меня, — нам царский наряд не по чину.
Снова просьбы, слёзы — ничего. Упрямый как камень.
Царь уж и денег давал, и землю, и хаты — а тот ни в какую.
— Я — нищий, мне от вас ничего не надо. Только жену беру, она обязана пойти со мной. Всё остальное оставьте себе. Моё богатство — торба да палка, больше мне ничего не нужно!
Царь разозлился до крайности на дочь и на зятя:
— Коли так — идите куда хотите, и на глаза мне не показывайтесь! И не называйтесь больше моей дочерью! Ни слышать, ни знать вас не хочу!
А жебраку всё нипочём. Перекинул через плечо по две торбы — себе и жене, взял в руки палки — и пошли по свету хлеба искать.
Шли-шли, пришли в город, где отец царевича жил. Тот снял бедную хибарку на окраине, глиняную, с одним окошком, и говорит:
— Это дом моего деда и прадеда. Тут и жить будем. Я пойду по сёлам и городам милостыню просить, а ты дома оставайся — вари, стирай, пряди соседям за деньги. Не гоже тебе есть даром.
Живут так день за днём. Он каждое утро встаёт, торбы на плечо — и шмыг к царскому дворцу, к отцу. Рассказал всё, как провернул хитрость, и какая теперь из царевны хорошая жена, как слушается и любит. Старый царь так обрадовался, что не знал, куда деваться! Ну и решили тогда уже сыграть настоящее царское свадебное торжество. Рассылают письма царям и королям, зовут всех на пир. Во дворце — жарят, пекут, варят — запах по всему городу разносится!
А вечером царевич возвращается в хибару, приносит хлеба — немного. Она даёт ему какую-то похлёбку, а он не хочет есть.
— Чего ты не сваришь чего получше? — спрашивает он.
— А с чего я сварю? — отвечает. — Ты приноси больше, а то и мне не на что заработать. Тяжело теперь, да и не привыкла я к такому.
— Ладно, — говорит он. — Я тебе придумаю заработок. Есть у меня немного денег — куплю тебе выпивки, чарок и бутылок, сиди в хате, да торгуй, как в шинке.
— Хорошо.
С утра он будто снова ушёл просить, а сам — бегом к своим воинам:
— Там, на краю города, шинкарка новая торгует — идите, натворите ей беды!
Те только того и ждут. Пришли в шинок, накричали, побили посуду, ничего не заплатили — и ушли. Вечером он возвращается, а жена — в слезах.
— Что с тобой? — спрашивает.
— Да вот, — говорит, — какие-то солдаты пришли, посуду побили, ни копейки не оставили.
— Эх, плохая ты шинкарка, — говорит он. — Ну, не переживай. Придумаем другой способ. Завтра я тебе ещё горшков куплю, будешь в городе сидеть и продавать.
— Хорошо.
Утром он опять побежал, приказал воинам сесть на коней и устроить бедной торговке «несчастный случай». Те скакали мимо, один за другим — будто бы лошади испугались — и как врезались в горшки! Все вдребезги.
Вечером он домой, а жена — снова в слезах.
— Что теперь? — спрашивает.
— Да опять эти проклятые солдаты! Поскакали, будто бы кони их понесли — все горшки разбили!
— Ладно, — говорит. — Не плачь. Придумал ещё один способ. Сходила бы ты ко дворцу! Там, говорят, большое угощение готовится — могла бы помочь на кухне: воду принести, дров подложить. И сама поешь, и мне принесёшь чего.
Что делать бедной? Убралась и пошла. Её там приняли. Работает: воду носит, полы метёт, мясо на вертелах крутит. Кухарь добрый — еды не жалел. А вечером, когда собралась домой и попросила еды для мужа, тот велел насыпать ей в двенадцать маленьких горшочков понемногу всех блюд. «Как же всё это унести?» — думает. А повар ей советует: нанижи горшочки на верёвку и опояшься ими — удобно будет. Она так и сделала. Уже собирается уходить, как царевич кричит ей — занеси воды в покои к гостям. Взяла серебряный кувшин и пошла. А там уже музыка, танцы. Царевич выходит ей навстречу, смотрит на неё, а она — его не узнаёт, и в мыслях не держит, что это её муж.
— А ты чья будешь, молодка? — спрашивает он.
— Да у одного деда, на краю города.
— А ты, гляжу, красавица, — не к лицу тебе быть дедом женой. Я б побился об заклад, что ты и танцевать умеешь.
— Да где мне… — отнекивается, а сама вся дрожит от стыда и страха.
— Ну-ка, попробуем! Музыка! — крикнул он, схватил её, музыка заиграла, а он — кружит её то в одну, то в другую сторону. А из горшочков вся еда — прямо ей по платью: с ног до головы заляпана. А царевич и не обращает внимания. Гости смеются. Её лицо пылает, потом в слезы — и к нему в ноги: отпусти!
Тогда он сжалился, поднял её и спрашивает:
— Что же ты, меня не узнаёшь? — Она смотрит — молчит. — А что это у нас за обычай — мужа своего не узнавать? Я ведь твой муж, а ты — моя жена!
Тут он всё ей рассказал, велел её тут же переодеть по-царски. А в это время приехал и её отец — ну, конечно, удивился, увидев дочь снова царевной: ведь он её отдал за нищего.А вот тогда-то был настоящий бал! Молоко ели вилами, по борщу на лодках плавали! И я там был, мёд-пиво пил — по бороде текло, а в рот не попало!